Хелло, Долли!

Рождение знаменитого мюзикла

Окончание

Существуют сотни переводов и толкований известного изречения Перикла, но суть их остается неизменной: Нельзя сказать, что занимаясь своим делом, ты стоишь в стороне от политики, ибо любое дело без политики – немыслимо.
            Иными словами – от политики не спрячешься.
            На самом деле Меррик никогда и не пытался спрятаться, просто уйти от политики: его подход к cобытиям в мире и стране был куда более циничным. Они либо способствовали кассовому успеху его постановок – либо наоборот, мешали ему. Это, собственно, и определяло линию поведения Меррика – гражданина. То есть, гражданином продюсер Меррик был, прямо сказать, никудышным.

            Дэвид не удивился, когда в начале августа1964-го позвонили из Белого дома. Он лишь попросил секретаршу Хелен Никкерсон убедиться, что это не розыгрыш. Звонили из предвыборного штаба президента. Точнее, действующего президента до ближайших выборов – Линдона Джонсона. На подобного рода звонки опытный секретарь всегда отвечала, что мистер Меррик в данный момент находится за кулисами. Это давало ассистенту Делинну по меньшей мере полчаса, чтобы окольными путями разузнать причину звонка...

            Несколько лет назад Алана Делинна, не обладавшего ни опытом, ни даже минимальным уровнем интеллигентости для работы в театре, наняли в офис с единственной целью. В детстве он дружил с одной из сестер Джона Кеннеди. Перед знакомством с Мерриком Делинн позаботился о том, чтобы тому  показали телерепортаж о каком-то приеме в Белом Доме. На экране отчетливо видно было, как проходя мимо ряда гостей, президент Кеннеди останавливается на секунду и дает дружеского тычка под ребра Делинну – а тот в ответ хлопает его по плечу. Достаточно, чтобы получить должность в офисе Меррика. Через месяц выснилось, что мистер президент тогда же спросил помощника, кто это был такой – лицо вроде знакомое, а вот имя вылетело из головы... Но за этот месяц, пользуясь уже именем Меррика, Делинн оброс десятками важных знакомств и контактов.
            Когда выяснилось, что группа астронавтов во главе с легендарным Уолтером «Уолли» Ширра собирается приехать в Нью-Йорк, Дэвид вызвал Делинна в свой красный кабинет и поручил обеспечить посещение всей звездной командой его мюзикла «Остановите мир – я хочу сойти!».

            Еще с утра измученные бесчисленными тостами, речами и восторженными зрителями парада, бедные астронавты с трудом сумели высидеть длинное шоу до конца. Мюзикл был зачат в Лондоне для снобливой публики Вест Энда и включал в себя даже греческий хор. Половина астронавтов – и их жены – никогда до этого не бывали в Нью- Йорке и о функции греческого хора имели представление довольно смутное. Однако из Белого дома специально позвонили с рекомендацией посетить этот спектакль; героям неловко было отказаться, и они героически дождались возможности сразу после шоу опохмелиться в баре напротив «Сарди з». Телекамеры и репортеры при этом фиксировали каждый их шаг – а вместе с ними «случайно» попадал в объектив и Дэвид Меррик.     Продажи его билетов в тот день подскочили в два с половиной раза. Такое вмешательство политики в искусство Меррику определенно нравилось. Ассистент Делинн оправдывал свое жалованье, и мы еще вернемся к нему. 

            О самом процессе проб, репетиций и сценическом воплощении «Долли» написано на удивление мало. Сохранились сотни страниц тщательно документированных хроник куда менее важных постановок со схемами мизнасцен, режиссерскими партитурами, записями хореографии, света, смены декораций и т. п. Что касается «Долли», ставшей поворотным пунктом в истории музыкального театра – большинство ее рабочих документов, в том числе и юридически важных, каким-то образом не потрудились сохранить,даже в архивах Меррика. Впоследствии его мюзикл приходилось возобновлять, пользуясь лишь копиями материалов, разбросанных по обе стороны Атлантики: оригиналы были бесследно утрачены.

            Одним из объяснений такого феномена можно принять тот факт, что сам спектакль, много лет созревавший внутри его создателя, уже вполне сложился у него в голове, был практически – концептуально во всяком случае – полностью готов. Работа в репетиционном зале и на пробных сценических площадках, таким образом, являлась для продюсера своего рода антикульминацией, скорее техническим, нежели творческим процессом.
            Но для этого надо осмелиться признать Дэвида Меррика главным создателем «Долли» – и даже сегодня рисковать за это получить публичную оплеуху от какого-нибудь критика, одного из многочисленных врагов самой идеи американского коммерческого театра.
            Стоит раскрыть любой академический справочник – или популярные Википедии и любые другие ...педии – и в глаза сразу бросятся имена суперзвезд-исполнителей; авторов музыки, хореографии, сценического оформления, текстов песен, мастеров света и звука.И лишь где-то в конце, мелкими буквами и, как правило, в страдательном залоге будет упомянуто: «Представлено Дэвидом Мерриком» или «Дэвид Меррик рад (или даже горд!) представить звезд таких-то в новом мюзикле таком-то».

            Нам кажется важным на минутку остановиться здесь и попытаться понять, в чем же собственно заключается суть профессии театрального импресарио – вернее, его американского эквивалента, бродвейского продюсера. Часто спрашивают, на что он, собственно,вообще нужен. Действительно, кто он такой, этот спонсор – пресс-агент, пиарщик, мешок с деньгами, контролер бюджета, организатор международных туров? Филантроп, наконец?.. Особенно если у него нет личных денег – а Меррик давно уже перестал финансировать свои проекты из собственного кармана.

            Многие удивились бы, узнав что бродвейский продюсер – это прежде всего идеальная сваха!
            Он посредник, без которого непредставим вообще никакой бизнес, но особенно такой непростой, такой эфемерный, зыбкий, как создание музыкального представления. Талант продюсера – это мастерство сватовства – совокупности, комбинации правильных элементов, необходимых для создания спектакля: либретто («книги»), исполнителей («талантов»), музыки и хореографии, источника финансирования и еще десятка других важных факторов, от которых зависит судьба будущего шоу.

            Для этого продюсеру следует прежде всего точно знать, какое именно зрелище он хочет создать: это знание и есть самый главный, первичный образ спектакля, его замысел! Среди пригорошни профессионалов – действительных, а не самозванных продюсеров театра, существует железное правило: если ты не в состоянии изложить на одной трети страницы, в двух абзацах, о чем и для чего ты хочешь создать спектакль – значит, ты сам к нему еще не готов – и даже в лучшем случае, т.е. в случае успеха, все равно останешься в убытке.

            Ибо замысел и образ спектакля тебе все равно придется искать – но уже в процессе репетиций, дорогим мучительным путем, полным ненужных финансовых затрат, робких проб и болезненных ошибок, раздувая выходящий из-под контроля бюджет. И это еще – в лучшем случае, если волею небес публика аплодирует и покупает билеты –лишь тогда вместо позорного провала и угрозы банкротства ты получаешь еще шанс попробовать разок-другой, оставив твоих финансовых партнеров – инвеститоров списывать убытки.

            Поэтому наиболее важным и интересным этапом работы над «Долли» для Дэвида явился поиск правильных творческих людей, или «талантов», как несколько нахально и наивно принято именовать их в шоу-бизнесе. Приходящий на ум дилетантский принцип «Больше талантов, хороших и разных!» или даже просто «Два плюс два – четыре» здесь не работает: любой продюсер знает, что самолюбивые «таланты» имеют склонность взаимно пожирать друг друга на сцене и что театральная склока способна легко погубить и привести к провалу даже самую блестящую, самую успешную пьесу.    
            Прежде всего, надо вспомнить, что даже самого названия «Хэлло, Долли!» еще не существовало. Будуший мюзикл имел рабочее название «Долли, эта чертова неугомонная баба», и над его сюжетом трудился Майкл Стюарт, в прошлом уже принесший Меррику успех своей работой в «Карнавале». Это был пока что единственный закрепленный контрактом профессионал в распоряжении Дэвида, хотя обычно либреттист работает в параллель с композитором.

            Но самое главное, Этель Мерман, звезда, для которой годами и создавался весь этот проект, неожиданно отказалась играть Долли!

            Кассовые успехи двух прошлых шоу Дэвида сейчас рикошетом ударили по его планам. Кто бы мог знать...           
            После успеха «Джипси» Мерман получила деньги, славу, международное признание и она не спешила с выбором новой пьесы. Актриса приближалась к пятидесяти, взять новую роль было, по ее словам, для нее «все равно что приподнять вуаль». Угрозы и крики в общении с дивами были бесполезны, это Дэвид усвоил уже давно.

            «До сих пор, Меррик, я бывала автором каждой своей роли, – сказала звезда. (Дэвид владел собойдостаточно, чтбы удержать при этом циничную ухмылку.) – Вот и сейчас я не желаю оказаться музыкальной тенью чужого образа, прославившего когда-то Рут Гордон в «Свахе».
            О, это актерское честолюбие... Дальнейший разговор был бы пустой тратой времени. Дэвид остался без главной клоунессы, без своей comedienne, отправной точки всего его замысла. Надо было начинать все с нуля.

            Для обычного продюсера такой удар означал бы на неопределенный срок отложенный проект – но не для Дэвида. Планы его, подобно падающим костяшкам домино, начали рушиться, собственно, еще раньше, но он упрямо рвался вперед, к началу репетиционного периода.
            Еще в начале работы он лишился композитора: Боб Меррил наотрез отказался работать с режиссером Гауэром Чампионом. Несмотря на огромный успех их совместного мюзикла «Карнавал», композитор не мог простить режиссеру публичные скандалы, доходившие почти до драки. Продюсер Меррик считал это нормальным творческим процессом; в конце концов, кассовый успех оправдывает все остальное. Режиссера с его диктаторскими замашками Дэвиду заменить было некем; угрозы, потрясание кулаками и топанье ногами на композитора не сработали, и максимум на что согласился композитор – это изредка консультировать постановку в обмен на ройялтиз, один процент с будущих сборов. Шкура неубитого медведя.

            Продюсер отправился искать нового автора музыки, а прежний, увенчанный лаврами успеха композитор – писать музыкальные номера для его более вежливых конкурентов.

            В поисках артистов Дэвиду-бизнесмену пришлось пойти против многих своих правил. «Долли» была его детищем, его мечтой, и на этот раз он решил изменить принципу иметь дело только с самыми успешными, самыми признанными талантами. Музыку Джерри Хермана Дэвид услышал совершенно случайно. Тема «Молока и меда», комедии о вечной еврейской тоске по Земле обетованной, была бесконечно далека от вкусов Дэвида; он заглянул в театр только на минутку, чтобы сфотографироваться с тамошней главной героиней. Музыка Хермана привлекла его внимание, он остался в зале до конца первого акта, потом досидел и до финального номера – а когда занавес закрылся, пригласил композитора пересечь 44-ю улицу и подняться к нему в офис на несколько минут.
            Херман до того ни разу не видел Меррика, и его поразили густые черные брови Могула и режущий глаза ярко-красный цвет стен его офиса.

