Михаил Гофайзен

Пчеле, некогда жужжавшей вокруг меня. Стихотворения

Родился в Москве. Образование: ясли, детсад, школа, вуз. Волею судеб в 80-х оказался в Таллине, где и свил гнездо. В начале 90-х, не вставая с дивана, оказался в эмиграции. К развалу СССР отношения не имел. С ранних пор тщился рифмовать. Стихи публиковались в журналах «Радуга», «Поэзия», «Таллинн», «Русское эхо в Израиле», «Крещатик», «Северная Аврора», в «Литературной газете» и других коллективных захоронениях. Тешил тщеславие, примкнув к списку лауреатов Национальной литературной премии «Большая книга» и премии «Народный Поэт». Автор книг «День Восьмой»(2000), «Эмигранты из Эдема» (в книге«Другие Возможности» 2004), «Последняя Метафизика»  и «Новое тысячелетие» (2004-2019 - в интернете). Автор статей в научных и популярных изданиях.


 


Пчеле, некогда жужжавшей вокруг меня...




Упасть на грудь, уткнуться носом в клевер, в султаны трав, расцвеченных зарёй.
Наступит день, когда взлохматит север последние папахи над корой.
Кора земная пахнет сном и храмом. Жужжит пчела. Скромна её печаль.
Пчелиный бог не сотворил Адама, и потому есть заповедь – «не жаль!».
Не жаль, пчела! Покуда цело жало – оно того не стоит.
Проживи
свой век в любви– на этом покрывале никто не умирает от любви.
Пусть страшен тот, кто не боится страха, из страха убивающий – страшней.
Страшись таких, их туловище – плаха и на твоей земле, и на моей.
Уже не жаль ни мёда, ни отчизны. Жужжи, пчела! Всё прочее мертво.
Нет ничего, что стоило бы жизни, когда она не стоит ничего.
Цирюльник скоро сострижёт гирлянды, затрёт наш мир с его листвой до дыр.
Ни ты, ни я – мы не узнаем правды: зачем мы миру и зачем нам мир.


 


Моей Пенелопе




Циклоп и циклон помешали,
моя дорогая!
Дорога моя (вдоль портовых подворий да пёсьего лая),
по-прежнемуставит сюрпризы в своей путевой антрепризе,
но я доберусь, невзирая на лица… на визы.
Мне местный визирь, он у них отвечает за транспорт,
за малую мзду дал согласие выправить паспорт.
Осталось команду набрать да спроворить в заливе триеру.
Я верю в тебя, и другой мне не хочется веры.
Так много воды утекло с нашумевших троянских событий...
В Египте искал я наш дом, в Иудее, на Крите.
Вот странное дело,
где был он – не знаю,
но, где бы он ни был,
к нему одному облака устремлялись, и мысли, и рыбы.
Увядший вандал, повидавший развалины Рима,
девица, воровка из гетто, с глазами налима –
моложе меня на столетья, однако давно опочили,
а мне всё до дома никак не дойти – будто гири на киле.
Я скоро.
Клянусь!
Потерпи – подлатать нужно днище…
Ты ждёшь, значит, я всё ещё не бессмыслен. И чище,
светлее мой день, моё море, мой  гром, моё небо, мой ветер.
Наш дом – это ты, и покуда ты ждёшь, я бессмертен.


 


Четвёртая Ездра




-1-
На рынке:
«быкам не дадут ни крошки -
это не рост, а отскок дохлой кошки…»,
«таки там появился какой-то Будда…»,
«таки что будет стоить мне ваше блюдо?..»,
«важно суметь дождаться момента,
с первого дня елула - территория низких цен…»,
«полсикля за весь улов…»
На Блумберге,
из новостной ленты:
«В жертву принесут двенадцать козлов –
по числу колен».
На рынке:
«опять возведут городские стены –
таки слухи, но камень подорожал…»,
«народ ждут перемены…»,
«это коррекция, а не обвал…»,
«понаехали! гнать их из Ханаана!..»,
«сказано, выплатят дивиденды…»,
«таки выживет снова отродье Хама!..»,
На Блумберге,
из новостной ленты:
«В двадцать третий день месяца адара
шестого года Дария
закончилось строительство Храма».
Кризис пошёл на убыль. Открылся фрактал.
Котировки потянулись на север.
Доходность доверья упала в цене.
Надежды - только ленивый не покупал,
и это было по мне.
Народ стал забывать о плене, как страшном сне,
об ассирийских наветах, о мраке враждебных планет.
Но это не время лечило. Не время, а эйфория.
Потом, когда без светила, словно безглавая выя,
весь в тучах исчез последний рассвет Иудеи,
уже через сотни бед, я прочитал на Блумберге,
медленно,


по слогам,
что древние-древние римляне вторично разрушили Храм.
Задумался. Трудно всю жизнь вспоминать.
Еду. В наушниках у соседа
вращается Леди Гага.
Под поступь трамвайного иноходца
малёк с игрушечным пистолетом
расспросами мучает мать.
– Мама, мы с бабушкой жили в Праге?
– Жили, сынуля.
– А почему на землю не падает солнце?
– Оно на небе варит конфеты.
– А, правда, что небо – улыбка Бога?
– Когда нет дождя.
– Мама, когда немеет нога – это под кожей колгота надета?
  Мама, ты будешь всегда?
  Мама,
  а что значит «гетто»?.. 



-2-
Декабрь. Небо. Звёздная цинга.
Рвут календарь, как рвал одежды Ездра,
да бьются в двери падшие снега,
чтоб научились говорить подъезды.
Пустынно в них. Не жди и не зови.
Не место здесь иноплеменным жёнам,
плодам твоей языческой любви,
что ты забрал с собой из Вавилона.
Пустынно в них и гулко, как в метро
от чёрных дыр, и все они на плане
ведут в одно, последнее, депо
за циферблаты в зале ожиданья.
Грызёт всухую холод сухари.
Мой храм – подъезд из тишины и смога.
Идут к нему левиты-фонари,
и мнится им, что освещают Бога.



-3-
Где-то строил, что-то сажал, кого-то растил – всего понемногу.
Пережил две эпохи. Ни с одной из них не научился шагать в ногу.
В первую – доверял всем, но не верил в какой-то Логос
с его устаревшим слогом. Во вторую – наоборот.
Раньше воспринимал глазами, ныне – лучше ушами.
Слышу, как время идёт.
Я слышу склянки – всему своё время. Моё - подходит к концу,
хотя ледок ещё тает да скатывается по лицу.
Плачу за любовь, за дружбу, за веру в свою страну, за то,
что сердце всё помнит, а мучается, потому
как прошлое неподвластно ни времени, ни уму.
Никак не устанет ветер среди человеков полоть.
По счастью, жива ещё мама.
На площади «Итого»
чужие огни гуляют, сугробы играют в го.
Раскинулась панорама, но нет там, спаси, Господь!–
последнего, третьего, Храма,
ни нашего, ни моего.


 


Письмо другу. Поздний октябрь




Закончилась эра. Чувства вразброд слоняются на пепелище.
Идёт пять тысяч семьсот (от Сотворения Мира) семьдесят третий год.
Ну, здравствуй, дружище!
Что нового в нижнем эдеме? Жизнь по известной схеме – время линчует время.
В пропитанном кознями колизее, чтоб лес не рос до небес, всему есть число
и мера. В столицах вымерли гулливеры. Надежда склоняет к измене веру
(попутал, должно быть, бес!). Гуигнмы рожают одних лилипутов.
Вместо слова «прекрасно» имеет хождение – «круто».
Интернет переполнен коричневым ором, реальность - серым молчаньем,
массмедиа – жёлтым декором. Из гроба повыползла плесень.
Воскресшие мухи Сартра. Выспались и со старта клянут инородцев хором
от даты рожденья Адама (первого марта) до листопада, и далее, и опять –
по самое первое марта. На этом фоне чувствую себя жителем Вавилона.
Готов поклоняться Маме или любой другой языческой силе,
лишь бы не было ничего общего
с этим вот илом.



Готы, эмо, скины, вандалы – кто их раскраску теперь разберёт? –
по весу, в обмен на презренный металл, сдают погребальные урны.
Детишки на стенах рисуют руны (это бывало и раньше): икс, игрек и дальше,
сам понимаешь, – не зет. Преобладает повсюду
математический менталитет.
Надеюсь всё же, что, как ни силён Аттила, холод гуннов сведёт в могилу.
Потом, быть может, отстроимся вновь. Это я так. Про любовь. Скорее всего,
по привычке, ведь смысл фотографии – в птичке, что некогда в миг фотовспышки взметнулась…
чтоб помнилась юность.
Что нового в наших садах? Прах он и в Мекке – прах. Что мыслится – то и есть. А, стало быть,
есть и тени у мыслей, как формы плоти со склонностью к самосожженью. Куреньем мой слог пропах.
Из области сердцебиений ползу на коленях в прах. Осталось тоски – на взмах.
Да женщины взгляд олений.
В пространстве, покрытом сажей и гибнущим первым мелом, безглазые линзы глаз
слезятся, морщинится тело, ничто не рождает огня. По многим отшелестела
осенняя простыня. Зеркало смотрит в меня. Как Каин. Как Авель.
Зеркало – философский камень, камень за пазухой, просто камень...
Аминь! Или как там у греков? –
Амен!
А ветер сегодня похож на елей. Он пахнет оливой, да только светлей от снега, что тянется из-за гор,
где ты обитаешь, наш век и века, где, брови сдвигая, плывут облака, где миг фотовспышки длинней,
чем века, и я не стою над разбитым корытом прошедшего, богом нещадно забытым…
До встречи в твоих небесах, дружище, мой друг, старый друг…
Пока!
Постскриптум.
Во всём есть число и мера – ионы небытия. Течёт за водой вода, но помню тебя всегда,
что странно на первый взгляд, ведь виделись мы с тобой
не меньше трёх войн назад.

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера