Леонид Ицелев

Губернаторы и громилы. Повествование в письмах и документах

Вместо эпиграфа:

 

«17 октября 1905 года, как и везде, в Керчи праздновали надувательский манифест  о свобо-дах, а вскоре, так же, как и везде тогда, начались погромы. Начальства было и без меня много, в городе я никакой власти не имел, но все-таки из любопытства я ходил смотреть на погромы, которые продолжались несколько дней».

 

Александр Поляков «Записки жандармского офицера», в сборнике «Жандармы России», СПб - Москва, 2002, стр. 501

 

 

Предлагаемый текст в основном представляет собой коллаж из документов, опубликованных в сборнике «Материалы для истории антиеврейских погромов в России» (Петроград, 1919), и отрывков из «Записок губернатора» князя Урусова. Книга С.Д.Урусова впервые вышла в Москве в 1907 году. До 1914 года появилось несколько ее переводных изданий, однако ни в СССР, ни в постсоветской России книга не публиковалась (правда, в настоящий момент «Записки губернатора» «висят» в Интернете).

В 2015 году в Кишиневе мне удалось купить любовно оформлен-ное издание «Записок», выпущенное в 2011 году в местном изда-тельстве «Litera»,  (Strada B.P.Hasdeu, Nr 2, Chisinau, MD-2005, RepublicaMoldova).

Возможно, что публикуя этот коллаж, я нарушаю закон об авторском праве... Что ж, я готов понести заслуженное наказание ради популяризации «Записок губернатора». Я считаю, что это про-изведение должно занять достояное место в списке шедевров рус-ской литературы, рядом с «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина и «Ревизором» Гоголя.

 

 

***

 

Из императорских архивов:

 

КОНФИДЕНЦИАЛЬНО: Господину управляющему министерством юстиции от прокурора Одесской судебной палаты.

РАПОРТ:

Имею честь представить Вашему Превосходительству нижеследующие сведения, собранные мною в Кишиневе, об антиеврейских беспорядках, происходивших в этом городе  6, 7 и 8 апреля.

Две трети города Кишинева состоят из евреев, которые занимаются торговлей, различного рода мастерствами и от-дачей денег в рост. Большая часть землевладельцев и посе-лян находится в долгу у евреев, которые их эксплуатируют. Это положение вещей создало неправильные отношения между христианским и еврейским населением, которое обострялось все более и более, благодаря статьям местной газеты «Бессарабец» и петербургской «Знамя», издаваемых жителем города Кишинева Крушеваном.

Незадолго до Пасхи в городе распространился слух, что служившая у доктора Когана русская девушка убита евреями, чтобы воспользоваться ее кровью (девушка эта отравилась, что точно было установлено вскрытием ее трупа и исследованием ее извержений).

На первый день Пасхи, 6 апреля, на площади, где устроены карусели, содержатель последних, еврей, поспорил с одной русской женщиной, державшей в руках грудного ребенка, и так ее толкнул, что ребенок выпал из ее рук. Это произошло после полудня и послужило ближайшим поводом к начатию беспорядков. Молодежь, состоящая преимуществен-но из подростков, начала бить стекла в еврейских домах, выбрасывать их имущество и уничтожать его. Многие евреи были при этом побиты, будки с зельтерской водой опрокинуты, но угрожающего характера беспорядки не принимали, потому что взрослые почти в них не участвовали; магазинов не разбивали и грабежа не было. К прекращению беспорядков мер не принималось, и только к вечеру, когда пригласили войска, было арестовано 62 человека.

На другой день, 7 апреля, беспорядки возобновились с большей силой; поводом к этому послужили слухи, совер-шенно ложные, об осквернении евреями Собора и избиении ими священника. Образовались отдельные партии, которые начали разбивать дома и лавки в разных местах города, причем находившиеся в домах и лавках вещи уничтожались и выбрасывались на улицу. Вслед за лицами, разбивавшими дома, шли толпы народа, которые, пользуясь совершенной безнаказанностью, подбирали выброшенные вещи и присваивали их себе. Подбирали вещи, как люди простого звания, так и мелкие чиновники, гимназисты, реалисты и т.п.

Разгром и расхищение вещей происходили на глазах войска и полиции, которые, со своей стороны, не принимали никаких мер к прекращению этого бесчинства. Это происходило в то время, когда губернатор «передал город военному начальству», а последнее еще не сделало распоряжения по частям войск о том, что они должны делать. Вследствие этого полиция, ошибочно думая, что с передачею города военной власти, она освобождена от всяких обязанностей, со своей стороны, ничего не предпринимала, а военные патрули, не получая приказа от своего начальства, также ничего не делали. Грабители же этим воспользовались и разгромили почти все еврейские дома и магазины от вокзала железной дороги до городского бульвара. Некоторые евреи, защищая свое имущество, начали стрелять из револьверов, и один из них, который застрелил одного из буянов, был немедленно убит. Затем были убиты и ранены многие евреи: мужчины, женщины и дети. У всех убитых размозжены кости черепов, а у одного ребенка оторвана рука. Евреев бросали со второго этажа домов на мостовую и всячески над ними издевались. В настоящее время убитых уже насчитывают более 40. (Точно определить число убитых затруднительно, так как в больницах постоянно умирают раненые), раненых же более 300 человек, из которых многие безнадежны, и, вероятно, умрут. Из христиан убито 3 человека. Раненые же помещаются в еврейской больнице при ужасной обстановке: больные лежат по двое на кроватях и на полу. Больница переполнена. До чего безучастно относились местные власти к погрому, можно заключить из того, что когда толпа евреев, окровавленная, убегала от бивших их буянов, на сквере, мимо которого бежа-ла эта толпа, военная музыка играла веселые мотивы, и ник-то на несчастных избитых не обратил никакого внимания и не оказал им помощи, а полицеймейстер принимал у себе архиерея, который делал в этот день визиты. Бездействие властей в течение 30 часов заставило в народе говорить, что из Петербурга получено разрешение бить евреев, вследствие чего власти не препятствуют им это делать. Губернатор 6 и 7 апреля не выезжал из дому и только 8 апреля объехал город, сопровождаемый четырьмя драгунами. Полицеймейстера и остальных чинов полиции также почти видно не было. Когда войска получили приказ действовать оружием и стали действовать энергически, беспорядки прекратились. Если бы в первый день Пасхи были приняты надлежащие меры, беспо-рядков бы не было совсем.

До 7 часов 9 апреля подвергнуто задержанию 736 человек. По распоряжению директора департамента полиции, чины корпуса жандармов производят по делу о беспорядках дозна-ние, под наблюдением местного прокурора окружного суда.

Политического характера в беспорядках не усмотрено.

                             Прокурор Одесской судебной палаты А.Поллан

Апреля 11 дня 1903 года

 

***

 

УРУСОВ: По окончании курса в 1885 году в Московском университете, я долгое время служил по выборам земства и дворянства в Калужской губернии и затем переехал на жительство в Москву. В 1902 году я был назначен тамбовским вице-губернатором, а через несколько месяцев, в конце мая 1903 года, неожиданно и без предварительного запроса, получил из министерства внутренних дел телеграмму, извещавшую о назначении меня в Бессарабию. Дождавшись получения номера «Правительственного вестника», с опубликованным приказом, я, по настойчивому предложению министра внутренних дел Плеве, спешно выехал в Петербург, куда явился, помнится, 9 июня.

О Бессарабии я знал в то время столько же, сколько о Но-вой Зеландии, если не меньше.

Кишинев мне был знаком только по названию, да еще потому, что газеты долгое время сообщали подробности о знаменитом еврейском погроме 7 - 9 апреля  1903 г.  В заграничных изданиях открыто обвиняли русское правительство в устройстве этого погрома и даже приводили письмо, будто бы написанное министром Плеве губернатору фон Раабену с прозрачным намеком не препятствовать действиям погромщиков. Все эти известия в свое время скользнули в моей памяти, не оставив в ней почти никакого следа. Евреями я не интересовался, о положении их и специальных законах их касающихся, я ничего не знал, а известие об участии правительства в организации погромов считал глупым или злонамеренным вымыслом. Меня гораздо более интересовала и беспокоила внешняя сторона моего нового положения: как приехать, как принять представляющихся лиц, как ознакомиться с личным составом служащих, кому делать визиты – и тому подобные вопросы этикета и представительства беспо-коили меня больше, чем ожидаемые трудности управления совершенно незнакомой мне губернией.

Приглашение ехать в Петергоф я получил от экспедиции церемониальных дел 12 июня. Тринадцатого, согласно при-ложенному к билету расписанию, я приехал в 10 часов утра на Балтийский вокзал и сел в вагон, отведенный для должностных лиц, едущих во дворец. День, как оказалось, был неприемный, и, кроме меня в вагоне находился только министр путей сообщения кн. Хилков.

При выходе из вагона, в Петергофе, меня встретил придворный лакей и, назвав вопросительно мою фамилию, повел меня к высланной за мной карете. Привезли меня сперва в одно из дворцовых зданий, назначенных для остановки представляющихся Государю лиц, и отвели мне отделение из трех комнат – спальни с готовой постелью, кабинета и приемной. Подали чай и предупредили, что я имею 20 минут свободного времени. Выпив чашку чаю и написав письмо домой с бланком дворца, я снова сел в карету и поехал дальше. Вскоре я оказался в маленькой гостиной, примыкавшей к кабинету Государя, помещавшегося во втором этаже небольшого и скромно убранного дворца. В гостиной были только князь Хилков, дежурный флигель-адъютант и я. До 12 часов оставалось минут 20. Из кабинета Государя вышел Витте, поздоровался с Хилковым, подал руку мне в ответ на мой поклон и, сказав несколько слов адъютанту, удалился. В кабинет пошел Хилков, а мне адъютант сообщил, что Государь собирался на прогулку, смотреть пробу плугов, но, по случаю дождя, не пойдет, и мне предстоит, вероятно, довольно продолжительная аудиенция, так как Государь до завтрака свободен. В самом начале первого часа я вошел в царский кабинет...

 

***

 

Весь следующий день я посвятил изучению четырехтомного дела департамента полиции о кишиневском погроме, и в то время вынес впечатление, что погром произошел по поводу ссоры еврейки, содержавшей карусель, с одним простолюдином, желавшим прокатиться бесплатно, что местные власти и полиция растерялись и проявили бездеятельность, и что единственным лицом, предусмотревшим возможность анти-еврейских беспорядков на Пасху, был начальник кишинёвского охранного отделения, барон Левендаль, который еще в пятницу на страстной неделе послал департаменту полиции донесение с указанием на опасное брожение в городе и с жалобой на то, что полицмейстер и губернатор не обращают внимания на его предупреждение. В деле имелись также отпуски строгих телеграмм, посланных министром губернатору, о необходимости принять меры к прекращению беспорядков, и, наконец, заключительная телеграмма, извещавшего губернатора о его отозвании и о немедленной передаче управления губернией вице-губернатору.

Там же я обнаружил интересные указания на убеждение простого народа в том, что погром разрешен на три дня, и усмотрел, что беспорядки прекратились очень скоро после того, как местный начальник кавалерийской дивизии стал производить аресты громил.

За несколько дней присутствия моего в Петербурге я также успел поверхностно ознакомиться с законодательством о евреях, с временными правилами о жительстве их в сельских местностях и с теми течениями общественного мнения, которые были вызваны кишиневскими событиями, и которые, отразившись в повременных изданиях, приняли два противоположных направления.

Одно всю вину погрома предписывало правительству и невежественно-преступной антиеврейской провокаторской деятельности отдельных лиц; другое видело в еврейских пог-ромах неудержимую вспышку народной мести в ответ на эксплуатацию местного населения племенем, чуждым и враждебным России, поставившем себе целью ее экономическое порабощение. Приходилось даже читать в специальных органах прессы, вроде газеты нашумевшего в то время Крушевана, что евреи сами вызвали погром, так как он для них выгоден.

Становилось все более очевидным, что деятельность моя в Бессарабии неразрывно связана с так называемым еврейским вопросом, и что мне предстоит сразу ясно определить свой план действий среди разбушевавшихся страстей и разноречи-вых мнений. Собственных наблюдений над ролью евреев в России у меня было очень мало. Когда-то в Калужской губер-нии я несколько раз встречал торговца-еврея по имени Зусе Кальманов Трейвас, который, разъезжая по ярмаркам с това-рами, останавливался иногда в помещичьих усадьбах и про-изводил очень приятное впечатление, его все любили и охот-но имели с ним дело.  Изредко в нашем уезде появлялись приезжие евреи, комиссионеры по покупке хлеба и других продуктов; появление их было всегда приятно, так как сопро-вождалось повышением цен на продукты и аккуратным рас-четам по сделкам. Впоследствии, в Тамбовской губернии, я получил подтверждение того мнения, что евреи-скупщики составлют желательный элемент для сельского производства: за исключением местных купцов-конкурентов, все производители сельскохозяйственных продуктов высказывались против стеснения временного пребывания евреев в хлебных центрах и на станциях железных дорог.

К этим случайным и довольно поверхностным наблюдениям я мог отнести, в пользу более широкого взгляда на еврейский вопрос, те общие начала справедливости и терпимости, которые  мне были внушены полученным мною общим образованием.

В пассив евреев я мог бы отнести только какое-то неопределенное чувство критики и недоверия, которое я испытывал в то время по отношению к еврейскому племени; источника этого чувства  я не могу точно выяснить, хотя предполагаю, что в этом отношении могли на меня повлиять литературные произведения, в которых часто выставлляются на вид отрицательные и смешные стороны евреев.

Известно мне было, в общих чертах, и обвинение в стремлении покорить мир, которое приписывалось еврейству его врагами. Взгляд на евреев с этой точки зрения, обоснование такого взгляда в религиозном законе иудеев – общеизвестны, и на них я останавливаться не буду. Факты ближайшего прошлого – 42 трупа и миллионный убыток, составившие результат апрельских событий, а также злобные выходки определенной части общества и печати, имевшие целью оправдать эти события, производили на меня больше впечатления, нежели философские рассуждения о роли евреев в мировой истории и о грядущем их торжестве.

В результате своих размышлений я пришел к следующим выводам, определившим мое будущее отношение как бессарабского губернатора к евреям, населяющим Бессарабию.

Я решил, во-первых, что существующие законы, ограничивающие права евреев, должны быть применяемы мной во всех случаях, без послаблений и колебаний, несмотря на высказанное мне в Петербурге многими компетентными лицами мнение о том, что правила 1881 года  оказались правительственной ошибкой, и цели не достигли. (Небезынтересно заметить, что правила 1881 года, как я впоследствии узнал, мотивированы были  стремлением оградить евреев от насилия со стороны христианского населения). Особенно резко и прямо высказывался за расширение еврейских прав и против существующего «бессмысленного» законодательства о евреях П.Н. Дурново, бывший в то время товарищем министра внутренних дел. Но я понимал ясно уже в то время опасность внесение в управление губерний своих вкусов и предубеждений и поэтому признавал необходимым строго держаться в еврейском вопросе законных рамок. Затем, не менее крепко, засело в моей голове намерение не только не проявлять относительно евреев чувства отчужденности, предвзятого недоверия, но и наоборот, стараться всегда, последовательно и твердо, стоять на той точке зрения, что евреи – такие же русские подданные, как и все прочее население России, пользующиеся в отношении безопасности, наравне с другими, покровительством законов и властей. Кишиневский погром я намеревался открыто признавать преступлением, держась в этом отношении того взгляда, который проведен был в правительственном сообщении, последовавшем в мае месяце, и сторонясь инсинуаций по адресу евреев, усердно навязываемых в то время некоторыми газетами.

Мнение, что евреи сами виноваты в погроме, что они явились стороной нападающей, вызвали сопротивление масс и потерпели урон лишь в силу русского молодечества и собственной трусости, с удовольствием высказывались и в правительственной среде. Но я читал подлинное дело о погроме и потому сознавал, что такое отношение к нему тенденциозно.

С таким небогатым запасом мыслей и намерений, с туманным представлением о Бессарабии и о предстоящих мне в будущем задачах я снова отправился, перед отъездом в Кишинев, к министру внутренних дел.

Разговор наш продолжался недолго. Плеве, видимо, не хотел высказываться по поводу взгдяда своего на управление Бессарабией, потому ли, что он был мало знаком с ее особенностями, или потому что он не мог без раздражения вспоминать о том шуме, который создался в России и, особенно за границей, по поводу кишиневской истории.

Не понравилась мне в министре одна черта: когда, я, между прочим, сказал ему, что, по моим сведениям, генерал фон Раабен пробудет в Кишиневе, в губернаторском доме, еще недели две, и мне придется с этим обстоятельством примириться, чтобы дать возможность старику проститься с городом и устроить свои дела, Плеве заметил: «Напрасно вы церемонитесь... После этого всякий посторонний заберется к вам в дом, и вы будете его терпеть?.. Раабен уволен, и ему нечего делать в казенном доме, может переехать в гостиницу».

Заключительные слова Плеве при прощании были, буквально, следующие: «Я вам не даю ни советов, ни указаний. Вы совершенно самостоятельны, но зато и ответственны... Поступайте, как знаете, лишь бы результаты были хорошие. Одно скажу вам на прощание: пожалуйста, поменьше речей и поменьше сантиментального юдофильства». Я не раз потом вспоминал об этой заключительной фразе прославленного чтеца людских сердец, каким многие считали Плеве. Действительно, он показал в данном случае свою проницательность: мне пришлось в Кишиневе говорить немало речей, и я уехал оттуда с репутацией юдофила...

 

***

 

Изимператорских архивов:

 

Личный дневник военного министра Куропаткина:

14 апреля 1903 г.

«Перед отъездом сидел у меня час времени Плеве В.К. Говорили о беспорядках в Кишиневе и Кронштадте. Как и от Государя, я услышал отПлеве, что евреев следовало проучить, что они зазнались и в революционом движении следуют впереди».

(Журнал «Красный архив», том 2, М.,1922, стр. 43)

 

***

УРУСОВ: Рано утром 23 июня, добравшись до станции Раздельная, я пересел в особый вагон, предоставленный мне железнодорожным начальством, и стал продвигаться к Днестру, границе Бессарабской губернии, на которой мне предстояло увидеть первый по пути уездный город Бессарабии – Бендеры.

Я писал вице-губернатору Устругову, чтобы он не объявлял о времени моего приезда в Кишинев, чтобы избежать парадной встречи на местном вокзале. «Его Превосходительство, писал я ему, пожелает оказать мне честь и удовольствие, дав мне возможность познакомиться с ним при самом вступлении моем в Кишинев, а чрез его посредство и с прочими подчиненными мне должностными лицами». Однако знакомство наше произошло раньше, нежели я ожидал. Подъезжая к Бендерскому вокзалу, я увидел в окно платформу, запруженную народом, расставленным в порядке, с проходом посредине. В проходе поместился, в мундире, с цепью на шее и хлебом-солью на блюде городской голова с ассистентами, а впереди толпы в мундире, с лентой через плечо, стоял седой старик, Устругов.

Я вышел из вагона, направился к городскому голове, ответил кратко на его приветствие и принял от него хлеб-соль. Поговорив по несколько минут почти со всеми должностными лицами города, я вошел на площадку своего вагона и, обернувшись лицом к публике, приложил руку к фуражке, в знак благодарности за встречу. Присутствующие, сняв шляпы, начали громко кричать «ура», причем особенно старались евреи, которых можно было отличить по экспансивности темперамента и по тому жадному любопытству, с которым они на меня смотрели, показывая на меня пальцами, толкая друг друга и переговариваясь по поводу произведенного мною впечатления.

В это время поезд двинулся, и я вошел вагон, заняв с Уструговым отдельное купе. Полуторачасовой проезд до губернского города я провел в разговоре с вице-губернатором, сообщившим мне неприятную новость о том, что в Кишиневе можно ожидать со дня на день беспорядков, ввиду того, что евреи, составляющие половину 140-тысячного населения города, под предлогом разорения и затишья в торговле и производстве,  не принимают христианских рабочих, носят траур, не ходят на гулянья, в результате чего, с одной стороны, особенно резко проявилась племенная рознь и взаимная отчужденность населения, а сдругой, появилась масса безработного люда, готового во всякое время начать беспорядки. Местные войска, не отпущенные в лагери, по словам Устругова, роптали и, в общем, были настроены к евреям враждебно; также враждебно был настроен по отношению к евреям сам Устругов, предупредивший меня, что с этой «язвой» ничего поделать нельзя. C таким невеселым впечатлением мы приехали в Кишинев. На паре белых лошадей, в открытой коляске мы поехали с Уструговым, сначала предместьем города, а затем длинной Александровской улицей, главной артерией Кишинева. На тротуарах стояли густыми рядами мужчины, женщины и дети. Они кланялись, махали платками, а некоторые из них даже становились на колени, что меня, не привыкшего к таким картинам, чрезвычайно поразило. Евреи, видимо, составляли большинство толпы...

После семи вечера, переодевшись в штатское платье, я вышел из дома, чтобы побродить по городу. Меня сопровождал чиновник особых поручений губернского управления.

Прежде всего, мы направились в ту часть Кишинева, которая наиболее пострадала от погрома. Следы его еще были очень заметны. Во многих домах окна и двери были забраны тесом, кое-где виднелись поломанные крыши и разрушенные печные трубы. Но главные последствия погрома, как я скоро увидел, надо было искать не во внешних повреждениях, а в нарушенном обычном труде, в застое промышленности и торговли, главном же образом, в том настроении, которое поддерживало среди населения рознь и вражду. Умиротворению препятствовало столько же чувство горя, обиды и, может быть, мести у евреев, сколько чувство досады у многих христиан, чувство, которое можно передать приблизительно так: «теперь из-за этих евреев приходится еще нести нравственную ответственность за преступление». Большинство местных жителей-христиан не принимало участия в погроме, многие возмущались им, но далеко не все могли, положа руку на сердце, сказать, что никогда и ничем не способствовали поддержанию племенной розни между обеими половинами кишиневского населения. Указанные мне Уструговым, при разговоре в вагоне, обстоятельства еще более обостряли положение.

Обойдя наиболее интересные части города, мы спустились в нижнюю его часть, ближе к течению реки Бык, где ютилась еврейская беднота.  На Азиатской и прилегающих к ней улицах  я увидел оргинальные картины еврейского быта. В низеньких домиках, сквозь открытые окна, виднелась вся обстановка жилищ, спящие дети, приготовление ко сну взрослых, запоздалый ужин, чтение книги вслух старым евреем окружавшей его  семье и т.п.  Многие спали на пристроенных к домам галереях, а те, кто еще не спал, с любопытством нас оглядывали. 

На другой день, 24-го, часов в 11 утра, зал небольшого дома бессарабского дворянства, в котором когда-то танцевал Пушкин, наполнился всевозможными мундирами.   Казенного дома для губернаторa  в городе не было и он снимал за  6000 рублей в год старый, очень симпатичный дворянский дом, комнат в 15, в котором жил Император Александр II во время Восточной войны. 

В кабинет мой вошел вице-губернатор и сказал, что меня ждут представляющиеся; они были расставлены полукругом, в несколько рядов, с таким расчетом, что за каждым начальником части, стоявшим в первом ряду, помещались его сослуживцы и подчиненные.

Вся церемония продолжалась 45 минут. Вслед за общим приемом меня посетили архиереи, генералы, губернский предводитель дворянства и почти весь состав окружного суда с председателем во главе.

Генерала Раабена я довольно близко узнал в течение тех десяти дней, которые мы прожили вместе в губернаторском доме. Его присутствие избавило меня на первых порах от хлопот по устройству домашнего хозяйства, благодаря тому, что он продолжал держать свою прислугу и вести все расходы, согласившись, по моей настойчивой просьбе, принять половину их от меня.

Мне, прежде всего, хочется самым решительным образом восстать против обвинения Раабена в сознательном допущении погрома и разрушить легенду о письме, будто бы написанным ему об этом министром внутренних дел.

 

Изимператорскихархивов:

 

„The Anti-Semitic Outrages at Kishineff”

(The Times, London, May 18-th, 1903):

A Russian correspondent sends us what purports to be the text of a confidential dispatch addressed by the Russian Minister of the Interior to the Governor of Bessarabia, shortly before the anti-semitic riots broke out at Kishineff with such disastrous results. The following is a literal translation of this remarkable document:

«Ministry of Interior, Chancellery of the Minister,  Perfectly secret

                                      To the Governor of Bessarabia

It has come to my knowledge that in the region entrusted to you wide disturbances are being prepared against the Jews, who chiefly exploit the local population. In view of the general  disquietude in the disposition of the town populations seeking a vent for itself, and also in view of unquestionable undesirability of instilling, by too severe measures, anti-governmental feelings into the population which is not yet affected by (the revolutionary) propaganda, Your Excellency will not fail to contribute to the immediate stopping of disorders which may arise, by means of admonitions, without at all having recourse, however, to the use of arms.

                                                                              v. Plehve

March 25, 1903»

 

Выписка из газеты «Таймс», от 18 мая 1903 г.

(Этот и последующий перевод сделан переводчиком департамента полиции).

«Антисемитические неистовства в Кишиневе»:

Русский корреспондент прислал нам  подлинный текст конфиденциального отношения, посланного русским министром внутренних дел к Бессарабскому губернатору незадолго перед тем, как вспыхнули в Кишиневе антисемитические беспорядки с такими гибельными последствиями. Вот дословный перевод этого замечательного документа:

 

Министерство внутренних дел,

Совершенно секретноКанцелярия министра

 

Бессарабскому губернатору.

До сведения моего дошло, что во вверенной Вам губернии приготовляются обширные беспорядки против евреев, которые эксплуатируют, главным образом, местное население. В виду всеобщего беспокойного настроения среди населения городов, каковое настроение ищет себе выхода, а  также в виду несомненной нежелательности внедрения, при помощи череcчур строгих мер, антиправительственных чувств населению, которое еще не охвачено революционной пропагандой, Ваше Превосходительство  не применет способствовать немедленному прекращению могущих возникнуть беспорядков при помощи увещаний, отнюдь не прибегая однако к помощи оружия.

Фон Плеве

Марта 25 дня, 1903 г.

 

УРУСОВ: Мне представляется невероятным, чтобы министр неосторожно доверился в данном случае человеку, мяг-кость и порядочность которого исключала возможность расчитывать на выполнение этого жестокого плана. Я не хочу сказать этим, что  я считаю министра способным быть инициатором погрома. Напротив, я считаю, что Плеве был слишком умен и опытен, чтобы прибегать ктакого рода мерам борьбы с евреями, при всей его ненависти к ним.

Раабен принадлежал к числу тех губернаторов, которые смотрят на свое положение как на почетное и обеспеченное место, полученное в награду за прежнюю службу. Генерал-лейтенант, георгиевский кавалер, украшенный четырьмя зве-здами,  он жил один, без семьи, любил общество, карты, ухаживал за дамами и очень мало занимался делами. Он посвящал утро приему докладчиков, председательствовал в присутствиях без предварительной подготовки и никогда не занимался после обеда. Управление губернией было фактически им передано трем лицам: правителю канцелярии –по делам, касающимся губернатора лично, вице-губернатору – по губернскому правлению и одному из неприменных членов по делам крестьянского управления и суда. Эти три лица давно размеживались между собою, не мешали друг другу, и все трое были очень дельными и способными чиновниками.

Вице-губернатор Устругов соединял с этими качествами много недостатков, благодаря которым он не пользовался ни расположением, ни доверием Раабена. Но любовь губернатора к покою превозмогала, и Устругов оставался верховным руководителем губернского правления, заведовавшего, между прочим, всеми делами, касающимися евреев.

Общее направление губернского правления состояло в стеснении евреев, доходившем до извращения законов; но иногда, по отдельным делам, допускались им прослабления, заставляющие предполагать небескорыстный повод.

Раабен отличался своими сердечными слабостями. У полицмейстера, необыкновенно глупого и ленивого есаула казачьих войск, вывезенного Раабеном с Дона, жила под видом родственницы, так называемая «желтая дама», занимавшая в городе полуофициальное положение. Ее приглашали на вечера с губернатором, в театре она сидела в губернаторской ложе и исчезала из города, когда губенатор уезжал в отпуск. Городские дамы любили губернатора за его любезность, за его манеру ухаживать, и он отбоя не имел от приглашений, как в городе, так и в губернии. Поездки его на ревизии обращались, благодаря этому, в сплошной праздник.

Я должен признаться, что, за исключением выработанной манеры слушать доклады и принимать просьбы, у Раабена не было никаких данных, чтобы оказывать на управление губернией какого-либо влияния положительного характера.

«Только что я начал знакомиться с губернией, как мне приходится уезжать из нее», –сказал мне Раабен после четырехлетнего пребывания в Бессарабии. Но даже после этих слов я остаюсь при том убеждении, что  Раабен благополучно продолжал бы управлять Бессарабией до сего дня, получая награды и окруженный общей любовью, если бы не случилось апрельского события. Известного рода порядочность в служебных отношениях, отсутствие придирчивости и желания всюду совать свой нос, проявляя везде свою власть, доброжелательное отношение ко всем и не запачканные чужими деньгами руки – не малые качества для губернатора. Кроме того, губернатор как нельзя лучше подходил к общему характеру края, в котором среди богатой природы царствовали лень и беззаботность. Малоразвитое, необразованное, зажиточное и спокойное земледельческое население, легкомысленные, жизнерадостные, любящие пожить помещики; снисходительное к чужим и своим слабостям, cклонное к внешнему блеску и тяготевшее к представителям власти общество; мало труда и характера, много добродушного хлебостольства и некоторая распущенность нравов – такова в общих чертах Бессарабия, и надо сознаться, что она составляла для своего губернатора вполне подходящую рамку.

 

 

 

Из императорских архивов:

 

Из всеподданнейшнго прошения бывшего Бессарабского губернатора фон Раабена от 14 мая 1903 г.

 

Ваше Императорское Величество,

                                               Всемилостивейший Государь.

 

Как верноподданный слуга трех Монархов, преданной и ревностной службе коим я посвятил 40 минувших лет моей непрерывной служебной деятельности, осмеливаюсь обратиться к моему Государю в уповании и надежде, что Ваше Величество будете милостивы и соблаговолите прочесть ниженачертанные строки.

Надев 40 лет тому назад офицерские эполеты и приняв клятву на верность службе моим Государям и родине, я всем моим существом отдался этому служению, не щадя ни сил, ни здоровья, а когда нужно и жизни. Весь мой ум и данные Богом способности я напрягал к единой цели, – к преданному и беззаветному исполнению моего служебного долга. Дабы не утруждать внимание Вашего Величества подробным описанием моей службы, я позволю себе остановиться лишь на самых выдающихся событиях такого….

Прокомандировав недолго дивизией, я, привлекаемый живым, разносторонним административным делом, дающим большую пищу моей прирожденной жажде деятельности, воспользовался первой возможностью и занял пост губернатора, с Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения, около четырех лет тому назад. С тех пор я нес эту обязанность так же усердно и добросовестно, как пре-ждние.

И вот налетает, подобно урагану,  событие неожиданное, случайное, и в полтора дня, собственно в 12 часов, колеблет и почти опрокидывает все, казалось, прочное здание всего моего безупречного сорокалетнего прошлого. За что это событие обрушилось именно на меня –на то воля Божья, но очутившись лицом к лицу перед ним, я клянусь Вашему Величеству, что все силы моего ума направлены были к тому, чтобы парализовать его, как можно скорее, как того требовал мой долг пред Богом, пред моим Государем и пред моей совестью. Для борьбы со вспыхнувшими одновременно во многих местах беспорядками, я принял систему, казавшуюся мне, при данных обстоятельствах, самую правильную. Не видя физической возможности быть самому везде одновременно, я выбрал из двух зол меньшее, полагая более правильным делать немедленные распоряжения о направлении войск во все угрожаемые пункты, чем ездить и разгонять самому небольшие группы злоумышленников в разных местах города.

Ваше Величество. Быть может, на этот роковой случай мне изменила моя прирожденная находчивость, испытанная мною в жизни неоднократно при обстоятельствах, несравненно важнейших; быть может, в даном случае я избрал неверный путь, но,несомненно одно, что я действовал так, как мне  казалось, повелевает мой долг, а потому я осмеливаюсь, положив на одну чашу весов всю мою сорокалетнюю минувшую службу, а на другую этот единственный случай, ходатайствовать пред моим Государем допустить меня изложить лично Вашему Величеству мои объяснения и всю мою глубокую скорбь, какую только может чувствовать верный и преданный слуга, навлекший на себя неудовольствие своего Монарха.

 

  Вашего Императорского Величества верноподданный

                            Генерал-Лейтенант фон-Раабен

 

                                                     ***

 

Его Высокопревосходительству В.К. фон-Плеве, министру внутренних дел от военного министра Куропаткина.

