Обещание

Евгения Самойловна была похожа на шаржированного диктатора – на лице главенствовали свирепые брови и злобные брыли. Ее муж Вася отличался от нее лишь тем, что носил брюки. Если бы они поменялись одеждой, разницу вряд ли бы кто заметил. Даже обувь они носили одного размера – возле двери стояли две пары стоптанных тапок большого размера.
С этим семейством мы прожили на одной площадке дверь в дверь около двадцати лет. Папа называл Евгению Самойловну Шмульевной и в квартире не привечал, но, когда родители развелись и папа съехал, Шмульевна стала нам докучать. Вечером, когда мать приходила с работы, она вваливалась, садилась в кухне на табуретку и рассказывала о падлах и сволочах. А их в поселке водилось великое множество – кто-то не открыл перед ней дверь, когда она выходила из магазина, кто-то написал нехорошее слово на пыльном капоте Васиной машины, кто-то задел плечом простыню, висящую во дворе на веревке (за сушкой белья она наблюдала из окна).
Мы жили в сталинской двухэтажке ржавого цвета, на втором этаже. Фасад покрылся трещинами, и когда Шмульевна, вдавив грудь в подоконник, сидела на охранной вышке, казалось, дом трещит под ее весом.
Она родила троих детей – Софу от первого брака и близнецов Лену с Сергеем – от Васи. Софа считалась сумасшедшей, весной и осенью ее клали в психиатрическую лечебницу. Видимых проявлений безумия в ней я не замечала, она часто сидела во дворе на скамейке, никого не трогала, только смотрела сквозь очки с презрительным любопытством. Иногда слышались крики за дверью, Евгения Самойловна орала на дочь, а та истерила в ответ. Когда у Софы шли газы, мать выгоняла ее на улицу, но та упрямилась и не шла, а стояла на площадке рядом с тапками, издавая позорные звуки.
Младшая дочь Лена была красива – высокая, с хорошей фигурой и породистым лицом. После рождения второго ребенка, муж ушел к другой. Когда эта семейная катастрофа случилась, Евгения Самойловна с Васей посадили Софу в машину, вооружили чугунной крышкой и поехали мстить. Они нашли разлучницу, и Софа била ее крышкой по голове. Состоялся суд, но Софу оправдали, потому что она сумасшедшая и за свои действия отвечать не способна.
Сын Сергей у родителей появлялся редко, говорили, у него свой бизнес где-то в Макеевке. В последний раз я видела его, когда он спускался по ступенькам. Евгения Самойловна кричала ему вслед, что скоро умрет, а он отвечал ей: "Ты только обещаешь".
О своей смерти и болезнях она тоже любила посудачить. Наговорившись всласть о падлах и сволочах, она жаловалась на свое самочувствие и глотала таблетки, попросив у мамы стакан воды.
У меня с ней сложились напряженные отношения. Когда мне было три года, она подняла меня на руки. От нее неприятно пахло, я вырывалась, она не отпускала – я назвала ее "дурой". С тех пор началась холодная война. Мы не здоровались, не разговаривали, я не открывала ей дверь, когда оставалась дома одна. Зная, что она ненавидит Высоцкого, я включала песню "Парус" на всю громкость – она шваброй колотила в стену.
Перед нашим домом рос огромный каштан. Издалека он казался живописной аппликацией, приклеенной к ржавой стене, и рядом с кудрявой зеленью – открытое окно с Евгенией Самойловной в главной роли. Когда я приехала лет через десять в свои края, мне захотелось посмотреть на наш старый двор. Все оказалось на своих местах – угольные сараи, бельевые веревки, каштан и окно со Шмульевной, словно она просидела все это время, глядя на белье, как зачарованная принцесса. Узнав меня, она подалась вперед, перевалившись через подоконник, а когда я ее сфотографировала, пригрозила кулаком. Когда поселок заняли военные, рядом с нашим домом располагался блок-пост и над крышей свистели снаряды. Евгения Самойловна все-таки выполнила обещание. Она не погибла при взрыве, а умерла от старости, как все нормальные люди.