Юрий Бердан

Чужая любовь. Стихотворения

Живёт в Нью-Йорке. Автор трёх книг художественной прозы и четырёх сборников стихов. Публикации в периодической прессе, «толстых» и «тонких» журналах,


альманахах и сборниках – в России, Украине, Израиле, Германии, Австрии, Англии, США. Победитель, призёр и лауреат ряда международных литературных конкурсов.


 


ЧУЖАЯ ЛЮБОВЬ




Над Гринвич-Виллидж призрак-век царит –


Меж стен и окон мечется багрово…


Чуть-чуть нетрезв, простужен и небрит,


Что я забыл здесь ночью, в полвторого?


Нет для меня здесь ни любви, ни крова…


Играет в баре «Цинк» на третьей стрит


Былую страсть увядших Рио-Рит


И жизнь мою бигбэнд Пономарева.


 


Что жизнь моя? Глухой опавший лес –


То взвоет выпью, то застонет эхом,


Ворвётся в дом обкуренным морпехом


С заклинившим АК наперевес.


Что жизнь моя?  Взывающий с небес,


Из пропасти зовущий хриплым смехом,


Во мне живущий с детства ангел-бес,


Узлом связавший мой позор с успехом.


 


Что жизнь моя? Грызня во мне и торг:


Аннексия? Иль возвращенье Крыма?


Санкт-Петербург, Бердичев и Нью-Йорк


Переплелись во мне непримиримо.


Сцепились, словно псы, злость и восторг,


Джульетта и дряхлеющая прима,


Бордель и храм, родильный дом и морг,


Льды Арктики и знойный плеск Гольфстрима…


У входа бомж. Дерьмом воняет плед.


Пройду и не поморщусь: чай, не баре.


Я в этом баре не был прорву лет,


Как впрочем, ни в Твери, ни в Занзибаре.


За дверью гвалт и юный хохот – пари…


Остановлюсь на миг и гляну вслед


Чужой любви – целующейся паре:


Блондинка Скарлетт и мулат-атлет.


Ночь в ноябре. Леса давно опали.


 


* * *


Мой красивый, мой хищный, мой раненый зверь…


Распластался на карте, как гопник в плацкарте.


То, что родиной звал я когда-то, теперь


Место, где был рождён – nativecountry.


 


Её  правда, враньё, её шик и рваньё, 


Дёготь с перцем – коктейль из поэтов и быдла…


О, как сладостно-горько любил я её!


И как яростно ненавидел!


 


Крюк в  подвале, в коросте коричневой сток:


«В моей смерти винить всех и вся!» Точка. Подпись!


Айсберг-дом коченелым лицом на Восток, –


Дверь к двери стриптиз-бар, морг и хоспис.


 


Передёрнет затвор охреневший матрос,


Табуны по весне вновь седлает Монголия.


Время икс, поколение джи, передоз:


Ни рожденья, ни смерти – агония!


 


Бабы в проруби звонко полощут бельё,


Плачут сны по несбыточным клёнам Парижа…


О, как яростно я обожаю её!
И как сладостно ненавижу!


 


СТРАННЫЙ РОМАНС




Я в серые Bаши глаза не гляжу,


По снежному парку вдвоём не брожу…


Не падают звёзды над нами, сгорая,


В октябрьской Флориде, преддверии рая.


Не пью с Bами кофе, не ем Bаш обед:


Наш мир – только мой пять завьюженных лет.


 


В том мире, где были Bы, – старенький ВАЗ,


Смех наших детей, белый свадебный вальс,


Полночные губы, гул мартовских сосен


И кружево наших улыбок и вёсен.


 


Здесь, в мире, где нет Bас, во сне не парю,


«Люблю» не шепчу и цветов не дарю,


И не просыпаюсь в предчувствии чуда…


И Bы меня тоже не мучьте оттуда.


 


ФАТА МОРГАНА




Мираж. Фата Моргана. Круговерть


На скорости двадцать шестого кадра:


Нет ничего – начало  только завтра.


Есть только бездна вод, земная твердь…


Ни горя, ни улыбок, ни азарта,


Ни пенья птиц, ни грёз в начале марта,


Нет звёзд и неба – некуда смотреть,


И рассказать про жизнь мою и смерть


Ещё не сможет местная Кассандра.


 


И я – ничто, и звать меня никак…


Платан ещё не вырос возле дома,


И с первенцем, заснувшим на руках,


Не ждёт меня до первых звёзд мадонна.


 


Ни бомб, ни пуль. Не тонут корабли.


Ни жути Холокоста, ни мессии,


Ни звёздных дней, ни чёрных лет России…


Ещё земную твердь не погребли


Ни доллары, ни евро, ни рубли,


Ни пепел «близнецов» и Хиросимы,


И безмятежно молодой и сильный


 


Ещё не задыхаюсь от любви –


Нечеловеческой, невыносимой.


Все впереди: надежда-правда-ложь,


Мгновение, что сотни жизней длилось –


На белой блузке бабушкина брошь


И девичьего лифчика стыдливость,


И первых губ застенчивая дрожь,


И губ прощальных северная стылость.


 


За перевал, где ужас и война,


Уйдёт гроза, в полнеба полыхая.


Там, над Голодной степью, пелена –


Коричневая пыль, стена глухая,


И тусклая, как фикса вертухая,


Зависнет узкоглазая луна


Над сумасшедшим заревом Шанхая.


 


И задымится в двориках сирень,


И безоглядно мы в добро поверим,


И вечер взвоет тысячью сирен


И прыгнет на Манхеттен рыжим зверем.


 


Ещё услышать той шальной весной


Звучащие из Домского органа


Бесстрастность дюн и ярость урагана,


И нежность вперемежку с сединой,


И всё, что было-не было со мной,


И всё, чему не быть. Фата Моргана.


 


БАЛЛАДА О ЗВУКОИЗОЛЯЦИИ




Весна. В небе гуси дикие.


Город пропах клубникою,


Флиртом и помидорами,


Смехом детей и до-ре-ми.


 


Куда ни взгляни – новации:


А в доме нет изоляции,


Той, которая звуко,


Как-будто он из бамбука.


 


Такой парадокс истории…


Какие махновцы строили?


Скрипнуло! Слышите? Стул? Кровать?
Руки бы им повы-дёрги-вать!


 


Живёт за стеной квартирной


Какой-то старик настырный…


По всяким дурацким поводам


Себя ест, бедняга, поедом,


 


Ведёт с собой разговоры


О том, что министры воры,


Что неучи все провизоры,


А женщины в телевизоре


Так непристойно голы…


Чума, татаро-монголы!


 


О язве и простатите,


Про утренний стул, простите.


Святое наше поносит:


Кары господней просит


На голову президента…


Послал Господь диссидента!


 


Ладно бы это… Ночью


Воет старик по-волчьи:


«Поле моё не скошено,


Могила отца заброшена,


Там, где цвела долина –


Песок, саксаул и глина…»


 


Себя бередит ли, бредит ли:


«Зачем вы меня все предали!


Двоечники и отличники,


Обиженные и обидчики,


Супруги мои законные,


Соседи, друзья, знакомые:


Профессора и дворники,


Циники и поборники


Принципов и морали –


Все вы поумирали…


 


Просто беда cвами, старыми,


Как ты, сосед, достал меня! –


Грустно, не та погода,


Дочь не звонит полгода.


Слесарь нейдёт тупица…


А, может, тебе напиться?


Не так чтобы вдрызг – умеренно.


Поможет, не раз проверено!


 


Вот я, например: наполню,


Глотну раз-другой – не помню


Гнусную и прекрасную,


Каторжную и праздную,


В клетку, в полоску – разную,


Жизнь свою несуразную…


 


В полночь мелькнёт зарница,


В окна забьётся птица –


Перья красней рубина:


«Помнишь, как я любила?


Помнишь луга молочные –


Груди мои полночные,


Бёдра крутые, грешные,


Недра мои кромешные?..»


 


На тумбочке хлам: открытки,


Кусок шоколадной плитки,


Письма из поликлиники…


Курица в холодильнике,


Блюдце с засохшей гренкой…


Никто не живёт за стенкой.


Ни дырочки в ней, ни щели…


Господи! Неужели!?


 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера