Слуга сложного слова. Рецензия на собрание сочинений В.И. Нарбута

(Нарбут В.И. Собрание сочинений: Стихи. Переводы.

Проза / сост., подгот. текста, вступ. статья и примеч. Р.Р. Кожухарова. –

М.: ОГИ, 2018. – 832 с., ил.)

Фолиант Владимира Ивановича Нарбута – наиболее запоздавшее и томительно ожидавшееся из собраний поэтов-теневиков первой половины спроваженного века. Инициатор издания Р. Кожухаров не новичок в нарбутовской сфере, и это подтверждается прежде всего рассыпанными по страницам знаками преемственности к опыту доброй подмоги Нарбуту после его гибели – это истовая преданность Леонида Черткова, джентльменская опека со стороны Льва Озерова, полудомашняя заботливость Нины Бялосинской. Вместе с тем нет акцента на стараниях единственного сына поэта Романа Нарбута, который, умерев в семидесятых, реставрацию руин отцовского хозяйства до итога не довёл.

Очень важно, что опубликовано не включённое почему-то даже в собрсоч Пастернака его знаменательное письмо к Нарбуту двадцать пятого года; но не выявлена хотя бы в намётках линия «Нарбут – Маяковский», а ведь линия такая есть.

Главное, ради чего дело затеяно, – стихи. Живительный водопад стихов. Их течение-ветвление никем никогда толком не отслежено. Зиждить их на некоем евангельском мирочувствовании, как тщится Кожухаров, – подход более чем спорный, сужающий невероятную амплитуду проявлений поэтом себя в очень сложном слове. Нарбутовская поэзия таит парадокс самоопасной многосистемности.

Подзаглавие «Стихи. Переводы. Проза» толкает тех, кто совсем не в теме, к превратному представлению, что перед ними – запамятованный переводчик и прозаик. На самом деле «Переводы» – это три (!) непритязательных текста двух (!) ашугов Кавказа. Ничего иного переводческого Нарбут не оставил. Его сверстники переводили по любви просто либо по любви к лишнему куску хлеба; у Нарбута, чья жизнь протекла особенным извилистым руслом, обоих таких мотивов не имелось. Проза уж если есть, то лишь эклектичные и легкомысленные гирлянды очерков-заметочек-эскизцев, с которыми автор не цацкался. В этот сектор его наследия до сих пор не внесено упорядоченной ясности. Предлежащий том ситуацию не исправляет, а скорее камуфлирует. Взамен притягивания к Нарбуту эфемерных лавров прозаикопереводчика надо бы взвешивать – строго и структурно – феноменальную его роль как литадминистратора, проводника и страховщика чужих вдохновений.

Кое-что ещё по фактуре. Написанное на двоих с Михаилом Зенкевичем стихотворение «Э. Багрицкому» не только воспроизведено с грубыми деформациями, но снабжено пометой: «печ<атается> впервые». Неверно: «печ.» состоялось в «Вечерней Москве» спустя трое суток по смерти Багрицкого. Соавторство Зенкевича и Нарбута этим не исчерпалось: немногим позже они сделали пьесу «Лучший в мире» о постройке московского метрополитена (чем не повод рассматривать Нарбута и как драматурга!); о всём этом новое издание умолчало. И, конечно же, книге такого замаха необходим редактор в прямом смысле понятия ответственный, иначе не был бы Михаил Кузмин не раз обозван «Кузьминым».

Что касается финала судьбы, правдиво воссозданного в эссе Кожухарова «Муза-совесть Владимира Нарбута», он весь закодирован-спрессован уже в фамилии поэта – от скорбута до лагерных нар…