 

CЕКРЕТНО

 

Милостивый государь Вячеслав Константинович,

До моего сведения дошло, что во время беспорядков, бывших в Кишиневе, генерал-лейтенант фон-Раабен не проявил не только достаточной энергии и мужества, но и распоряжения его не отвечали обстановке, так как делались они не на месте беспорядков.

Ныне названный генерал обратился ко мне с ходатайст-вом об обратном приеме его в военное ведомство. Вследствии сего покорно прошу Ваше Высокопревосходительство поч-тить меня доверительно сообщением: как о причинах, послуживших поводом к отчислению генерал лейтенанта фон-Раабена от должности губернатора, так равно и о том, не проявил ли генерал лейтенант фон-Раабен в своих поступках чего-либо, указывающего на недостаток мужества, что лишало бы его нравственного права надеяться на переход в строевую военную службу, где мужество почитается главною добродетелью, а отсутствие его – особо карается.

Прошу принять уверения в совершенном почтении и преданности.

                                                                А.Куропаткин

19 ноября 1903 года,   No 1562

 

Его Высокопревосходительству А.Н. Куропаткину,

военному министру от министра внутренних дел фон-Плеве:

 

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Письмом от 19 минувшего ноября за Nо 1562, Ваше Высокопре-восходительство просили уведомить Вас, как о причинах, послуживших поводом к увольнению генерал-лейтенан-та фон-Раабена от должности Бессарабского губернатора, так равно о том, не проявил ли генерал лейтенант фон-Раабен в своих поступках по должности генерал-губернатора чего-ли-бо, указывающего на недостаток мужества, что лишало бы его нравственного права надеяться на переход в строевую военную службу.

Вследствие сего, имею честь уведомить Ваше Высокопревосходительство, что в виду исключительных обстоятельств, при которых состоялось Высочайшее увольнение генерал-лейтенанта фон-Раабена от должности Бессарабского губернатора, предоставление ему какого-либо нового назначения могло бы последовать только по испрошении предварительно на сие особого Его Императорского Величества указания

 При этом долгом считаю присовокупить, что увольнение генерал-лейтенанта фон-Раабена от означенной должности последовало вследствие проявленных им, во время происходивших в Кишиневе 6 и 7 апреля текущего года еврейских беспорядков, крайней нераспорядительности и бездействия власти. Генарал-лейтенант фон-Раабен за все время беспорядков не покидал своего дома и на месте таковых не показывался, причем вызвав по телефону в разные концы г. Кишинева воинские части, передал обязанности свои по водворению порядка военному начальству.

Затрудняюсь со своей стороны прийти к заключению, обусловливался ли такой образ действий генерал-лейтенанта фон-Раабена непониманием им лежавших на нем, как на губернаторе, обязанностей по прекращению беспорядков, или же отсутствием достаточного мужества. Я нахожу, что вопрос этот может быть разрешен лишь по соображении с данными прежней служебной деятельности генерал-лей-тенанта фон-Раабена в военном ведомстве.

Примите, милостивый государь, заверение в совершенном моем почтении и преданности.                

        В.Плеве

3 декабря 1903 года                                                          No 16728

 

Господину министру внутренних дел

Докладная записка

 

Ближайшим последствием еврейского погрома, бывшего в Кишиневе 6 и 7 апреля 1903 г., было увольнение меня 4 мая того же года от должности Бессарабского губернатора, с причислением к министру внутренних дел. Увольнение это последовало на основании лишь поспешно составленного об этом событии доклада директора департамента полиции г. Лопухина, причем бывший министр внутренних дел не счел нужным даже предварительно выслушать мои словесные объяснения.

Считая себя глубоко и несправедливо обиженным, и сознавая, что мною были приняты меры для возможного уменьшения последствий беспорядков при той обстановке, при какой они совершались, я решился добиться возможности представить истинную картину события лично Государю Императору как высшему и беспристрастному судье. Его Величество был так милостив, что удостоил назначить мне для этого особую аудиенцию, в течение которой я имел счастье подробно изложить весь ход событий и все принимаемые мною меры для прекращения беспорядков.

Государю Императору благоугодно было вполне оправ-дать мои действия, и признать их совершенно отвечающими обстановке. Выразив милостиво сожаление о моем увольнении, Его Величество, отпуская меня, соизволил дважды повторить следующие слова, «Будьте вполне спокойны. Я вас сам устрою». Одновременно с моим увольнением от должности губернатора и причислением к министерству внутренних дел, мне было приостановлено всякое содержание, как бы в виде карательной меры, и хотя бывший министр успокаивал меня обещанием, что, когда впечатление от совершившегося погрома несколько утихнет, вопрос о возмещении мне содержания будет улажен, а также и мое служебное положение будет восстановлено, но эти обещания остались неисполненными, и я с самого перемещения моего в военное министество оставался втечение почти десяти месяцев вовсе без содержания. Увольнение мое от должности нанесло мне двойной удар – и моральный и материальный. То, что я перенес нравственно, ничем невозместимо, но остается сторона материальная. Неожиданное мое увольнение поставило меня в необходимость, покидая поспешно Кишинев, продать за бесценок все мое имущество. Затем, в течение почти десяти месяцев причисления к министерству, я был незаслуженно лишен всякого содержания. Все это, при отсутствии всяких личных средств и необходимости существования, заставило меня войти в долги. Принимая же во внимание, что мои действия удостоились не только полного оправдания, но одобрения  Государя Императора, я считаю себя вправе ходатайствовать о возмещении мне материального вознаграждения за время моего десятимесячного причисления к министерству, о чем и обращаюсь с покорнейшею просьбой к Вашему Превосходительству.

                     Член Александровского комитета о раненых

                                      Генерал лейтенант фон Раабен,

13 марта 1905 г.

 

На документе пометка:

 «Ходатайство Высочайше отклонено, так как ввиду военного времени, всякие денежные выдачи, имеющие характер монаршей милости, не должны быть допускаемы».

 

***

 

УРУСОВ: Вице-губернатору Устругову я сообщил переданное мне министром известие о предстоящей перемене его службы, хотя не мог, по незнанию, удовлетворить его любопытства относительно того, куда он будет назначен. Колеблясь между надеждами на повышение и опасениями быть причисленным к министерству без определенной должности, Устругов потерял интерес к бессарабским делам, чему я был очень рад, так как не мог положиться на его беспристрастие и добросовестность.

 

Из императорских архивов:

 

Его Превосходительству А.А. Лопухину,

г. Директору Департамента Полиции

От исполняющего должность Бессарабского Губернатора Устругова В.Г.

 

Милостивый государь Алексей Александрович.

 

Начальник 8-ой кавалерийской дивизии, генерал-лейте-нант Бекман, заявил мне, что при представлении Государыне Императрице Марии Федоровне, Ее Величество изволила высказать ему свое сожаление о тех чрезвычайных зверствах, которые совершались в Кишиневе над убитыми евреями. На уверение генерала Бекмана, что все сведения иностранных газет по этому поводу и некоторых наших юдофильских изданий крайне преувеличены, Ее Bеличество изволила ответить: «Вы, генерал, вероятно, не знаете дела, так как, если бы сведения иностранных и наших газет были бы не верны, то последовало бы официальное опровержение сообщаемых прессою слухов».

Вашему Превосходительству известно, что в газете «Новости» были напечатаны, со слов ординатора губернской земской больницы, доктора Дорошевского, самые ужасные картины зверских надруганий над трупами убитых евреев.

Прочтя все эти крайние преувеличения, я, собрав точные сведения, 26 - 27 апреля доложил бывшему Бессарабскому губернатору, что все эти проникшие в печать сведения совершенно неверны. Наружный вид трупов убитых доказывает, что смерть последовала от удара в голову колом, лопатой и т.п. в момент сильного ожесточения и раздражения, но надруганий и истязаний решительно не было. Ни отрезаний губ, ни вырывания гортани, ни вбивания гвоздей, разрывания девочек и грудных младенцев, ничего подобного ни на одном трупе не обнаружено. Изнасилования несовершеннолетних, умиравших в руках мучителей, и быть не могло, так как убита всего одна девочка 14 лет, труп которой осмотрен и в смысле вопроса об изнасиловании, причем установлено, что последнего положительно не было. Больше убитых несовершеннолетних женского пола не было. Равным образом, разрывания девочек и грудных младенцев положительно не совершалось. В числе умерших, а не убитых – погребено два младенца, которые умерли от неосторожности матерей, в их объятьях, завернутые в одеяла. Эти два трупа не только не имели никаких следов убийства, но сами матери признали их смерть от удушения. Было два заявления об изнасиловании замужних женщин, оставшихся в живых, но оба не подтвердились, а потом, по словам следователя по важнейшим делам,  подано новых около 7 подобных заявлений, после более полуторамесячного периода времени, что ясно указывает на запоздалый замысел. И эти заявления, вне всякого сомнения, останутся без подтверждения судебным расследованием. Работа еврейских адвокатов кипит, факты измышляются и подтасовываются, вырастают миллионные убытки, давно уже покрытые пожертвованиями, и предстоящая суду задача –обнаружение правды – является не только далеко нелегкою, но почти неразрешимою. С одной стороны выступят во всеоружии присяжные юристы – щедро оплачиваемые, с другой – темная,  невежественная группа обвиняемых, действовавших под злонамеренным влиянием подпольных советчиков, убежденная тогда, что она выполняет приказ Государя. И предстанет она к тяжкому ответу перед судом, надо полагать, почти беззащитною, тогда как потерпевшие имеют своих представителей даже и при предварительном следствии. Сотни подставных продажных свидетелей из единоверцев потерпевших явятся грозною уликой на суде, и разобраться, где правда будет граничить с жестокою безжалостною местью, станет почти невозможно. О таком положении дела я считаю своим долгом довести до сведения Вашего Превосходительства.

Покорнейше прошу принять уверение в чувствах совершенного почтения и преданноости.

     июля 3 дня 1903 г.                                               В.Устругов

 

 

***

 

УРУСОВ: В то время, когда я был Бессарабским губернатором, в Кишиневе стояли следующие войска: два полка пехотной артиллерии, артиллерийская бригада и один пехотный полк.

Старшим из местных генералов был начальник кавалерийской дивизии Бекман, человек светского воспитания, с хорошими средствами, очень приятный в личных отношениях. Жена и дочери генерала отличались любезностью, простотой и гостеприимством. Их очень ценили в Кишиневе, и дом генерала Бекмана был, как говорится, один из лучших в городе.

