ТРЕМП НАПАРУ С ПАМЯТНИКОМ ЛЕНИНУ. Повесть. Продолжение

 

Поэт, прозаик, художник. Закончил отделение журналистики ЛГУ в Риге, автор 20 книг стихов, прозы, очерков, эссе, лауреат ряда международных премий  по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Печатается  в журналах России, США, Израиля, Германии, Франции, Бельгии, Канады, Латвии, Дании, Финляндии, Украины :  «Литературный Иерусалим»,  «Арион», «Нева», «Дружба народов», «Кольцо А», «Белый ворон», «Новый журнал», «СловоWord», «Русская мысль», «Литературная газета», «Российский писатель «LiteraruS – Литературное слово», «Эмигрантская лира», «Дети Ра», «Урал», , «Сибирские огни»,»,», «Север»,», «Настоящее время», «Новый берег», «Эмигрантская лира», «Дальний Восток», «Белый ворон»,  «Русское литературное эхо», «Новый свет», «Кругозор» и т.д. «Золотое  перо Руси», 2005, 2010.

 

Живет в Иерусалиме.

 

5              

Васька сдал официанта-посудоглотателя и нескольких радивых «открывателей» памятника в клинику для придурков, в надежные руки врачей и медбрательников. Они, конечно, хотели заполучить и памятник, но Васька сослался на приблудного старьевщика, который сблатовал забронзовелого громилу  сходить на примерку в  контору по сбору утильсырья.

– Вот когда примерится на сколько баксов тянет его пальто, тогда и приведу. А то подлечите где не надо и выгоните потом наружу – в одном исподнем. Судись с вами... В сумасшедший дом упечете.

– Не упечем, – лгали потенциальному пациенту работники психического труда и их подмастерья из цеха заплечных дел мастеров. – Зря вы так о нас, профессия наша гуманная, правда, оболганная в советские времена всякими-разными диссидентами. 

– «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана», – напомнил Васька популярный стишок семидесятых, рожденный под влиянием освобождения Владимира Буковского.

– Глупости! – выделился из группы медперсонала самый башковитый, в белой шапочке-домике, при очках, благородной седине и бородке клинышком. – Честь имею, профессор Вирусов.

– Васька Брыкин, артист, когда не автор и режиссер-постановщик

– А когда автор, тогда, следовательно, канаете под Есенина? Похулиганить хотите? 

– Напротив! «В первый раз я запел про любовь. В первый раз отрекаюсь скандалить». 

– И правильно поступаете. Мы не специализируемся на хулиганах. Мы – большей частью – по контактерам.

– Не тем ли пентюхам, что с инопланетянами якшаются?  

– В курсе?

– Эко диво! Я как раз оттуда, где этот предмет не в психиатричке изучают.

– Да неужто? Не поделитесь ли опытом? – задрожал от возбуждения профессор от психиатрии, с вожделением потирая ручки.

– Записывайте! Данные запротоколированные, проверенные «от» и «до». Правда, засекреченые. Но вам доверяю. Не разгласите. А разгласите – сами попадете в сумасшедший дом, но уже не на работу. 

– Ну? – теребил Ваську профессор Вирусов. – Записываю, – вынул шариковую ручку из накладного кармана халата, и на обложке папочки, протянутой медбрательником, вывел: «История болезни». – Слушаю, молодой человек. 

– Главная ошибка всех контактеров да и вообще всех прочих в том, что они думают, будто инопланетяне только сейчас, с развитием нашей техники, стали выходить на прямой контакт с нами, полагая, что мы созрели до восприятия их чужеродных физиономий и укороченных до младенческого роста зелененьких фигур, – заученно начал Васька делиться «Шарашкиной» информацией, предназначенной для служебного пользования.

– А на самом деле? – доверительно поинтересовался профессор.

– На самом деле все иначе. Инопланетяне не дураки. С незапамятных времен они приставили к нам своих наблюдателей – соглядатаев. А мы, пентюхи, настолько с ними  свыклись, что считаем их детьми Земли. 

– И кто же это? Позвольте узнать.

– Кошки. Они и есть, еще со времен постройки пирамид в древнем Египте, самые настоящие инопланетяне, на контакт с которыми мы мечтаем выйти. Недаром, их никто окончательно не приручил. И они ходят сами по себе. И контачат по ночам на крышах самостоятельно. Вместо нас. С неземными мирами, хвост задрав до небес, как антенну.

– Не убедительно.  

– Тогда другой клинический случай. 

– Тоже запротоколированный?

– Тоже.

– И с грифом – «совершенно секретно»?

– В нашей «Шарашке» иначе и не бывает.

– Любопытно, как это вы попали в такую «Шарашку», что ей все про всех известно, а нам про нее – никому? 

– Дело житейское. Просто, в 1982 году, когда Тель-Авив пошел войной на террористов в Ливане, еврейское начало во мне вызвалось добровольцем в  израильскую армию, татарское воспротивилось, а русское донесло. В результате всем троим дали  за компанию по ребрам и посадили за намерения.

– Какие?

– Перехода границы в самой узкой ее части.

– А где эта,  самая узкая часть расположена, позвольте спросить?

– Там же, где и весь вселенский простор. В мозгу.

– Любопытно, любопытно. А вы, случайно, не Коперник? Не Джордано Бруно? Не Галилей? Вы не чувствуете позыва воскликнуть, допустим, перед судом инквизиции: «А все-таки она вертится!»?

– Не вертится, а крутится. Как вошь на гребешке.

– Новое слово в науке? Небось,  в астрофизике?

– В астробиологии. У вас ведь на повестке дня контактеры и космические засланцы.  Я не ошибся?

– «Повестка дня» – это уже серьезно. Я вас слушаю.

– Космический пришелец номер один... Раковая опухоль! Засылается к нам из гуманитарных соображений – для контакта с человеком. Но когда созревает по возрасту для общения, клиенту уже до лампочки братья по разуму – клиент о Боге думает.

– Он не брат?

– По разуму вряд ли, если наша основная проблема до сих пор – дураки и дороги.

Профессор Вирусов посмотрел на мордорезов – медбрательников, бывших чемпионов по тяжелой атлетике Гошу и Кешу, на кокетливую медсестричку Дуняшу, с ямочками на оголенных коленях, куда хотелось влить граммульку забористой, когда она садилась на колени к нему, и воочию убедился: Бог им не брат – ни по разуму, ни по представлениям о нем.

– Умно, – сказал Ваське, сконфужено пошмыгав носом. –  Но позвольте мне, как человеку с высшим медицинским образованием, все же усомниться в гуманитарном предназначении раковой опухоли и не поверить вашим аргументам.

– Почему же тогда, уважаемый придурками доктор, предлагаете верить вашим заверениям, в отношении хулиганов?

– Не специализируемся, время их вышло.

– А если проверить?  

– Проверяйте.

– А ведь и пойду!

– Идите-идите, мил-человек. Адрес известный. Прямо по коридору, и налево. Дверь – с войлочной обивкой. Сама открывается. Сама закрывается. Вход бесплатный. Смотрите-любуйтесь: шестая палата.  За показ деньги  не берем.

– И никаких медицинских тайн?

– Никаких!

– Даже советских?

– Советские уже вывезли за рубеж.

– Диссиденты?

– Они самые, не олигархи! Олигархи в башлях не нуждаются. А эти...  Государственные тайны продали Янкам-дудл, в ФБР и ЦРУ. Ну, а те во весь карьер наши разработки теперь по живому испытывают. На пленных иракцах, либо талибах. Испытуемые совсем озверели, а испытатели  не нахвалятся.

– А мы?

– Мы их теперь, в свою очередь, разоблачаем. По телевизору и в газетах. Пресса-то ныне у нас свободная!