– То, что я слышал, мне понравилось, – сразу перешел к делу Меррик, – но это  оперетта, совсем не то, что я сейчас ищу.
            – Но именно этого требовал материал, мистер Меррик, – робко возразил композитор. – Для того ведь меня и наняли.
            – Мне нужен человек, способный написать стопроцентную Американу, – заявил Меррик, – а не очередную «аидише маме». Вот синопсис, полистайте его.
            – Но мистер Меррик, девять десятых всей Американы ведь было написано сыновьями той самой аидише маме...
            Могул нахмурил тараканьи брови: возразить было нечего, но он не любил, когда с ним спорили малознакомые. Был вечер пятницы; договорились, что в понедельник утром Херман принесет Меррику четыре музыкальных номера на темы «Долли» и тем докажет, что «стопроцентная Американа» –  это именно его область творчества. Не теряя времени, композитор помчался к себе на шестой этаж без лифта в Гринич Виллидж, а Дэвид, тертый калач, пошел спать, уверенный, что мошенник притащит ему свои старые залежавшиеся запасы из сундука – и уж тогда-то он и покажет ему на дверь.
            Но в понедельник оказалось, что все четыре номера ложатся в тему, как в обойму патроны. Это было точное попадание: три из четырех написанных тогда за ночь номеров впоследствии вошли в окончательный вариант спектакля!           

...Меррик закрыл крышку рояля: «Что ж, малыш, шоу – твоё, забирай. И раз уж ты такой шустрый, начинай работать над вступительным и финальным номерами, полдела от этого зависит.» И крикнул вслед уже уходящему Херману: «И не вздумай ждать от меня поощрительных комплиментов – мы теперь одной веревочкой связаны!»
            По дороге домой окрыленный удачей композитор стал насвистывать какую-то первую пришедшую ему в головумелодию – она бодро ложилась на шаги и показалась ему даже почти знакомой. Придя к себе, Херман на всякий случай записал ее на свободном листке нотной бумаги и назвал «Call on Dolly» («Обращайтесь к Долли»).

            Через несколько дней Дэвида ожидал еще один удар. Гауэр Чампион, тот самый, из-за кого пришлось искать нового композитора, объявил, что будет занят на другой постановке и предложил подождать с репетициями «Долли» еще полгода. «Что ж, подождем, – согласился Меррик с беззаботной улыбкой. А сам в панике бросился искать замену режиссеру. Теперь на руках у него было почти законченное (но уже полностью оплаченное!) либретто; готова музыка, автор которой не был его первым выбором – и не было основного: ни режиссера, ни хореографа, ни исполнительницы главной роли.

            Захватив с собой Хермана с его партитурой, Меррик явился на переговоры к  Хэролду (Хэлу) Принсу, тогда еще не старому, но уже обладавшему десятилетним опытом самому успешному бродвейскому режиссеру. Прослушав музыку, Принс решил, что это, пожалуй, не его чашка чая, но чтобы как-то смягчить горечь отказа, мастер на прощанье дал создателям пару бесплатных советов. 

            Автору этих строк посчастливилось взять несколько интервью у этого легендарного старика, ушедшего из жизнисовсем недавно, 31 июля 2019-го. В одном из них Хэл со смехом вспоминал, что прежде всего он рекомендовал создателям избавиться от «той кошмарной песенки в начале и в конце спектакля»: это был музыкальный номер «Хэлло, Долли!».
            Еще смешнее было то, что и Херман, и Меррик охотно согласились с его рекомендацией. Оба считали, что эту тему, ту самую на ходу насвистанную счастливым композитором по дороге домой, вполне стоило бы  заменить чем-то более солидным, пышным, более основательным...
            Поразительно, но похожая судьба выпала и на долю известной песни Дороти «По ту сторону радуги» из «Волшебника Изумрудного города» – руководство студии требовало вырезать ее из фильма; и песенки Одри Хепберн «Лунная река» – из «Завтрака у Тиффани», спасенную от ножниц только благодаря яростным протестам актрисы. И даже знаменитую «Кабаре!» прокатчики пытались выбросить, потому что Лайза Минелли неправильно произносила там это слово: КабО-Оре,выпевала она, напирая на «о» во втором слоге...

            К счастью, планы Гауэра Чампиона вскоре изменились, он оказался свободен, с ним был немедленно заключен договор, и теперь уже вся троица занялась поисками главной исполнительницы.
            Рамки журнального варианта этой публикации не позволяют углубиться в длинный список примадонн, к которым обращались авторы. Можно лишь уверить читателя, что ими не было упущено ни одно из мировых имен музыкального театра. И тем не менее, несмотря на репутацию продюсера и прошлый успех пьесы «Сваха», все дивы на их предложения отвечали отказом.
            Наиболее интеллигентной и доброжелательной звезде показалось, что это будет шоу лишь одного музыкального номера, всего – пятнадцать минут действия, коими, собственно, и исчерпывается вся идея будущего зрелища. Остальные персонажи и их номера – это лишь механические двигатели примитивной фабулы.
            Звезду звали Бетт Дэвис. И на первый взгляд, она была полностью права – а у Дэвида не хватало ни эрудиции, ни знания античного театра, чтобы объяснить актрисе, что в том-то и была оригинальность и новизна его замысла: поместить женщину-кукловода, вполне современную, реалистичную «ЭмСи», Master of Ceremonies, своего рода конферансье, – и поручить ей управлять всем бесконечым карнавалом, этим парадом условных образов-масок. И быть посредником между сегодняшним ньюйоркским зрителем и обитателями тихого предместья Йонкерс конца девятнадцатого века.
            (Следует отметить, что менее чем через год все дивы уже соревновались за право сыграть главную роль в этом новом мюзикле.)

            Как бы ни расходились мнения режиссера и продюсера в поисках главной героини, последнее, что обоим могло бы придти на ум – это обратиться к актрисе по имени Карол Чаннинг. Чампион вообще не хотел о ней слышать – ему донесли, что эта дива, которой он когда-то сделал имя, предпочитала его хореографии работу заклятого конкурента Боба Фоссе. Меррик, в свою очередь, тоже не мог ей простить ранний успех: уже после своей второй премьеры юная Чаннинг попала на обложку журнала «Тайм», куда Дэвид много лет безуспешно пытался пробиться.Это ее второе шоу называлось «Джентльмены предпочитают блондинок», и международные туры, помимо прочего, обеспечили ей годы безбедного существования.

            Успех Чаннинг, впрочем, был недолговечен; критики постоянно пели ей немыслимые дифирамбы, но спектакли с ее участием быстро сходили со сцены и портили ей биографию вот уже более десятка лет.
            Однажды агентесса актрисы правдами и неправдами затащила Меррика на «Миллионершу» по Джорджу Бернарду Шоу; исполнение заглавной роли Дэвиду понравилось – во всяком случае настолько, что он согласился пригласить Чаннинг на короткую беседу к себе в офис.

            – В чем дело? – начал Меррик в обычной своей бесцеремонной манере. –

Твой опыт и способности только крепнут с годами, а спектакли – проваливаются. Что, нехватает силенок вытянуть на себе целое шоу?

            – Ничуть, – не моргнув, парировала актриса, – просто мне приходится иметь дело с изнеженной молодежью: даже замечание на репетиции они боятся сделать, чтобы не задеть чье-нибудь самолюбие. А я – перфекционист, моим спектаклям вечно не хватает равного мне требовательного автократа, деспота, тирана типа Гауэра Чампиона.
            – Гауэр у нас есть, но он не хочет тебя.  – не отказал себе в удовольствии сообщитьМеррик.

            – Так скажи ему, чтоб засунул свое мелкое, недостойное его таланта уязвленное самолюбиек себе в бисексуальную задницу и дал мне шанс попробоваться на роль!
            С годами у актрисы явно окрепли не только способности, но и иммунитет к бродвейскому хамству. Сердце Меррика начало таять – если допустить, что у него вообще был этот орган.
            – Хорошо, я попробую, – пообещал он. – Но только знай: мне тоже оскомину набили твои улыбки на снимках, этот огромный, от уха до уха, лягушечий рот и тридцать два сверкающих зуба в нем! Наше шоу совсем не об этом, это не реклама дантистов.
            – Не волнуйся, это всего лишь для глянцевых обложек. Когда ты туда, наконец, попадешь, ты тоже засверкаешь зубами из-под усов. И не забудешь, держу пари, перед съемкой подстричь свои брови.
            – Туше, – только и смог сказать Меррик.

            В пятом часу утра из номера мисс Чаннинг в гостинице «Карлайл» вышли, пошатываясь от усталости, два прилично одетых джентльмена.Послав им вслед воздушный поцелуй, выглянула,запахивая халат, и хозяйка номера. Огромные зеленые глаза ее были обрамлены зловещими черными кругами, она едва держалась на ногах. В коридоре ночной страж-секьюрити, лифтер и горничная понимающе переглянулись.

            – Все, Дэвид, ключ к образу в кармане у нас: утверждение жизни!.. И ведь умна, дрянь,как змея – ктобы мог подумать...– сказал в лифте один из гостей.
            – А как выложилась на первой же читке! – воскликнул другой. – В полуобмороке наверное сейчас, но четыре часа репетиции – и вуаля, готова главная роль, нате вам.Что значит изголодаться по настоящей работе...
            Перед выходом из гостиницы оба на минутку остановились внизу у внутреннего телефона.

– Вы еще не свалились, Карол? – спросил Гауэр Чампион. – Ах, в ванной уже? – прошу извинить. Роль – ваша. Доброй ночи.
            Среди профессионалов не принято именовать свой род занятий интригующими толпу названиями. Никому, например, в голову не придет сказать о себе: я – звезда! Это звучит еще нелепее, чем заявить о себе в России: я – олигарх. Или в США – я американец. Режиссер на Бродвее не режиссирует пьесу, а только ставит (stages) ее. На вопрос о профессии продюсер скорее всего скажет, что он только собирает спектакль (puts the show together).

            С утверждением исполнительницы на главную роль «Долли» была продюсером собрана воедино, и Дэвид-автор, завершив свою творческую функцию, вернулся к привычной для себя деятельности Дэвида-бизнесмена.
            Разумеется это не означало, что отныне все пойдет гладко и спектакль помчится по накатанной дорожке прямо к премьере на Бродвее. Когда после громкого провала своей брехтовской «Карьеры Артуро Уи» Меррик, мрачнее тучи, прилетел из Нью-Йорка на прогоны «Долли» в Детройт, ему это настроения не повысило. Шоу находилось в плачевном состоянии. Публика аплодировала жидко, на поклон актеры выходили хорошо если три раза, а местная пресса выражала сомнение, что спектакль вообще дотянет до ньюйоркской премьеры. Одна из рецензий даже так и называлась: «Прощай, Долли!»
            Последовала обычная цепь скандалов, криков, угроз немедленно закрыть шоу, ответных угроз актеров откупить у продюсера все права и послать его наконец к черту, последовали попытки давать замечания режиссеру – сквозь все это уже проходили основные участники процесса в прежних постановках – и в «Джипси», и в «Карнавале».
            «Если такое шоу и сможет стать хитом, это будет по совершенно глупой, ложной причине! – орал Меррик, топая ногами. – Оно сойдет в Лету, и никто не вспомнит о нем уже через полгода!»
            ...На столе у пишущего эти строки лежит оригинал записки, тогда же отосланной труппе ныне покойным Гауэром Чампионом: «Когда мистер Усатый соизволит убраться восвояси, прошу сообщить об этом моей ассистентке и жене Мардж, и тогда я вернусь,чтобы продолжить работу».
            Мистер Усатый восвояси не убрался, но письменно обязался больше не торчать в зале во время репетиций. Вместо этого он отстучал телеграмму в Нью-Йорк консультанту Мериллу: «Прилетай ночным рейсом уикэнд спасать свой процент точка шоу не (так! – НЕ) получается  меррик». А заодно Дэвид забил на всякий случай помощь еще двух популярных бродвейских авторов песен.
            И наконец, в качестве крайней меры он позвонил старому приятелю-менеджеру Джо Глейзеру и в порядке личного одолжения попросил того записать со своим клиентом на пластинку-образец вступительный номер «Долли» – единственный, на взгляд Меррика, элемент спектакля,пока что готовый к премьере.
            Такой давно уже не практикующийся способ рекламы был весьма популярен в то время: наиболее заманчивая ария мюзикла записывалась на одну сторону гибкой пластинки-«сорокопятки» каким-нибудь популярным исполнителем, и ее копии рассылались почтой во все бюро предварительных продаж билетов как сувенир и образец-приманка для зрителей и агентов.
            Этим клиентом, популярным исполнителем с неповторимым голосом, был уже немолодой, но все еще пользовавшийся популярностью в провинциальной Америке и особенно за границей  Луис Армстронг.
            Взглянув на ноты, живой классик слегка пожал плечами, но спорить не стал: раз менеджер Глейзер просит, он знает, что делает. В ньюйоркскую студию «Брилл» был вызван композитор Херман для аранжировки – и ему тоже показалась смешной идея пригласить гиганта джаза записать нехитрую песенку в стиле1890 годов, его valentine, нечто вроде цыганского приветствия: «К нам приехал, к нам приехал...» Впрочем, каждый из участников звукосессии, не тратя попусту время на рассуждения, занял свое место; подготовили аппаратуру, и через час дело было сделано: Армстронг записал «Хелло, Долли!», слегка переврав текст, сходил в уборную выкурить еще закрутку марихуаны, до которой был большой охотник – и забыл обо всем мероприятии: последний раз он записывался более двух лет назад.
            Единственное, что отличало эту запись – это то, что предприимчивый издатель решил оттиснуть на обратной стороне одну из старых мелодий Армстронга и выпустить это в продажу коммерческой двусторонней пластинкой: не пропадать же добру...
             В Детройте тоже не теряли времени зря. Прибытие «шоу-доктора» Меррилла поначалу оказалось неприятным сюрпризом для всей творческой группы, так как продюсер по своей привычке утаил от всех его приезд, а ему самому солгал, что все только и ждутего, ожидая помощи. Напряжение в театре однако быстро ослабло, стоило «доктору» лишь взглянуть свежим глазом на действие и реакцию на него зала.

            По его мнению, шоу было гораздо ближе к завершению, чем казалось удрученному Меррику и приунывшей труппе; все дело было лишь в перекомпоновке сюжета: неверными, чересчур изящными номерами заканчивался первый акт и начинался второй. Им надо было найти другое место. Не хватало короткого, но яркого апофеоза в финале первого действия, этакого грубого, режущего глаза красками, а уши звуками шествия, общего парада-алле!         Напуганный опасностью конкуренции «доктора», Херман, вернувшись из Нью-Йорка, сразу побежал к себе в отель работать над финалом, и в три ночи уже разбудил Кэрол Чаннинг, чтобы проиграть ей номер «Прежде, чем пройдет парад». Та была в восторге, и еще через три часа несколько человек во главе с режиссером слушали новый финал, притопывая шлепанцами и отстукивая на спинках стульев ритм. Все они были в халатах и пижамах – все кроме Меррика, уже одетого в свою формальную «тройку» с серым жилетом, ибо в сутки этот монстр спал не более четырех часов!

            Не дожидаясь конца номера, Гауэр обернулся к Меррику: «Дэвид, ты понимаешь, что на это потребуются новые декорации и еще одна смена костюмов на весь состав?»

            «Ладно. Валяйте. – ответил продюсер. –А мне после обеда надо быть в Нью-Йорке. Увидимся на той неделе».

            И ушел.

            «Даже не спросил, во сколько это обойдется, чудовище, – глядя ему вслед со злобным восхищением воскликнул режиссер. – А секретарше моей пятерку в день все не соберется прибавить, одни обещания...»
            Захлопнувшаяся было за Мерриком дверь внезапно снова приоткрылась и в щель просунулась его голова. «Она кроме этого еще и твоя жена, Гауэр! – напомнил продюсер. – От этого финала зависит судьба шоу – будет успех, все заработаем, у всех нас есть интерес. А можно хоть весь бюджет истратить на канцелярскую помощь – и конец шоу-бизнесу. А нет бизнеса – нет и шоу! Привет!»
            Когда за Дэвидом снова закрылась дверь, в наступившей тишине Гауэр громко и, как многим показалось, счастливо рассмеялся.

            «Indomitable! – только и смог сказать режиссер. – Другой бы заныл: ставьте номер на фоне малеванных холстов, а этот... Ничто его не берет. Несгибаемый шоумен!»

            И эти слова режиссера подсказали мне название книги.

            Через десять дней весь состав переехал в Вашингтон, и там в новой переписанной версии «Хелло, Долли!» открылась под овации восторженных зрителей и хвалебные отзывы прессы. Местные критики предупреждали ньюйоркскую публику, что ее ожидает сюрприз: новый гигантский хит.

            Через неделю после премьеры на Бродвее в театре Сент-Джеймс 16-го января 1964 года стало ясно, что действительность превзошла самые фантастические прогнозы провинциальной критики. После первых осторожных отзывов последовали недели усиливающегося экстаза, почти истерии – зрителей, газетных ревю, телерепортажей, радиопередач. Он нарастал подобно снежному кому, катящемуся по склону горы. Рецензенты принялись восхвалять костюмы, свет, музыку, хореографию, кордебалет; пели дифирамбы Кэрол Чаннинг и остальным исполнителям. Даже самые злобные обозреватели ухитрялись теперь с сахариновыми улыбками находить слова одобрения и признания заслуг и для Меррика тоже.

            А Дэвид только ухмылялся в усы. Он знал, что успех как огонь для ночных бабочек, привлекает десятки, сотни, тысячи друзей, и он-то знал цену этим новым друзьям и их признанию. Важнее было другое. Он чувствовал: период медленного, мучительного рождения нового зрелища благополучно закончился. И его трудная карьера, казалось, побежит теперь вперед в ногу с мировым временем. И почему-то  ему было грустновато от этого...

            Поэтому Меррик не удивился и не обрадовался, когда раздался звонок из Белого дома...

            Между тем за временем на земле теперь уже просто было не угнаться никакой карьере.

            Пока «Долли» проходила свой тернистый путь от замысла к воплощению, в стране появился новый, молодой и фотогеничный президент, успел стать символом и надеждой юного поколения, успел наделать ошибок в мировой политике и дома, ощутил мир на грани ядерного конфликта – и, к ужасу нации, погиб на глазах приветствовавшей его толпы – и все это произошло менее чем за три года! Надежды на обновление мира сменили глубокое разочарование и тоска.
            После убийства Джона Кеннеди, в атмосфере шока, подавленностии растерянности, «Хелло, Долли!» оказалась именно тем средством, в котором отчаянно нуждалась больная нация.

            Это разноцветное шумное зрелище захандрившая публика восприняла как напоминание о непобедимости оптимистического, жизнеутверждающего начала, столь свойственного Америке. На фоне провала мрачноватых, социально значимых европейских пьес новый мюзикл сверкал на Бродвее своей белозубой, наивно приветливой американской улыбкой, затмевая все остальные представления.

            Вездесущий ассистент Делинн знал всех телефонисток Белого дома по имени; ему не понадобилось и десяти минут, чтобы выяснить, что звонили из предвыборного штаба президента с просьбой разрешить использовать для его кампании музыкальный номер «Хелло, Долли!».Меррик тут же пообещал эксклюзивный неограниченный релиз (согласие на использование) в обмен на личный звонок действующего президента.

            – Классная мелодия, мистер Меррик, – пролаял с техасскими переливами в трубку Джонсон, – благодарствую.
            – О, не стоит и упоминания, сэр, – отвечал Дэвид с британским акцентом, которому его научил гей – помощник официанта в  «Сарди з». – Я попрошу нашу звезду подскочить в ваши края и напеть необходимый текст. А после – от моей фирмы мы вышлем в фонд вашей кампанииее пластинки. Десяти тысяч копий хватит?

            – Вау! – рыкнул президент, не привыкший к любезностям, – я ваш должник.
            – О, прошу вас! – с самой светскойулыбкойустыдил его Дэвид. И закончив разговор, он обернулся к звуковику, записывавшему беседу, и перешел на свой обычныйтон: – Качество как? Найду хоть один изъян – уволю к чертям, понял?»

            Вплоть до самых выборов на каждом своем сборище демократы распевали «Хэлло, Линдон!» тысячеголосым хором, вторя сияющей с экранов Карол Чаннинг; композитор аккомпанировал ей, а телевидение отправляло эти концерты в эфир для миллионов своих зрителей.

            Позвонили из штаба республиканцев поинтересоваться, нельзя ли и им тоже положить на популярную мелодию имя Барри Голдуотера, конкурента Джонсона, записать «Хелло, Барри!»

            «Не вздумайте, – последовал хамоватый ответ. – Засужу – не расплатитесь!»   Меррик-бизнесмен следовал своему обычному правилу верить не в претендентов, а только в признанных фаворитов, и в данный момент он ставил на демократов.
            Джонсон победил. И на углу Сорок четвертой улицы и Восьмой авеню вывесили рекламный щит: Долли: «Классная мелодия!» (Президент Джонсон).
            Снежный ком, однако, еще только разгонялся.Теперь все прежде забраковавшие Долли звезды терпеливо ожидали шанса ее сыграть. Все позиции были забиты, контракты подписаны: Этель Мерман, для которой когда-то писалась эта роль, была поставлена на очередь на шесть лет вперед! Ее давняя соперница Мэри Мартин, тоже отказавшись поначалу, опомнилась прежде Мерман и в этой роли покоряла сердца лондонских снобов на Вест Энд;  русскими были запланированы ее выступления в Москве и Ленинграде в рамках Соглашения об Обмене, а пока что ей аплодировала не менее восторженная токийская публика.
            Месяца за три до этого произошел еще один случай, которому сперва никто не придал значения. Во время выступлений в глубинке, где-то в Айове, Армстронгу из зала стали кричать: «Хэлло, Долли!» Поначалу он не обращал на это внимания, но крики повторялись на каждом концерте, и в конце концов он спросил своего бассиста Арвелла Шоу: «Что за хэлло-долли такое?» – «Ну как же, мы записали эту песенку в Нью-Йорке». – «Правда? – удивился Армстронг, редко слушавший радио. – Хоть убей, не припомню. И что же, есть ноты?» Позвонили в Нью-Йорк, чтобы срочно выслали ноты – они уже вышли там тиражом в 300 тысяч копий и продавались по 75 центов за буклет.
            На следующем концерте в конце первого отделения он прямо с листа напел «Долли» – и весь зал встал и начал ему подпевать. В перерыве к сцене потянулись зрители за автографом; на руках у них были«сорокопятки», пластинки-сингл«Долли». Поклонники протягивали  конвертыс портретом исполнителя на подпись; сомнений быть не могло – на обложке было его собственное лицо!

            В Небраске история повторилась: казалось, там уже у каждого зрителя была дома пластинка! Армстронг решил впервые прослушать запись и вспомнил, что он вставил там в текст свое имя. С тех пор он решил так и продолжать петь, произнося свое имя по-южному; публика сходила с ума.

            В начале мая 1964 года «Долли» Армстронга заняла первое место в списке главных хитов, потеснив впервые за три месяца прежних фаворитов, Битлз, с их «Can t Buy Me Love». Продажи его пластинки перевалили за миллион. Ветерану джаза было почти 63 года, за спиной была полувековая карьера; соперники его вполне годились ему во внуки. Ничего похожего гигантская грамофонная индустрия США не знала – ни до того, ни после.
            И это еще был далеко не конец сюрпризов, ожидавших ее...

            Для подготовки сценических площадок Меррик вылетел в Москву из Сиэтла через Токио.Там в ожидании московского тура все еще работала Мэри Мартин со своей труппой. Самолет едва приземлился, как Дэвида вызвали на срочный разговор с Нью-Йорком. Секретарша Никерсон только что получила телекс из Госдепартамента. Русские внезапно отложили визит «Хелло, Долли!» в знак символического осуждения военных действий США во Вьетнаме.

            «Они тронулись там в Сайгоне! Какие к чорту военные действия перед гастролями? Будем жаловаться в Белый дом! – заорал Меррик и неожиданно со смехом оборвал самого себя.

            До него вдруг дошел весь абсурд собственной истерики,багровый румянец сошел, и лицо его приняло нормальный цвет. Выхода не было. Полмиллиона вылетало в трубу – и это только из его кармана! А скандал с партнерами, а банки? Нет, если уж не спастись от галопирующей истории, то надо было хотя бы попробовать ее оседлать.

            «Хелен, срочно найдите Делинна, – успокоившись, попросил Дэвид. – Пусть свяжется со мной, я буду здесь, не отхожу от телефона».

            Сообщение Госдепартамента о переносе гастролей «Долли» пришло в Белый дом в середине совещания президента по Вьетнаму. Джонсон глотнул воды, извинился перед военным советником Ачесоном и запустил недопитым стаканом в стену, даже не дочитав до конца мемо. Видавший виды Дин Ачесон,бывший госсекретарь Трумэна, впоследствии злорадно объяснял этот взрыв бешенства общей атмосферой любительщины и провинциализма, на его взгляд, царившей тогда в Белом доме.

            Помощники  бросились наперебой успокаивать босса, но президент не желал ничего слушать. Он воспринял это как личное оскорбление.«Долли» полюбилась ему, он смотрел ее уже дважды и суеверно настаивал, что песенка оттуда принесла ему удачу на выборах!

            И вообще – осточертели ему эти русские с их символическими осуждениями и протестами. Они капризничают, как пуританские барышни на деревенских танцульках, возомнившие, что все мужчины только и мечтают их изнасиловать.Вечно ко всему они пристегивают политику, а на простой вопрос, что бы их устроило, вместо ответа они спрашивают: «А что вы можете предложить?», опасаясь продешевить. Можно подумать, что даже в сортир у них ходят только во благо мира во всем мире, бушевал президент.

            Джонсон надеялся, что новый советский лидер Брежнев, вступив в должность почти одновременнно с ним, прекратит использовать оперетту в целях политического давления – куда там!
            В ответ Белый дом не рекомендовал возобновлять Соглашение о Культурном Обмене (более известное как Договор Лэйси-Зарубина), срок которого истек к концу 1964 года. В хронике американо-советских отношений появилась новая запись: инцидент «Долли».

            В такой ситуации звонок из офиса Меррика администрация восприняла как неожиданный дар с небес.

            Делинн передал по инстанциям предложение продюсера: вместо Советского Союза отправить шоу прямо из Токио во Вьетнам для показа в частях американских вооруженных сил. Через час об этом уже знал президент. Организовать линию связи Токио – Белый дом заняло еще десять минут. Русские захотели пропагандной войны – что ж, они ее получат сполна!
            «Классная идея, Меррик! – прорычал Джонсон. – Поглядим, чем сможем помочь».

            Когда Президенту Соединенных Штатов кажется какая-нибудь идея классной, он может помочь многим. Пентагон предоставил труппе мюзикла четыре «Геркулеса Н-130». В гигантские самолеты уместили всех исполнителей, весь технический состав, оборудование, декорации, костюмы – всё, кроме жестких каркасов декораций. Колонну грузовиков с с открытыми кузовами, охрану и вертолеты для туров на местах согласилось, поворчав, дать местное командование. Дополнительная ответственность означала лишнюю головную боль. 

            Джонсон лично позаботился, чтобы для его любимого вступительного номера актрисе обеспечили достаточно удобную лестницу: по ней во время своей партии Долли в сверкающем блестками платье, окруженная хористами, должна была царственно спускаться прямо к приветствующей толпе поклонников. Для этого по особой просьбе босса для премьеры освободили самолетный ангар на одной из военных баз. Президенту явно понравилось на минуту почувствовать себя продюсером.

            А продюсеру Меррику, захваченному событиями врасплох, спасая свой инвестмент, поневоле пришлось заниматься политикой: ладить с военными, объяснять банкам выгоду беспрецедентной рекламы, заручаться поддержкой местных властей. Только сейчас Дэвид начал понимать, насколько похожи друг на друга обе эти роли: вся разница состояла лишь в том, что Меррик-продюсер должен был прежде всего уметь делать деньги, а Меррик-политик – знать, как их поэффектнее истратить!

            Об успехе представлений «Долли» в Юго-Восточной Азии написаны книги, исследования; снят так называемый спешл – полнометражный документальный фильм NBC «Кругосветный вояж «Долли». Поначалу фильм назывался «Долли идет на войну» –- вскоре название благоразумно сменили. Туры начались с двух недель во Вьетнаме, но ввиду небывалого приема аудиторией, по личной просьбе президента последовали еще три недели – на военных базах Окинавы и Кореи.

            Эти импровизированные гастроли стоят особой главой в американской истории. Достаточно упомянить, что после азиатских туров «Долли» окончательно завоевала планету. Он шла на испанском, французском, иврите; была поставлена в «целиком черном» варианте; альбом с оригинальной записью спектакля в момент раскупался во всем мире; широкоформатная ее киноверсия, набитая знаменитостями, включая дуэт Барбры Страйзанд и самого Армстронга, вот уже третий год дожидалась конца бродвейских представлений, чтобы получить юридическое право выйти, наконец, на экран.
            А «Долли» все шла на сцене и упрямо не желала ее оставлять: число ее показов перевалило за две тысячи, потом за две с половиной и конца этому видно не было. И это не считая еще около восьмиста лондонских представлений. И туров. И бесчисленных региональных постановок!
            За это время успели появиться и с налета захватить Америку Битлз, покорить ее, опрокинуть все прежние представления о ее поп-культуре, и – распасться навсегда, оставив после себя лишь эхо «Битлмании»,... а простодушная «Хэлло, Долли!» все еще набирала скорость – и никто не в силах был объяснить причину этого феномена!

            И вот тогда-то по просьбе посла Анатолия Добрынина с ним встретился посол Фой Д. Колер, чтобы попробовать возобновить Соглашение, в сердцах отмененное президентом Линдоном Джонсоном.
            Мягким отеческим тоном Добрынин упрекнул американцев в неадекватной реакции на советскийдемарш. В конце концов, в ответ на ненадолго отодвинутые гастроли вполне можно было тоже отложить какой-нибудь там русский балет или цирк... Но зачем же нервничать и разрывать добрые соглашения?

            Однако теперь посол Колер получил инструкции поставить жесткое условие: в новый текст Соглашения должен быть вписан пункт, обязывающий стороны строго следовать взятым обязательствам, и в случае внезапных изменений компенсировать все расходы пострадавшей стороне в твердой валюте!
            Упрямые, но далеко не наивные русские быстро поняли, что Линдон Джонсон, старая лиса, оказался куда хитрее своих советников. Вместо презрительных насмешек он отдал должное советскому вызову и принял его. Как и его политические противники, он оценил огромный пропагандистский потенциал шоу-бизнеса, помогшего ему войти в Белый дом.

            И когда Меррик, этот гений рекламы, предложил ему в ответ на осуждение американского военного присутствия во Вьетнаме отправить отмененное Москвой шоу именно во Вьетнам, президент ухватился за эту идею обеими руками – и она сработала, да еще как!

            Бесшабашная, неунывающая, и всегда доброжелательная Долли напомнила солдатам о доме, о тыквенном пироге на сладкое, о сестрах, женах и бабушках – о той сильно идеализированной Америке, во имя которой они, собственно, и были отправлены за океан рисковать жизнью.
            Гений коммерческой рекламы Меррик оказался и гением политической пропаганды!        

            Настроение на военных базах было восстановлено. Отряды посланных Красным Крестом во Вьетнам из Америки девушек, румяных, спортивных и целомудренных, называли теперь не иначе как «Пончиковыми долли»: для поддержки боевого духа их миссией было встречать выходивших из боя солдат тележками с пончиками и горячим кофе.

            Президент получил еще года два, чтобы расхлебать вьетнамскую кашу, заваренную его предшественником, и добиться более или менее пристойного выхода из войны. Удалось ли ему это вполне – вопрос интерпретации истории. Несомненно одно: надвигавшийся тогда моральный кризис 60-х в экспедиционных войсках, чреватый гигантской военной катастрофой, был предотвращен.
            Что касается феномена Луиса Армстронга, закончить нашу публикацию нам помогли охочие до математических выкладок русские участники Фэйсбук. Они внесли поправку в скрупулезную бухгалтерию американских аудиторов.
            Одному миллиону двумстам семидесяти шести тысячам восьмистам восьмидесяти трем продажам «Долли» в исполнении Армстронга они противопоставили свои расчеты.
            В 1965 году, по их оценке, в СССР уже находилось по меньшей мере десять миллионов частных катушечных магнитофонов. Каждый был способен неограниченно копировать в домашних условиях любую запись. Допустив, что один владелец мог снабдить этой записью еще восемь человек, они пришли к очень консервативной цифре в восемьдесят миллионов советских слушателей «Хэлло, Долли!».И это похоже на правду: свидетели уверяют, что в одной лишь Москве летом 1965 года из каждого открытого окна лилась всем знакомая мелодия, звучала на каждой танцплощадке. Тот редкий случай, когда нью-йоркская, мировая и московская мода шли нога в ногу.  
            Именно тогда вероятно, не в силах сопротивляться давлению своих внуков и детей, и дрогнули кремлевские старцы, и в кабинете Главного Стража советской идеологии и зазвонил красный телефон.
           

Стало ясно, что с «Соглашением об Обмене» русские дали маху: железный занавес не выдержал конкуренции с театральным. Сваха из Йонкерса прорвалась сквозь барьеры, кризисы и прочие символические позоры агрессорам. Пора было отпускать гайки, пока их не сорвало массовой любовью к незамысловатой мелодии.

            По официальным оценкам, Тигра, поющего «Долли» в новогоднем «Голубом огоньке» 1966 года, прослушали сорок миллионов советских зрителей – только в одном временном поясе. По неофициальным – все восемьдесят.

            За годы феноменального успеха спектакля «Хелло, Долли!» число его театральных зрителей слегка превысило 12 миллионов...

            Наша история приближается к концу. Связь времен, начавшаяся еще во времена Новой Аттической комедии, а то и раньше, кажется восстановленной. Триумфальный полет нашего комического Персонажа Долли над океанами и континентами – результат влияния и взаимодействия талантов многих эпох и культур. От античной Греции и Рима, сквозь средние века к Возрождению и золотому веку Елизаветинцев; из девятнадцатого века легкомысленной Вены – в молодую жизнерадостную наивную Америку двадцатого; сквозь шок убийства братьев Кеннеди и кризис контркультуры 60-х – эту цепь завершает последнее звено: 63-летний Армстронг, увенчавший простую мелодию своими неповторимыми радостными интонациями, присоединив свой голос к хору вечного прославления жизни!

            И на этом разрешите проститься с вами, дорогой читатель – и пожелать и вам радости и веселья от бесценного дара быть частью мира живых!

Виктор Норд – режиссер и сценарист. Ему было 19, когда по его репортажу был сделан документальный фильм "Ночной вокзал". Это помогло ему поступить в Институт кинематографии на факультет режиссуры. С 1982 года Виктор живет и работает в Нью-Йорке. Работы его представлялись на фестивалях (Канны, Сан-Франциско, Торонто, Таормина). Недавно в Москве был издан его роман "Непредвиденные последствия" - первая большая работа, публикуемая на русском языке. Виктор Норд – постоянный автор журнала “Времена”.