Из поэзии

Набоков Платон Иосифович (р. 27.07.1922). Киносценарист, писатель, журналист, поэт. Родился в с. Константиновка (Украина). В 1942-46 гг. учился в Литературном институте имени Горького, посещал домашний литературный семинар Аркадия Белинкова. С 1946 г. работал литературным сотрудником в издательствах и газетах «Известия», «Московский комсомолец», «Ленский судостроитель» (Якутия). В 1951 г. был арестован за «групповую антисоветскую агитацию», приговорён к десяти годам ИТЛ и отправлен в Озерлаг, в 1955 г. был освобождён и поселился в Москве. По его совместному с М. Ерзинкян сценарию в 1958 г. режиссёром Вл. Басовым был снят художественный фильм «Жизнь прошла мимо». С 1966 г. работал старшим редактором в Московской редакции Центрального телевидения. Первая публикация стихов состоялась  в сборнике Литинститута «Друзьям» 1943-44 гг., далее в сборнике репрессированной поэзии «Средь других имён» (1990). В 1991 г. принят в Союз писателей. Весной 2000 года ездил в Женеву на встречу с Еленой Владимировной Сикорской-Набоковой, сестрой В.В. Набокова, жившей в Швейцарии. С 1992-97 гг. изданы сборники стихов «России чёрная метель», «У последнего рубежа», «Память», «Других не будет берегов», «Стихи и поэмы», «В две строфы».

 

ИЗ ПОЭЗИИ

 

 

***

 

Из цикла «Других не будет берегов» (1996)

 

Когда завалит дистрофия,

пусть ямб, всего лишь в две строфы,

напомнит, что жива Россия,

где Святослав ходил на «Вы»…

 

И стих мой, обоюдоострый,

взлетит под небо, точно меч:

не победить лжецам и монстрам

в России искреннюю речь.

 

МЕТЕЛЬ

 

Я оттянул четыре года

из десяти…

               И снится мне,

что разъярилась непогода

и намотала срок вдвойне…

 

Но я всё рвусь взлететь под своды.

А мне накинули опять:

и в распрекрасные погоды

разматываю

                   двадцать пять…

За это время, даровое,

я сто поэм сложить успел.

Дневальный будит…

Что такое?

На выход. Срок? Статья? Расстрел.

 

Очнулся:

               буря-непогода!

Конвой в метель берёт отказ.

Законно спят враги народа.

А сны – достреливают нас.

 

ШЕСТОЙ

 

По первой строфе –

в соавторстве с неизвестным…

 

Шесть заключённых, три стрелка,

а грунт сейчас такой,

что ни лопатой, ни киркой

его не взять, пока

не размягчит костра огонь

пласт – толщиной в ладонь.

 

Мы землю впятером долбим,

гребём комки да камень,

да на шестого – через пламень,

нет-нет, да поглядим:

в белье, на саночках – как кукла,

а силится привстать как будто.

 

Пять лет он с нами лес валил

а в эту пятилетку

пошёл, как кура, за запретку.

Охранник – упредил.

И тоже иначе не мог,

и он – под Богом. Где тот Бог?

 

Как в землю втиснуть земляка:

стрелки нас «в мать» торопят,

шестого мат не укоротит,

торчит из холмика рука.

Старшой в тулупе, та – паскуда,

сулит ударное премблюдо.

 

Всё. Перекур. Торчи. Устали.

Подсыплем холмик, столбик встанет,

и к столбику, как крест, насквозь,

пришьёт твой номер – вечный гвоздь.

А летом холмик стопчет лось.

На гроб твой леса не нашлось.

 

1954-94

 

СТИХИ ИЗ КУКОЛЬНЫХ ГОЛОВ

 

Когда на смрадном дне сибирских лагерей,

оболганный и обворованный,

четырежды занумерованный,

я вдруг прозрел в рядах полутеней,

 

в копилку тайной памяти я стал

безвинных собирать под номерами,

и судьбы их – изустными стихами

переправлять на высший суд Христа.

 

Из тех трудов произошла беда:

их беды переполнили копилку,

и память разрывалась, как от пытки.

И начал я записывать тогда.

 

Я рисковал: пронырливый сексот

стихи найдёт, продаст за пайку хлеба,

и, сапогами взброшенный на небо,

я упаду у пресвятых ворот.

 

Там – светлый кукловод предъявит мне вину:

в миру мы все вносили в Лету лепту,

со школьных лет трубившие легенду

про счастье… Что бесчестило страну!

 

Рыданья исторгались по ночам,

влекло к запреткам позднее прозренье:

не снизойдет сыновнее прощенье,

когда отцы прощали палачам.

 

II

 

Так третий год пошёл за полувеком,

но рваный март – подарочек принёс.

Но и подкинул каверзный вопрос:

а ленинцы – откроют двери зекам?

 

Тогда – зачем в усиленной охране

мы роем землю вглубь? Чтоб всуе сучья жечь?

А если вдруг «правозащитный меч»

отправит нас «пешком – на ероплане»?

 

Но почему – с нас сняли номера,

ослабили режим и разрешили ставить

«Коварство и любовь» – для намертво усталых,

Под мушкой спотыкавшихся вчера?..

 

Ответа не было. И не было – любви,

коварство – вновь забрезжило под солнцем:

покорные рабы нужны работорговцам,

а потому и – храмы на крови.

 

III

 

Но как спасать стихи? Творец театра кукол

«актёрам» в головы я записи вложил,

В шары папье-маше – несломленную жизнь

да так, чтоб оперчек извилин не простукал.

 

Я создал свой концерт из «образцовских» игр.

И – Ух! – загоготал изверившийся зритель

влез зверю в пасть усатый «укротитель»,

Но выплюнул – Ха-ха! – усы брезгливый тигр.

 

И – «злоумышленник» – Чаво? – дитя природы,

до чеховской сатиры не дорос,

но – Будя! – завалит «наш паровоз»

неграмотный вредитель из народа.

 

И – «рыцарь» пушкинский… Но люто люд затопал

признав в «скупом» – плешивого борца,

все слезы, кровь и пот подвигшего к Потопу

«Ужасный век, ужасные сердца!»

 

IV

 

Но вот и Бог увидел в контингенте 

обманутых надежд – чудовищный соц-арт:

кончать трагедию – в некукольный театр

звал рельс на евразийском континенте.

 

Бил с вышки пулемёт по теням Озерлага,

метался стих в картонных головах,

но гибели переступая страх,

мы двинулись на сеятелей страха.

 

Есть чудо управления судьбой –

идти со дна падения под своды:

«Лишь тот достоин жизни и свободы,

кто каждый день идёт за них на бой»

 

Когда ж, когда, опровергая срок,

Перешагну запретки и заборы?

А если родина не пустит на порог,

То пусть заговорят мои «актёры»!

 

1955-88

 

 

Из цикла «В две строфы» (1997)

 

*

 

Зачем спешил я? Чтоб мой стих,

взлетев, сгорел в кювете?

Чтоб вспоминали о двоих

Набоковых на свете?

 

Сравненья – тщетны, а родство,

оно ведь, что – юродство,

как стихотворства колдовство,

где нету превосходства.

 

*

 

В поисках желанных берегов

истоптал я тьму железных каблуков

на камнях, по пущам, средь снегов,

а, бывало, прыгал через ров:

 

не из зависти к друзьям, не на потребу,

а всё к небу, к морю… к морю, к небу,

чтобы, наконец, в конце пути,

было мне – куда ещё идти.