– В сумасшедшем доме?

– И в сумасшедшем!  Мы ведь не дурнее других. Даром что дефолтом стукнутые.

– Тогда пора скинуться!

– На что?

– А вы –  что? Прессу не читаете?

– У нас своя.

– Вечная история. У вас своя. У них своя. В каждом сумасшедшем доме своя пресса. Вы даже и не знаете, что у соседей происходит.

– А что? Уже выпускают?

– Меня, видите, выпустили.

– Видим. А зачем – не поймем.

– На поиски спонсора.

– Ну-у...

– А если всерьез, то складчина у нас намечается. На поминки Абдуливана Петровича.

– А-а-а. А кто он такой будет для нашей науки психиатрии?

– Директор соседнего сумасшедшего дома. И врач – ори-ен-то-лог.  

– Из тех, кто хорошо ориентируется на местности и в политической обстановке?  Или из тех, кто хорошо ориентируется в птицах, из орнитологов, как принято их называть на научном совете.

– Из тех самых. Но он не перелетной тварью занимался, а той, что в хозяйстве пригодится и меню украшает – курицей, уткой, индюком, пока не заразился на сытый желудок и не сдох от ихней заразы. 

– Птичья гриппоза... По вашей версии, небось, она тоже инопланетного происхождения?

– Гриппер – наш, волчьей хватки, со знаком качества.

– И нет против хватки такой никакого приема?

– Это против лома нет приема. А против гриппера прием известный.

– Какой?

– Прием во внутрь. 

– Рецепт целебной настойки не подскажете?

– А то! На литровку водки полголовки чеснока, пяток лавровых листков и семь капель йода из чистой пипетки. Все это размешать, и по стакану три раза в день.

– Почему – три раза, а не четыре, например? Дабы не навредить?

– А чем опохмеляться наутро?

– Разумно. Значит так,  записываю. «Три стакана в день, а наутро...»

– Наутро, с опохмелу, можно валить в Копенгаген, за Нобелевкой.

– Не опробовав снадобье на людях? Проведя эксперимент лишь на себе?

– Баксы есть?

– Что?  

– Баксы  – для закупки ингредиентов, черт их побери, не выговорить!

– Ну... с этого бы и начинал. Баксуй-буксуй, мил-человек, где –  поденежней. Мы тебе не помощники.  Нам – на обход пациентов.

– И я с вами. Ради науки. Вскладчину насобираем на ингредиенты, эксперименты проведем на себе, Нобелевку получим, обмоем ее чин-чинарем и, глядишь, опять сообразим – не психи какие, гомосапиенсы разумные-прямоходящие.  Мы ведь как живем? По понятиям. Сами отраву намастырим, сами создаем для нее противоядие. Иначе – никак, иначе – не люди, а инопланетяне  припертые.  

– Какие из нас инопланетяне, когда мы национальным духом пропитаны?

– Ну, это уже из сказок – «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!» – засомневался Васька, вспомнив, что он русский только на треть, правда, главенствующую – в паспорте.

– Позвольте-позвольте. А национальная идея? 

– На нынешнем этапе не сформирована.

– А если помозговать? Вспомним о княжестве Московском – собирателе Руси. Об атамане Ермаке, присоединителе Сибири. О поэте Лермонтове, героическом участнике Кавказских войн. О живых носителях русской идеи.

– Объединительной?

– Разумеется, объединительной для разных народов, населяющих нашу огромную Родину.

– Так тут и вспоминать нечего! – загорелся Васька Брыкин. – В кого пальцем не тыкнешь, он и есть природный носитель этой объединительной национальной идеи. Я, например, самый доступный для вас на данный момент представитель объединительной национальной идеи. Папа - Ясак Анатольевич – по маме татарин, по отцу русский, мама – Розалия Моисеевна – вся целиком  «аидыше маме». Так что принимайте, дорогой мой человек от науки психиатрии, живая национальная идея в натуре!

– Физически, может, и так. Большевики постарались, смешали все нации. Но духовно...

– Духовно еще проще. Татарин во мне, предположим, водку и на дух не переносит, русский, наоборот, душу ею согревает, а  еврей, когда с похмелья трещит голова, держит за них, размордованных в ресторане, ответ перед начальством  и попутно доказывает: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!»

– А в синагогу твой еврей их не потащит?

– Какая синагога? Евреям миссионерство запрещено. Да к тому же я еврей номинально, даже не по паспорту.   

– Из потерянных колен Израиля, выходит?

– Меж!..  И нечего кивать, как всегда, на один лишь Израиль.

– Не понял...

– Чего не понять? Меж потерянных я колен. И русских, и татарских, не только еврейских. Все потеряны, а я найден. И где? Меж! Родители постарались – отыскали, да и советская власть помогла. Как тут не принять за помин души Абдуливана Петровича? Тоже русский человек смешанной национальности. Как «ерш», если на алкогольный манер определять человека.

– Ладно, уговорил, – вздохнул профессор Вирусов, смахивая из-под раскосых, подобно глазам, очков непрошеную  слезинку.

– Заодно и пострадаем за науку.

– Ага! По сколь скидываемся? Мелочишку так и быть, отсыплем на развод,  дальше, милок, сам соображай.  А то шизики заждались братьев по разуму.  Так что дуй к ним, браток, только хвост держи трубой, иначе на контакт не выйдут.

Васька и дунул, раз позволили.

В психолечебнице кипела жизнь, но Васька, прикидываясь посланцем инопланетного разума, напоминал о вечном успокоении в космосе, когда до звезды подать рукой, даже если ее и нет в наличии, так как в наличии присутствует только дух, да и тот Божий. А тем, кто сомневался в его небесном происхождении – студентам, не способным без шпаргалки рассуждать здраво, – он представлялся аспирантом-общественником из соседнего лечебного заведения, той же, если говорить о складчике, профессиональной направленности – на выпить и закусить. И деловито заимствовал на помин души Абдуливана Петровича расхожую мелочовку, недостающую для закупки ингредиентов на целительное снадобье.

Притягательное слово «поминки» действовало безотказно. И на впечатлительных эскулапов, с кем поговорить о белой горячке можно и вне  психушки, скажем, на кухне за рюмкой водки. И на их малоумных пациентов, помнящих с детства  из Маяковского: «класс, он тоже выпить не дурак». (А кому  в сумасшедшем доме климатит выглядеть дураком?)

Опуская звонкую монету в заимствованную Васькой в дежурке наволочку, каждый жертвователь невольно задумывался: «Почему бы и впрямь не поразвлечься на  поминках? А то  совсем скисли. Позабудешь за психами, как рвануть под баян да вприсядочку! Сплошь да рядом дискотеки, музыка «под фанеру», певцы «под фанеру», а  нет, чтобы – «выткался на озере алый свет зари» или «только слышно – на улице где-то одинокая бродит гармонь». Или еще чего в стихах да с мелодией.

Под рукой ни у медиков, ни у придурков стихов не было. Не было под рукой и достойной для заимствования мелодии. Поэтому «Объявление о явке» они доверили написать провозвестнику инопланетного правописания Ваське Брыкину. Он и написал. Красным фломастером на ватмане. Правда, не в рифму и без музыкального сопровождения. Зато четко и ясно. На языке, доступном  даже клиническому идиоту. С указанием точного адреса и с деловой припиской: «Местком с ограниченной ответственностью». 

Васька прикнопил «Объявление о явке»  в приемном покое на входной двери, и для пущей важности вывел жирными буквами внизу: «Дебилов с собой не приводить! Напьются-подерутся – милицию вызовут. А там потом не разберешься, кто просто больной на голову, а кто  оборотень в погонах».