 

Из императорских архивов:

 

Из показаний свидетелей:

«Владимир Александрович Бекман, 54 лет, генерал-лейтенант, лютеранин, посторонний, живу в городе Кишиневе, по Николаевской улице, дом Катаржи. В качестве старшего начальника дивизии я исполняю должность начальника Кишиневского гарнизона. Перед прaздником св. Пасхи я назначил в распоряжение полиции патруль, как обыкновенно, и были готовы полуроты от пехотных частей. На первый день, около 8 - 9 часов вечера был у меня полицеймейстер Ханженков и просил меня от имени губернатора, ввиду возникших беспорядков, об усилении войска. Как это видно из приложенного моего приказания, я распорядился, чтобы с следующего утра наряжать от полков и резервного батальона по одной роте в 32 ряда, а также два эскадрона кавалерии на указанные полицаймейстером места с тем, чтобы после призыва их были готовы к наступлению следующие очередные части в том же составе, а после них и третьи: всего в количестве 9 рот и 6 эскадронов были в распоряжении полиции – по первому ее требованию. На второй день, в 9:30 утра, я получил от губернатора частную записку через городового, чтобы войска были наготове, о чем я уже распорядился в предыдущий день. Выйдя на улицу, я лично убедился в том, что в городе антиеврейские беспорядки, и поэтому, по личной инициативе, заехал в 11:30 к губернатору, где было решено разделить город на участки с возложением ответственности по водворению порядка на начальников отдельных частей. По дороге от губернатора домой я встретил на углу Семинарской и Николаевской толпу буянов, впереди которой шел какой-то человек высокого роста, который на моих глазах разбил окна часового магазина; я арестовал его, и, по моему требованию, толпа повернула назад. После этого я стал объезжать город и лично передал встретившимся мелким частям войска о вышеуказанном решении. В 3:30 дня я получил письменное отношение губернатора за No 3726, по которому мне было передано «общее распоряжение по прекращению беспорядков военною силою», а в 4 часа об этом уже был издан приложенный приказ по войскам Кишиневского гарнизона No 15. До этого войска были командированы на основании пункта «а» статьи Первой «Правил о порядке призыва войска для содействия гражданской власти в распоряжение полиции», теперь же общее руководство перешло к военному начальству. После этого я еще несколько раз объехал город и подтвердил всем начальникам точное исполнение приказа. К вечеру беспорядки прекратились, а около полуночи город был, как будто мертвый. На следующий день в городе беспорядки уже не возобновились, а только за чертой города, где не было войска, началось движение среди местных молдаван. После получения об этом сведений туда командированы патрули Волынского и Минского полков, которыми там порядок и водворен. Несвоевременное подавление беспорядков объясняется, на мой взгляд, отсутствием организации и системы в распоряжениях. До передачи общего распоряжения военным властям, отдельные части вызывались, помимо моего ведома, гражданскою властью – большей частью по телефону – для каждого данного случая в предельный пункт, но, прибыв на место, иногда уже после того, как толпа прошла дальше, или разогнав ее, некоторые части оставались в бездействии, за неимением дальнейших инструкций. Вообще, при таких условиях, характер требуемых от войска действий оставался неясным, за отсутствием указаний или руководства со стороны гражданских властей. Причины описываемых недоразумений кроются, как мне кажется, в неполноте правил о порядке призыва войска для содействия гражданским властям. Правила эти, предполагая сосредоточенную толпу сопротивляющихся, создают начало совместного воздействия гражданских и военных властей, возлагая руководства последними на губернатора или полицеймейстера, но не определяют обязанности войска, как вообще при отсутствии этого руководства, так и при одновременном возникновении беспорядков в различных пунктах, когда упомянутое руководство губернатора или полицеймейстера прямо немыслимо. Но несмотря на все это,  по настоящему делу, войсками, по имеющимся у меня сведениям, задержано около 700 человек, и во многих местах задержаны грабители и убийцы. В некоторых местах в войска бросали камнями, и легко ранены  2 - 3 офицера и 9 нижних чинов. Огнестрельное оружие не было пущено в ход, только кое-где пришлось действовать прикладами и саблями плашмя. Что касается до участия солдат в бесчинствах, то на первый день Пасхи это могло иметь место, так как многие были уволены со двора и, разгулявшись, могли принять участие в общем разгуле. Но со второго дня, согласно моему приказанию No 9, никто из нижних чинов не был уволен со двора, и поэтому, если в толпе видели солдат, то это, кроме, конечно,  незначительного количества самовольно отлучившихся, были или многочисленная в Кишиневе офицерская прислуга (денщики), или приезжие из других городов. Во всяком случае, сейчас после прекращения беспорядков, я отдал распоряжение о тщательном осмотре вещей всех нижних чинов и, согласно теперь уже полученным донесениям командиров полков, нигде никакого чужого имущества у нижных чинов не найдено. Больше прибавить ничего не имею. Генерал-лейтенант Владимир Бекман».

 

ИЦЕЛЕВ: В августе 1905 года Бекман был назначен генерал-губернатором Курляндии, где активно подавлял крестьянские волнения и забастовки рабочих. В 1908 году Бекман занял пост генерал-губернатора Финляндии. Осенью 1909 года в Финляндии, все еще сохранявшей остатки автономии, проходил суд над членами «союза русского народа», организаторами убийства в селении Териоки (нынешний Зеленогорск) депутата государственной думы Михаила Герценштейна. В ходе судебного заседания 9 сентября, из зала суда был выведен черносотенный адвокат Булацель. Тринадцатого сентября Бекман получил телеграмму из Ялты, от градоначальника генерала Думбадзе:

«Неописуемое праздничное настроение и торжество на южном берегу Крыма по случаю нахождения среди нас горячо любимого нашего самодержца и его августейшей семьи ныне омрачено небывалой дерзостью, совершенной финляндским судом над русским человеком, присяжным поверенным Булацелем. Считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что громадный съезд города Ялта удручен этим наглым поступком и все поражены, что Вы, своею деятельностью в Курляндии заслужив полного к себе уважения и доверия, так хладнокровно смотрите на ряд издевательств и глумлениий над русскими людьми». 

Бекман был возмущен и пытался найти защиту у Столыпина. Телеграмму опубликовало черносотенное «Русское зна-мя». О конфликте заговорили все русские газеты и окрестили его «конфликт двух генералов». 6 октября стычка двух генералов обсуждалась на заседании совета министров. Бекману не удалось добиться отставки нижестоящего генерала, и в ноябре 1909 года он, по собственному желанию, покинул свой пост).

(см. Марина Витухновская-Кауппала «Финский суд vs «черная сотня».Pасследование убийства Михаила Герценштейна и суд над его убийцами –(1906-1909), СПб 2015)

 

***

 

УРУСОВ: Я высоко ставил такт и деловитость, которые генерал Бекман проявлял в отношениях своих с гражданскими властями, и всегда беспокоился и страдал, когда за его отсутствием обязанности начальника гарнизона переходили к командующему пехотной дивизией генерал-лейтенанту Сендецкому. Этот генерал вел себя совсем иначе. В манере себя держать он несколько форсировал ноту «бурбонства» или солдафонства, смотрел на себя как на солдатскую косточку, интересовался исключительно военными, имевшими перед штатскими преимущество военной славы и ясно очерченного круга действий. За этим кругом Сендецкий ничего не хотел видеть, и сношения с ним по службе были нелегки. Этот генерал был юдофобом по преимуществу и не хотел смотреть на все описанные выше меры предосторожности иначе, как позорное для армии поручение оборонять жидов. Однажды мне пришлось пригласить Сендецкого на совещание, в котором участвовали вице-губернатор, полицмейстер и местный исправник; требовалось, ввиду некоторых соображений, переменить план диспозиции военных частей. Угрюмо и нехотя подчинившись необходимости заняться выработкой нового плана, записанного состоявшим при нем офицером, Сендецкий, наконец, встал и, прощаясь со мной, произнес следующие слова: «Что вы, князь, беспокоитесь, доверьтесь нам – в лучшем виде жидов растрясем».

Пришлось поневоле отнестись к этим словам, как к остроумной шутке. Но и этого мало. Я вынужден был нередко прибегать к хитростям, сообщая Сендецкому о том, что революционеры собираются идти с красным флагом или что среди евреев намечается брожение, и ожидаются с их стороны активные боевые действия. В этих случаях он охотно шел на уступки и отдавал необходимые распоряжения для охраны порядка при разных торжествах, вроде встречи икон и т.п. процессиях.

До наших генералов (кроме Бекмана, с которым было приятно поддерживать знакомство) мне бы не было ровно никакого дела, если бы не существовало «правил о призыве войск для содействия гражданской власти».

Результаты буквального применения упомянутых правил сказались повсеместно во время погромного периода. Вызванные военные части почти всегда являлись поздно, выстраивались на местах, где происходили беспорядки, и большей частью безучастно смотрели на развертывавшиеся перед ними картины разгрома имуществ, грабежа и насилия, перекидываясь шутками и остротами в тех обычных случаях, когда погром был направлен против евреев.

Общий вывод, к которому я пришел по отношению к военным властям в конце моей административной деятельности в Кишиневе, был тот, что, в интересах сохранения порядка наилучший исход – вовсе не обращаться к содействию войск в тех случаях, когда дело идет о евреях. И действительно, настроение офицеров кишиневского гарнизона по отношению к евреям не подавало надежды на то, что они окажут мне действительное содействие при возникновении антиеврейских беспорядков.

О солдатах кишиневского гарнизона мне почти нечего рассказать, кроме того, что по возвращении войск из лагерей в город, ночные кражи, уличные драки и безобразия в ночных притонах всегда заметно увеличивались.

Весной 1904 года появились признаки, указывающие на то, что бациллы страха, с одной стороны, и ненависти, с другой, еще живы в городе и способны к размножению.

Первыми ласточками весеннего возрождения полузабытых опасений утихнувшей вражды явились для Кишинева два лица – Пронин и Крушеван, сыгравшие очень значительную роль в погромном движении 1903 и 1905 гг.

Крушеван после апрельских событий переехал в Петербург, а Пронину пришлось, оставаясь в Кишиневе,  немало поволноваться в ожидании возможности превратиться из свидетеля в обвиняемого при предварительном следствии и во время суда над погромщиками. Но приблизительно с февраля 1904 года, после начала японской войны, оба патриота подняли головы. Крушеван получил для газеты новую тему – о помощи, оказываемой японцам евреями, а Пронин стал переводить эту тему на общепонятный народный язык.

Местный обыватель не мог не заметить отражения благосклонных правительственных взглядов на поведении и программе тех лиц, которые облекали свою деятельность, хотя бы совершенно частную, в патриотические формы, стараясь везде проявлять свой «русский» дух. Уродливые проявления этого духа, создавшего впоследствие знаменитые организации «истинно русских людей», общеизвестны, а принадлежность к составу этих патриотов многих лиц с темным прошлым, с незавидной репутацией и с испачканной совестью замечены, вероятно, большинством непредвзятых людей. Ненависть к евреям – один из главных членов их символа веры. Таков был в Кишиневе Пронин с компанией, и эти люди открыто заявляли себя опорой русского правительства и пионерами русских интересов в инородческой стране. Что такого рода люди пользовались известным покровительством правительства, видевшим в них также «здоровую основу», патриотический оплот самодержавия и русской народности, – в этом нельзя сомневаться. Нельзя было сомневаться и в том, что в этой компании можно было встретить сколько угодно экземпляров, готовых и побить и пограбить евреев во имя православной церкви, в защиту православного народа и во славу самодержавного русского Царя. Связь этих «русских людей» с полицией, в особенности тайной, существовала уже в то время, которое я описываю.

Полиция в Кишиневе, как, вероятно, и в других городах с преобладающим еврейским населением, чувствовала дух, идущий из центра и приобретавший на месте реальные формы, а потому считала, что недоброжелательное отношение к евреям является своего рода правительственным лозунгом, что притеснение евреев можно производить «не за страх, а за совесть».

 

Из императорских архивов:

 

Из показаний свидетелей:

Александр Константинович Ханженков, 43 лет, отставной войсковой старшина, православный, грамотный, под судом не был, живу в г.Кишиневе, Михайловская, дом Гринберга. Я – полицаймейстер г. Кишинева. Антиеврейские беспорядки в г. Кишиневе начались на первый день Пасхи, 6-го сего апреля и продолжались 7 и 8 апреля. На прилегающей к главной улице Александровской, –так называемой Чуфлинской площади, по праздникам устраивают карусели, балаганы и вообще народные увеселения. По этому случаю там собирается разный праздный народ, по преимуществу чернорабочие и нижние чины. Лишь с прошлого года, по циркулярному распоряжению Министерства Внутренних Дел, открытие таких увеселительных заведений на первый день Пасхи воспрещено, но народ на Чуфлинскую площадь все-таки собирается. В первом часу, на первый день Пасхи, я был там и застал человек около 600 гуляющей публики; пьяных было мало. Я  советовал им разойтись, так как карусели и балаганы не могут быть открыты, и на это хотя и были возражения, что «даже в такой праздник не разрешается гулять», но все- таки повиновались и стали расходиться. Таких площадей в городе несколько. На других я застал немного народу, и все было спокойно. В 4-м часу я опять попал на Чуфлинскую площадь и, узнав, что кем-то из толпы брошены камни в окна, предложил всем разойтись по домам. Некоторые огрызались, но все-таки стали расходиться  по направлению к Александровской и Свечной улицам. Там бесчинства продолжались; из толпы кое-кто бросит камнем в окно, или солдатик ремнем ударит по окну, причем еврейские дома не отличались от христианских. Пристав 2 участка Соловкин вызвал войска, которые стали разгонять толпу. Последняя разошлась по прилегающим улицам к Яковлевской площадке, где публичные дома. Туда отправился пристав 4 участка, а мой помощник, объехав ближайшие кварталы, доложил мне, что все сравнительно спокойно, но описанные выше бесчинства кое-где продол-жаются. Оставив его там,  я поехал к губернатору и просил об увеличении войска. Губернатор направил меня к начальнику гарнизона, генералу Бекману, и последний согласился на мою просьбу, хотя и был удивлен, так как только что проехал по той местности и ничего особенного не заметил. На обратном пути от начальника гарнизона я встретил уже на Николаевской улице приближающуюся к центру города кучку людей – которые бесчинствовали, ограничиваясь, впрочем, бросанием камней – мимоходом – в окна, куда попало. Из них я одного арестовал и передал двум солдатам Минского полка, но довели ли они его до участка – не знаю. Чем дальше, тем больше я встретил народу, по преимуществу мальчуганов и вообще подростков – производящих бесчинства. Толпа была возбуждена, и на мои увещевания возражали, что евреи сосут кровь и т.д., ссылаясь на местную газету «Бессарабец». Подъезжая к Болгарской улице, я опять наткнулся на кучку буянов, и в их числе солдаты. Их разогнали, но тут же раздался шум на Бендерской улице, новом базаре и вообще всей местности около Чуфлинской площади – в нескольких местах одновременно. Разбивали окна, опрокидывали рундуки, разбивали лавки, все еврейские, но пока еще ничего не грабили. Толпы не было, а действовали небольшими кучками, которые, при появлении полиции, рассыпались, попарно или в одиночку, как будто отправлялись домой. Когда стемнело, кое-кто стал таскать товары из разбитых лавок, но все это скорее носило характер буйства и шалости, чем серьезного движения. Около 9 - 10 часов вечера все успокоилось. Также спокойно прошла и ночь.

Чтобы движение на первый день носило характер организации, я не могу сказать, т.к. ничего указывающего на это, не замечал. Говорят, что в следующие дни были замечены лица, которые палками указывали толпе, куда идти, и извещали о приближении патруля; на мой взгляд, это были не руководители скопищ, а как бы случайные помощники, сочувствующие движению, из ненависти к евреям. В первый день были задержаны около 60 человек, но почти столько же освобождены товарищами при доставлении в участки. На 2-ой день, утром, я на запросы мои по телефону получил в 6 часов утра донесения, что все спокойно. Около 7 часов утра, возле дома губернатора собралась толпа евреев, которая еще до моего прибытия разошлась. Кроме того я слышал, что тогда утром, на новом базаре, на так называемой «винной площади» собралась большая толпа, вооруженная палками, и напала на незначительное количество христиан, но при появлении войска скрылась еще до моего приезда. Там был околоточный надзиратель Витковский. После этого, евреи, несколько раньше, на Гостинной улице, тоже напали на русских, и, будто, даже выстрелом кого-то задели. Слышал  я, будто и на другом конце базара был выстрел со стороны евреев – так расказывал там какой-то сторож. Подъезжая к Бендерской улице в то утро, я сам встретил конвой, который вел несколько евреев, арестованных за стрельбу. Там стоял помощник пристава Добросельский. Скоро распространился и среди толпы слух, что евреи напали на русского и убили его, а также будто ограблен собор, убит священник и осквернены иконы – чего вообще не было в действительности, и, после этого беспорядки вспыхнули вновь, направляясь исключительно против евреев. Уже не ограничивались битьем стекол, а стали грабить еврейские лавки и квартиры, с насилием над личностью. По случаю праздника, на всех улицах было много публики из всех слоев общества. Громились лавки и еврейские дома в нескольких сотнях мест одновременно, – во всех частях города, причем везде действовали небольшие кучки в 10, 15, 20 человек, состоящих из мальчуганов и чернорабочих – на глазах всей публики, из которой низшие классы, прислуга и так далее к ним присоединились, а средние сочувствовали, а подчас и поощряли. Около 11 - 12 часов дня была охвачена большая половина города, распространяясь все дальше на окраины города и отражаясь полным разрушением в тех частях города, которые густо населены евреями. Немногочисленный состав полиции оказался бессильным. Будучи разъединенной, она потеряла всякую власть и возможность воздействовать на толпу: каждый околоточный действовал по своему усмотрению, а отдельным городовым осталось только быть немыми зрителями погрома. Об арестах при таких условиях и думать нельзя было. Были получены сведения, что громилы кое-где работают с палками, железными ломами и револьверами. Евреи тоже кое-где стреляли в толпу, и на Гостинной улице, а также в разных других местах, в  особенности, помнится, на Скулянской рогатке – были убийства. Так продолжалось до вечера; сравнительно успокоилось в центре около 9-ти, а на окраинах около 11-ти. Еще около 12-ти часов дня я получил от губернатора сведения, что город им передан в распоряжение войска, и около 3-х часов я получил приказ по гарнизону о разделении города на участки с возложением обязанностей прекращения беспорядков на командиров отдельных частей. Вообще войска, как в этот день, так и в предыдущий, действовали самостоятельно полуротами. Они не подчинялись распорядениям полицейских чинов в том смысле, что не арестовывали по указаниям полиции действующих лиц публичных скопищ, а требовали, чтобы им подать арестованных и в лучшем случае разгоняли толпу, не захватывая виновных громил, которых было очень немного, и они быстро скрывались в толпу зрителей, причем тоже – степень энергии воздействия зависела от темперамента стоявшего во главе роты офицера; некоторые, а в особенности драгуны, действительно разгоняли толпу, а другие ограничивались простыми просьбами разойтись, оставаясь зрителями погрома, или даже проходили по середине улицы в то время, как по сторонам разбивались лавки и в самых широких размерах похищалось имущество, кем только угодно. Военные понимали свою задачу так, что  на их обязанности лежат не полицейские функции задержания отдельных громил, что в данном случае только требовалось, а охрана улиц, разоренных лавок и противодействие  натиску толпы, чего на самом деле не было. Употребление оружия было невозможно потому, что громили собственно небольшие кучки по 10 - 20 человек, окруженные толпою зрителей из всех концов общества, часть которой занималась похищением или уничтожением выброшенных вещей, а при появлении или, лучше сказать, приготовлении войска к воздействию, эти несколько человек или сливались с общею массою, или разбегались для того, чтобы после прохода патруля опять взяться за свое дело. Это было общим явлением в центральных частях города, только на окраинах, на рогатках, где было мало войска, нападения на еврейские квартиры и лавки имели более ожесточенный характер и сопровождались изувечьем и убийствами. К вечеру все сравнительно утихло, и ночь прошла спокойно. На третий день праздника, в городе было все сравнительно спокойно, только после полудня возобновилось волнение на окраинах, в Боюканах, на Скулянской Рогатке и т.д., где принимали участие местные молдаване, и беспорядки имели более зверский характер, и было больше всего раненых и убитых. Всех убитых около 35-ти, а раненых около 100. Всех арестованных за эти дни, в том числе буянов и задержанных с вещами, около 800. Причину этих беспорядков я усматриваю во вражде к евреям христианского населения – в особенности низших классов. С одной стороны, евреи, кроме их эксплуататорской деятельности, вообще вели себя крайне нахально, особенно в последнее время, после появления статьи в газетах, что им будет разрешено приобретение земли до 50 десятин. А с другой стороны, христианское население в Кишиневе подготовлено юдофобским направлением «Бессарабца», единственной газеты в Кишиневе, если не считать Губернских Ведомостей. Кроме того, особенно сильно повлияли на низшие классы общества слухи и сообщения газет о ритуальном убийстве мальчика в Дубоссарах. К этому присоединился еще другой слух – очень распространенный, будто какая-то горничная, служившая у еврея тут, в Кишиневе, была убита евреями, на пятках ее были раны и т.д. Девочка эта умерла в еврейской больнице от самоотравления, что доказано, кроме ее собственного сознания, исследованием ее внутренностей. Благодаря этим причинам, буйство толпы на первый лень Пасхи скоро перешло  в антиеврейские беспорядки. На второй день сами евреи вызвали продолжение беспорядков тем, что сами первые напали на русских. К изложенным причинам присоединились слухи об убийствах евреями русских, об ограблении Собора, осквернении икон, и все это, в связи с выстрелами со стороны евреев в толпу в отдельных местах, крайне ожесточило и без того взволнованные умы и придало этому движению такой зверский характер.

Относительно беспорядков я получал еще до праздников - как ежегодно, анонимные письма, которым особого значения придавать нельзя было. Правда, за несколько дней до праздников мне сообщил местный казенный раввин, что, по слухам, ожидаются беспорядки, и поэтому я оставил городовых на праздники при участках, назначил усиленные наряды на местах скопления публики и обратился к военному начальству о вменении патрулям оказывать содействие полиции. В городе Кишиневе, на пространстве 28 квадратных верст, с длиною улиц около 90 верст, и 142-мя улицами и переулками, имеется всего 213 городовых или 72 поста, так что на одного городового до 6-ти и больше кварталов. Дворников и ночных сторожей нет. Об увеличении штатов полиции я обращался к начальнику губернии еще в 1901 году, но до сих пор городским сумоуправлением в этом отношении ничего не сделано. Скудность жалования и тяжелая служба городовых не заставляют их особенно дорожить местом, приходится их часто менять и, совершенно неподготовленные, они, конечно, не стоят на высоте своего призвания. Вследствие указанного выше усиления нарядов в местах скопления публики, в казармах осталось очень мало городовых. При возникновении беспорядков, последние были вызваны для конвоирования задержанных и караула их по участкам, и состав наличных средств полиции был истощен. Поэтому, при вспышках беспорядков одновременно во многих местах, полиция было скоро обессилена и не в состоянии собственными средствами справиться с движением, принявшим вышеописанные размеры. Раньше, когда на площадях были открыты народные увеселения, беспорядков не было. Кажется, в запрошлом году, при первом же запрещении этих увеселений на Пасху, также возникли беспорядки, сопровождавшиеся разбитием окон, но скоро были подавлены. В прошлом году на Пасхе была холодная и дождливая погода, и публика не собиралась на улицах. В этом же году благоприятствовала погода, и поэтому обыкновенные бесчинства гуляющей праздной толпы, при описанных выше случаях, на почве накопившейся вражды к евреям, скоро перешли в антиеврейские беспорядки. Более прибавить ничего не могу, за исключением того, что никаких прокламаций или агитаторской деятельности против евреев мне видеть не приходилось. Полицаймейстер Александр Ханженков.

1903 года, Мая 3 дня прибавлю: По собранным теперь по участкам сведениям, более или менее повреждено 639 домов, а стекла выбиты в 296 домах, не считая лавок. Кроме того, повреждены 93 магазина,  318 лавок и 45 питейных заведений,  а выбиты стекла в 116 лавках. Таким образом, всех поврежденных помещений 1507. Всех раненых, по сведениям Губернской и еврейских больниц, 526, в том числе около 60 христиан. Убитых всего найдено 32. Кроме того, в больнице умерло 11 человек из раненых.

Также не имеется никаких подтверждений о столкновении на первый день Пасхи на Чуфлинской площади между женщиною-христианкою и хозяином карусели, евреем. Там всего 2 карусели и хoзяева их – христиане. Кроме того, карусели на первый день праздника не работали. Так что это столкновение не могло служить ближайшею причиною беспрядков. Более прибавть ничего не могу.

Александр Ханженков.

 

*** 

 

УРУСОВ: Преобладающим мотивом в действиях погромщиков были не ненависть, не месть, а выполнение таких действий, которые, по мнению одних, содействовали целям и видам правительства, по мнению других – были даже разрешены и, наконец, по объяснению мудрости народной – являлись выполнением царского приказа.

Таким образом, нельзя, по моему мнению, снять с центрального правительства нравственной ответственности за происшедшие в Кишиневе избиения и грабежи. Я считаю наше правительство виновным в покровительстве, оказываемом им узконационалистической идее; в недальновидной и грубой по приемам политике его по отношению к окраинам и инородцам; в том, что эта политика поддерживала среди отдельных народностей взаимное недоверие и ненависть и в том, наконец, что власть, потакая боевому лжепатриотизму, косвенно поощряла те дикие его проявления, которые, как доказал известный циркуляр министра внутренних дел графа Толстого, изданный в восьмидесятых годах, моментально исчезают, как только правительство  открыто заявит, что погром на национальной почве есть преступление, за допущение которого ответит местная администрация. Обвинение в попустительстве правительства погромам я считаю, таким образом, доказанным.

Но можно ли, по крайней мере, считать русское правительство вполне свободным от подозрения в непосредственном участии в погромных действиях, через своих агентов, хотя бы тайных, и можно ли утверждать, что непосредственный повод погрома был естественный и случайный, а не выполнен «по приказу»?

Пока я служил в Кишиневе и еще долгое время спустя, я не допускал мысли о том, чтобы в правительственных кругах погромная политика имела деятельных приверженцев и тайных исполнителей. События 1905 - 1906 гг., ревизия Савича в Гомеле, сенатора Турау в Киеве, деятельность Союза русских людей и высокое покровительство, ему оказываемое, ответ министра внутренних дел на запрос Государственной Думы по поводу тайной типографии, рапорт Макарова о погромной деятельности жандармских офицеров Комиссарова и Будаговского и т.п., – все это содействовало изменению моего первоначального мнения, и то непонятное и недосказанное в кишиневскомпогроме, что прежде вызывало во мне недоумение, я стал относить к действию некоторых тайных пружин, управляемых высоко стоящими лицами.

 

 

Эпилог: 

   Письмо Лопухина Столыпину

 

ИЦЕЛЕВ: В начале февраля 1905 года, после убийства в Москве великого князя Сергея Александровича, директор де-партамента полиции А.А. Лопухин был смещен со своего поста и назначен губернатором Эстляндии. 15 октября 1905 года в Ревеле вспыхнул еврейский погром. Не доверяя войскам и полиции, Лопухин раздал оружие рабочим и организовал на-родную милицию. Погром удалось подавить, но Лопухин, за превышение своих полномочий, был уволен с государственной службы без пособия и пенсии.

Летом 1906  года, находясь за границей, Лопухин отправил новому министру внутренних дел Столыпину письмо следующего содержания:

 

«Милостивый Государь,

                                    Петр Аркадьевич.

 

Письмом от 13 минувшего мая я счел долгом довести до сведения Вашего Превосходительства о том, что копия рапорта заведывающего особым отделом Департамента полиции Макарова министру внутренних дел об организации избиения евреев в городе Александровске, Екатеринославской губернии, и об участии в этом чинов Департамента полиции была передана редакции газеты «Речь» мною ввиду глубокого моего убеждения, что только осведомленная прессой Государственная Дума в силах навсегда прекратить грозящее государству величайшей опасностью систематическое подготовление властями еврейских и иных погромов. Упомянутое письмо мое было написано с тем, чтобы подозрение в передаче рапорта г. Макарова газете не коснулось кого-либо из подчиненных Вашему Превосходительству лиц, к этому не причастных. Вследствие этого  я в означенном письме не изложил те относящиеся к рапорту Макарова данные, которые имеются у меня; не сделал я этого также потому, что был далек от мысли, что при вызванном запросом  Государственной Думы исследовании по поводу рапорта Макарова истина может быть скрыта от Вашего Превосходительства. Между тем из газетных отчетов о происходившем 8 июня заседании Государственной Думы я не мог не убедиться, что в материале, доставленном Вам для составления объяснений, которое Ваше Превосходительство представило Думе, обстоятельства дела были совершенно извращены. Ввиду этого считаю долгом настоящим письмом довести до сведения Вашего Превосходительства имеющиеся у Вас данные:

В январе текущего года некоторые лица, евреи, сообщая мне указания на подготовлявшиеся в разных местностях России еврейские  погромы, обращались ко мне с просьбами оказать содействие к предотвращению этих бедствий. Выяснение этих указаний подтвердило их, привело меня к убеждению в участии властей в подготовлении погромов и навело меня, так сказать, на след типографии департамента полиции. 20 января председатель совета министров гр. Витте вызвал меня к себе, чтобы ознакомиться с моим взглядом на еврейский вопрос и на причины участия еврейского пролетариата в революционном движении. Я, дав гр. Витте ответ по существу, вместе с тем высказал, что рядом с юридической стороной вопроса есть и бытовая его сторона, выражающаяся в данное время в боевом антисемитизме, соединенном не только с продолжительностью бесправного положения евреев, но и с непосредственно действующей умышленной провокацией властей. Я сообщил гр. Витте и сведения о специально существующей для этой цели типографии департамента полиции, к этому дню бывшие, впрочем, еще не достаточно подробными. Гр. Витте дал мне, как лицу, состоящему на службе, причисленному к министерству внутренних дел, поручение возможно подробно проверить означенные сведения.

Вот что мною по этому поводу было выяснено:

После издания манифеста 17 сентября 1905 года, когда, благодаря последовавшим за этим законодательным актом во многих городах беспорядкам, в умеренных кругах общества появились признаки реакции, заведывающий политической частью департамента полиции чиновник особых поручений при министерстве внутренних дел Рачковский, с целью усиления реакции, предпринял издание соответствующих воззваний. Они печатались в то время жандармскими офицерами, в помещении Петербургского губернского жандармско-го управления, на станке, отобранном по обыску у революционного кружка. У меня в руках было одно напечатанное таким образом воззвание; оно было обращено к рабочим, носило подпись «группа русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга» и пыталось подорвать доверие рабочих к их крайним по направлению руководителям уверениями, что эти руководители расхищают деньги, собранные рабочими на политическую борьбу. Это было не единственное воззвание, отпечатанное в жандармском управлении. Произведя исследование, я не мог получить других, так как они все уже разошлись. Затем, когда служивший ранее революционному кружку печатный станок оказался оружием недостаточным, на средства департамента полиции была приобретена усовершенствованная ручная печатная машина, отрабатывающая по 1000 экземпляров в час. Она была поставлена в секретном отделении департамента полиции, заведывание ее работой было поручено ротмистру Комиссарову, при ней состояло два наборщика. На этой машине в декабре 1905 года и в январе 1906 года было отпечатано не одно, а значительное количество воззваний, различных по изложению, однородных по содержанию. В них, рядом с осуждением революционного движения, доказывалось, что виновниками его являются преимущественно инородцы, прежде всего евреи, к борьбе с которыми воззвания и возбуждали. В моих руках были три образца, отпечатанных в департаменте полиции воззваний; ими, как я выяснил, не исчерпывались провокационные издания этой типографии; четвертый в то время (21 января) был только набран. Он заключал в себе самые уродливые обвинения против евреев и призывал к бойкоту их при выборах в Государственную Думу.

Из отпечатанных же воззваний, виденных мною, одно представляется наиболее преступным; в нем авторы его «против поляков, армян, жидов» возбуждали  армию, так как воззвание было обращено к солдатам. Каждый образец воззваний отпечатывался в тысячах экземпляров. Только что упомянутое воззвание к солдатам было послано для распространения в Вильну с чиновником особых поручений при Виленском генерал-губернаторе Шкотом в количестве около 5 000 экземпляров; Шкот часть их сам разбросал ночью по улицам города, остальные же передал виленскому полицмейстеру, который около 15 января прислал в департамент полиции телеграмму с просьбой ввиду успеха воззваний к солдатам прислать новую партию их. Такова была отправлена вновь в количестве нескольких тысяч экземпляров и посланных виленскому полицмейстеру. Те же воззвания к солдатам были также в количестве 1000 экземпляров посланы для распространения в Курск командированному туда врачу Михайлову, состоявшему по приглашению действительного статского советника Рачковского на службе в департаменте по вольному найму. Михайлов 19 или 20 января также потребовал из департамента полиции телеграммой присылки новой партии тех же воззваний ввиду особого их успеха среди солдат. Кроме того издававшиеся департаментом полиции воззвания распространялись в Петербурге через доктора Дубровина и находящийся под его председательством «Союз русского народа», а в Москве через издателя-редактора «Московских ведомостей» Грингмута, которому транспорт воззваний был передан в декабре 1905 года в Москве лично д.с.с. Рачковским. Провокационные воззвания департамента распространялись и в иных местах через полицию и жандармов. Все вышеизложенные сведения я сообщил председателю совета министров, передав ст.секр. гр. Витте и все вышеописанные воззвания (вследствие этого экземпляры их у меня не остались). Гр.Витте вызвал к себе ротмистра Комиссарова, который все эти сведения подтвердил. Ротмистр Комиссаров и мне подтвердил их все без исключения, причем объяснил, что действовал по приказанию заведующего политическою частью департамента полиции Рачковского,  а затем образцы воззваний до набора их представлял для прочтения директору департамента полиции Вуичу, и только после отметки последнего о прочтении проекта воззвания, отдавал его в набор.

По настойчивому требованию ст.секр.гр. Витте деятельность типографии департамента полиции была прекращена. При этом для того, чтобы иметь повод отказать Рачковскому в исполнении требования печатать воззвания вопреки приказанию председателя совета министров, ротмистр Комиссаров сломал печатный станок, а затем он из помещения департамента полиции был перенесен в квартиру ротмистра Комиссарова.

Помимо всего изложенного от Вашего Превосходительства было скрыто, что прокламации, призывающие к избиению евреев, распространялись в г. Александровске Екатеринославской губернии и после прекращения в этом городе беспорядков, т.е. 14 декабря 1905 года. Считаю долгом представить сохранившийся у меня экземпляр прокламации, распространявшийся в городе Александровске 25 и 26 января текущего года и призывающей население этого города к избиению евреев 27 января, в годовщину войны России с Японией. От Вашего Превосходительства было скрыто, что чиновник особых поручений Рачковский заведывал политическою частью департамента полиции до 20-х чисел апреля, что будучи по Высочайшему повелению освобожден от этой обязанности, по письменному приказанию начальства, заведовал всеми Охранными отделениями, что ему было предоставлено право давать направление всем делам департамента полиции, которые он признает нужным взять в свое ведение, и что на него тем же приказанием было возложено поручение использовать в видах правительства общественные силы и организации. Вашему Превосходительству было доложено неверно, что ротмистр Будаговский для внушения был вызван в Петербург по обнаружении его преступления и что департаментом  полиции немедленно по получении сведений о подготовлении еврейских погромов самостоятельно посылались телеграммы о принятии предупредительных мер. Ротмистр Будаговский был вызван в Петербург не по получении его декабрьских донесений, а лишь в конце февраля или марта исключительно вследствие решительных настояний председателя совета министров гр. Витте о необходимости прекращения деятельности правительственных организаций. Также как и телеграммы о предупреждении погромов посылались только по требованию гр. Витте, что мне хорошо известно вследствие того, что сведения об организации погромов гр. Витте получались почти исключительно от меня.

Позвольте мне помимо сведений, которые нравственный долг обязывает мне сообщить Вашему Превосходительству, сообщить Вам также и мнение мое, как бывшего директора департамента полиции, о причинах представляющегося на первый взгляд непонятным бессилия центральной правительственной власти не только прекратить погромную политику местных властей, когда она исходит от них, но даже получить полную осведомленность об организации ими погромов. Я не останавливаюсь на безнаказанности должностных лиц, виновных в погромах,  как на одной из этих причин; она не нуждается в доказательствах. Существуют и иные причины общего свойства. В бытность мою директором департамента полиции, произошел один, но один из самых ужасных еврейских погромов, Кишиневский. Пользовавшаяся в то время привилегией обсуждать наши внутренние дела заграничная и нелегальная пресса, а также некоторые общественные круги обвиняли в организации этого погрома департамент полиции. Департамент полиции в оном неповинен, но обвинение имело то основание, что исходило из предположения о всемогуществе и департамента и министра внутренних дел. Для каждого взволнованного впечатлением ужасов погромов обывателя не могло не казаться абсурдом, что низшие исполнительные чины могут посметь организовать погромы без санкции высшего начальства или хотя бы без уверенности в его сочувствии. А между тем такое уродство существует. При самом добросовестном исследовании участия должностных лиц в устройстве в 1903 году в Кишиневе избиения евреев мне, в качестве директора департамента полиции, не удалось обнаружить в этом отношении ничего, кроме неясных указаний; однако такое участие, несомненно, существовало. И что весьма характерно, тайна погромных организаций стала доступна мне только после того, как я перестал занимать официальное положение при министерстве внутренних дел. В таких условиях находится каждый, не придерживающийся погромной политики, член центрального правительства. Объясняется это тем, что власть министра внутренних дел и его центрального политического органа совершенно бессильна, не полиция и жандармерия находятся в его руках, а он находится в руках у представителей этих учреждений. Вся власть фактически перенесена сверху вниз положением об охране, продолжительностью его применения в государстве. Служба в судебном ведомстве, дающая огромный материал для правильного суждения о практическом значении положения об охране, убедила меня, что положение это никогда, ни в один из периодов своего существования  не принесло государству ничего, кроме вреда; вследствие этого я согласился принять должность директора департамента полиции только под условием полного прекращения действия положения об охране. Не моя вина, что условие это не было выполнено, и я вынужден был посвятить себя посильному ослаблению приносимого положением об охране зла. Этот невольный опыт дает мне основание утверждать, что самая опасная сторона означенного исключительного закона состоит в том, что благодаря ему каждый чиновник полиции, каждый жандармский оофицер со своими секретными агентами обращается в вершителей судьбы каждого обывателя, а в сумме и всей России. Все применение положения об охране основано на сведениях чинов полиции и жандармерии, не имеющих над собой никакого контроля на местах и не поддающихся контролю центрального учреждения, что приводит последний к необходимости всякие сведения из этих источников принимать на веру, в полицейских же и жандармских чинах вселять уверенность, что все зависит от них и их сведений, а не от министерства, бессилиекоторого перед ними и их сведениями они воочию перед собой видят. Вследствие этого отдельные чиновники полиции и жандармские офи-церы считают себя в праве вести свою самостоятельную политику, а министерство в отношении злоупотреблений своих подчиненных является самым неосведомленным учреждением, ибо вынуждено иметь дело или с явной ложью, или с затемняющей истину умышленной неполнотой доставленных ему сведений (откровенность ротмистра Будаговского в его декабрьских донесениях объясняется только уверенностью его в поддержке начальства). Отсюда происходит полное безначалие полиции и жандармерии в области их политической деятельности, безвластие министра внутренних дел.

Рядом с этой постоянной причиной описанного мною разлагающего государственную власть порядка существует и причина временная. Когда мне, в январе и феврале текущего года, пришлось собирать сведения об организации еврейских погромов, я не встретил ни одного лица из состава департамента полиции, общей и государственной полиции, которое не имело бы непоколебимой уверенности, что существуют два правительства, проводящие каждое свою самостоятельную, враждебную другой политику: одно в лице статс-сектетаря гр. Витте, другое – дворцового коменданта  генерал-майора Трепова, который, по распространенному мнению, докладывает ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ сведения о положении вещей в Империи в ином освещении, чем которое дается им докладами председателя совета министров, и таким образом влияет на направление политики. К такому убеждению имеются основания в том, что, будучи назначен дворцовым комендантом, генерал Трепов настоял на назначении в его распоряжение особых сумм на агентурные расходы и тем приобрел средства, которыми может быть снабжен только министр внутренних дел, и в  том, что, оставив в 1905 году должность товарища министра внутренних дел, генерал Трепов, тем не менее, продолжал помимо министра внутренних дел и без его ведома получать из департамента полиции для ознакомления все сколько-нибудь выдающиеся, не имеющие никакого отношения к делам дворцового коменданта, дела и бумаги, и даже не только те, которые получались департаментом, но и те, которые от него исходили. Для какой бы цели генерал Трепов не имел особый фонд и документы департамента полиции, как бы он не пользовался своим положением, всеобщее верное или ошибочное убеждение среди подчиненных Вашего Превосходительства о влиянии генерала Трепова на политику государства существует непоколебимо, оно также твердо, как и уверенность их в сочувствии генерала Трепова политике погромов. И какие бы меры ни принимались министерством против погромов, они будут продолжаться, пока в местных полицейских властях будет существовать уверенность в бессилии министерства и в силе других властей.

Прошу Ваше Превосходительство принять уверения в совершенном почтении и преданности Вашего покорного слуги.

С подлиным верно А.Лопухин.

14/27 июня 1906 годаг.Мюнхен

 

 

(Письмо Лопухина Столыпину опубликовано Ф.Лурье в журнале «Вестник Еврейского университета в Москве», No 4, 1993,  в статье «Из истории правительственных провокаций. Опыт исторического расследования. Публикация Ф.Лурье»,  стр. 168 – 179)

 

                                                     ***

 

ИЦЕЛЕВ: Несколько слов о том, как сложилась дальнейшая судьба C.Д. Урусова. В ноябре 1904 года его из Кишинева переводят на губернаторскую должность в Тверь. Через год его назначают товарищем (заместителем) министра внутренних дел в правительстве Витте.

В 1906 году Урусова избирают депутатом Государственной Думы от Калужской губернии. 8 июня 1906 года при обсуждении в Думе причастности властей к организации погромов Урусов произнес обличительную речь, которую закончил фразой: «На судьбы страны оказывают влияние люди, по воспитанию – вахмистры и городовые, а по убеждению – погромщики». Урусов был в числе депутатов Думы, подписавших антиправительственное «Выборгское воззвание», за что в 1908 году был приговорен к шести месяцам тюрьмы. После публикации «Записок губернатора», один из «героев» книги Г.А. Пронин подал на Урусова в суд за клевету и, благодаря своим связям в «высших сферах», суд выиграл, после чего Урусов вновь был подвергнут тюремному заключению, на этот раз четырехмесячному.

После Февральской революции, с марта по июнь 1917 года, Урусов занимал пост товарища министра внутренних дел Временного правительства.

В советское время Урусов работал в различных гос. учреждениях, и неоднократно подвергался кратковременным аре-стам по подозрению в антисоветской деятельности.

По свидетельству дочери, Урусов скончался во сне от сердечной недостаточности в ночь на 5 сентября 1937 года.

Историк Нина Хайлова цитирует отрывок из неопуликованных воспоминаний дочери Сергея Дмитриевича - Софьи Сергеевны. В начале 1930-х гг. eй по работе нужно было попасть на один из секретных заводов. Для получения пропуска у нее не доставало каких-то бумаг. Но когда вахтер-еврей узнал, что она дочь бывшего губернатора Бессарабии, он организовал ей пропуск, отметив при этом: «Если бы я мог, я не только на любой завод, я бы вам в рай пропуск выписал».

«Этот случай, говорится в мемуарах Софьи Сергеевны, произошел при жизни папы,  он очень смеялся и, по-видимому, был чрезвычайно тронут».


Подобные эпизоды – лучшая награда для праведника.


К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера