Маленькие и большие. Стихотворения

Родился в Донецкой области в 1964 году. Окончил Московский геологоразведочный институт. Работал слесарем на металлургическом заводе, помощником бурильщика, буровым мастером, чернорабочим в монастыре, корреспондентом, менеджером. Издавал литературный журнал «Родомысл». Печатался в различных изданиях – «Литературная газета», «НГ-экслибриc», «Кольцо А», «Дети Ра», «Бельские просторы», «Нижний Новгород», «СловоWord».

Автор трёх книг: «Пастушьей сумки патерик», «Папа и голуби» – проза, «Гудели шмелики» – стихи. Член Русского ПЕН-центра.

Поэзия Владимира Пимонова подкупает невероятным ощущением принятия жизни, её полноты и разнообразия, незыблемости и хрупкости, значимости и возвышающей легкости, наконец, её причудливости и диковинности. В этом щедро приправленном иронией поэтическом бульоне, всё бурлит, находится в движении, преображается и превращается, искушает следовать метафорическими тропами, ведомыми только самому автору. Устоять невозможно.

О. Г.

 
маленькие & большие
 
у страха маленькие стихи.
в них присутствуют мухи и лопухи.
в них рифмы бегают по воде.
и стихи эти светятся в темноте.
 
но есть ещё большие стихи.
они начинаются от сохи,
и упираются в небосвод.
в них нежность города берёт.
 
 
* * *
                брату
 
не унять, не понять, не посеять
тихой улочки хлипкую скуку.
пал туман вместе с вечером
в девять.
потревожил облезлую суку.
и в облаенном сукой пространстве
задрожал огонёк, сожалея,
что зануда-репейник убранством
уколол близорукую фею.
 
тени нежных моих приведений
в дом стучались стрельнуть сигаретки.
только фея, забыв огорченья,
всё качалась на грушевой ветке.
 
 
* * *
                 маме
 
грустинкой ветер порошил,
печалинкой подсыпывал,
выл за окном что было сил
и в дымоходе всхлипывал.
 
и хаты трескался саман,
но не искал сочувствия.
и слёзы хлюпали в стакан,
капелью нас напутствуя
 
на жизнь в отчаянном быту,
на песнь, увы, безгласную...
и на погоду, как мечту –
безветренную, ясную.
 
 
* * *
 
весна ни строчки за душой
вовсю мартует жизнь однако
с досады точку с запятой
влепил туда где спит собака
 
зашевелилась в конуре
спросонья зарычала псина
а я небрежное тире
под крышу ласточкам закинул
 
и восклицательнейший знак
в кустах смородинных столбычит
и на пригорке просто так
трава дефиски в небо тычет
 
от фразы оставляю ах
уместны громкие иканья
весна родились впопыхах
стихи без знаков препинанья
 
 
* * *
                  Дочери
 
 зачем же, выдумка моя, я топал на тебя ногами?
 вот пластилиновый араб кромсает булочки ножами.
 вот пластилиновый верблюд трясёт горбами над подушкой
 и пластилиновую пыль себе я сыплю на макушку.
 слезу медовую твою ловлю в шершавые ладони.
 и мной придуманный Восток в ней безнадёжно тонет,
 тонет...
 
 
* * *
 
трамвай травмирован слегка.
но держит путь походкой птичьей.
за воздух держится рука.
кондуктор – девушка с косичкой
 
картавит, требуя с тебя
проездной платы и пространства.
но ни купона, ни рубля
в карманах твоего убранства.
 
за воздух держится рука.
внимает слух привычным матам.
трамвай ползёт издалека,
в родные движется пенаты.
 
он полон горестью людей.
он будто пленник на веревке.
…ты будешь вытолкнут взашей
на предпоследней остановке.
 
 
* * *
 
между Москвой и небом
нет ни войны, ни мира
между Москвой и небом
радости аромат
между Москвой и небом
ангел помажет миром
между Москвой и небом
Сергиев Посад.
 
 
* * *
 
я вдохну тебя, неволя –
крепостное моё право...
сохнет во дворе тополя,
нищий ветер свищет справа.
нищий ветер. крепость – слева.
день бессолнечный, слезливый.
эти слёзы – для посева
и немного – для полива.
кандалы, колодки, цепи –
прихоть барская, забава.
и души смиренный лепет:
«крепостное моё право».
 
 
* * *
 
поначалу было фиг ли
фиг ли помнить или жить
вицлипуцли варит в тигле
мир в котором петь и пить
мир в котором есть упорство
в кипятке пищит шипит
в предвкушении обжорства
беспардонный общепит
вицлипуцли воет лает
небо всасывая в пасть
поклонись глава седая
поклонись чтоб не упасть
 
 
* * *
 
не читайте стихи в электричке
ни Хайяма, ни Блока, ни Фета
налетят вдруг дрозды и синички
на макушку нагадят за это.
и протяжные песни не пойте
в электричке не место «Аиде».
рот откроется – тотчас закройте
лишь в окошко устало смотрите.
в электричке не место субботе
в небе слева – закат помидоров
вечер умер, а вы всё живете
...и готовы убить контролёров.
 
 
* * *
 
мысль отчаянной бритвой
срежет будней печать
ты живёшь без молитвы
вожделея печаль
снежной нотой псалтири
как тебя обогреть
в замерзающем мире
ты – звенящая медь.
 
 
* * *
 
проливает вино Изергиль
промывает мозги алкоголь
оседает на лампочку пыль
пролетает по комнате моль
снова осень втирает очки
выключатель для солнца искрит
проникают сквозь дырочки
беспокойство и вечный стыд
Данко грудь как рубаху рвёт
эй кого там ещё согреть
в бедном сердце который год
продолжаю звенеть звенеть
 
 
* * *
 
нас приучали к смерти,
к тому, что жизнь ничто.
письмо поёт в конверте
и рушится гнездо.
мы – снег. спешим куда-то.
снег рухнул и уснул.
слезинки винограда
бросаются под стул.
а может, это льдинки
смерзаются в слова.
раздавлены ботинком
хурма или халва.
 
 
* * *
 
ноябрь-ноябрь небрит, разут,
покрыт коростой, подморожен.
его на праздники зовут,
а он привычно корчит рожи
тебе и мне, тебе и мне.
и, как ни странно, не тревожно.
слова застыли в тишине –
молчаньем захлебнуться можно.
уж снегом пухнут облака.
ноябрь расправил плечи гордо.
ОРВИ (привет от сквозняка!).
щекочет горло.
 
 
* * *
 
чистый лист – поляна снега
мыслей кружева
штрих-пунктиром без разбега
падают слова
 
на квадрат ладони мокрой
на твою Москву
где центральный её округ
погружён в тоску
 
гул машин. немного сзади
с шаурмой узбек
...в сером будничном квадрате
умирает снег.
 
 
* * *
 
град столичный, центр вселенной,
что мы знаем о тебе?
беспокойный, огроменный,
как звучать в твоей трубе?
нотой ля? метрошной нотой?
бить по рельсе колесом?
повороты, привороты,
Мариконе, Нино Рота –
выдыхаем в унисон.
и вдыхаем апельсинно
тёплые твои огни.
от Арбата до Неглинной
вальсом прозвучим старинным,
колокольцем прозвеним.
 
 
* * *
                Светлой памяти Неле
 
небось вселенная не рухнет
хотя ангелы наверняка обалдели
ведь на твою небесную кухню
я с коньячком к тебе, Неля
закуривай скорей сигарету
дым ароматный и чуть торопливый
растворяет души, потолок и предметы
но, слава Богу, не слышно взрывов
зима-июль. всё смешалось.
херувимам нальём по рюмке тоже
у них ведь когда-то сердце сжималось
и молилось за нас: «Помилуй, Боже!»
а сейчас мы здесь, на небесной кухне.
стены побелены, полы помыты.
и звезда за окном горит, не тухнет.
и никто не забыт. и мы не забыты.
 
 
 
* * *
 
седьмое марта. час до пробужденья.
во сне ещё наивно, как в раю.
но мир уже готовят к преступленью,
и ангел твой у бездны на краю.
и крыльев нет. ладони кровоточат.
и яблоню качает на ветру.
бессмертие – всё мельче и короче,
как детство, что исчезнет поутру.