Родилась и живет в С.-Петербурге. Училась на факультете журналистики СПБГУ. Пишет прозу с детства. Посещала литклуб «Дерзание» Дворца творчества юных (студию В.Н. Кречетова), литературную мастерскую Андрея Аствацатурова и Дмитрия Орехова. Публиковалась в электронных и печатных журналах, альманахе молодых авторов «Взмах», член экспертного совета журнала «Электротехнический рынок». Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ.

Мы стоим посреди длинного проходного двора между каналом Грибоедова и Малой Конюшенной улицей. Мы тут по делу: муж открывает новый боксерский зал с видом на Спас-на-Крови здесь, в одном из домов. Оглядываю детскую площадку, обшарпанные стены цвета словной кости и полукруглые окна.

– Знаешь, что это за место? – спрашиваю мужа.

– Двор, – отвечает, придирчиво оглядывая коричневую дверь парадной. Примеряется, будет ли народ легко находить вход в клуб.

– Неправильно, – отвечаю.

– А что тогда? – рассеяно спрашивает Сережа, копошась в телефоне. Бригадир строителей, с которым он должен обсудить ремонт будущего зала, цвет стен, места для крепления мешков на стене и всё такое, запаздывает.

Я отхожу и сажусь на скамейку на детской площадке. Роюсь в сумке в поисках сигарет. Я жалею, что задала мужу этот вопрос, потому что адекватно ответить на него смогу вряд ли. О таких вещах не рассказывают мужу тридцатилетние особы в скучных черных пальто. Сегодня в ходу сиропные истории успеха, вылощенные фотки, здоровые и мудрые люди, которые трудятся, путешествуют по миру, занимаются спортом и протягивают к небу хохочущих младенцев.

Старое доброе саморазрушение больше никому не нужно. И оно валяется пыльное где-то в углу этого самого двора. Двора, который я знаю очень хорошо, потому что на самом деле он называется Медицинский двор, а лестница, причем именно та, где будет зал,– парадкой Джонатана Дэвиса. И это нетленная дворово-парадная мифология центра веселых и злых пятнадцатилетних существ, которыми мы были в начале двухтысячных. История о грязи, ню-метале, дешевом и вкусном алкоголе и приправленном детским непосредственным смехом стремлении скатиться куда-нибудь: под стол, со сцены на концерте в клубе «Молоко», на скейте с самых острых в городе граней, из окна в школе: пониже, поглубже, посильнее.

На противоположной скамейке, которая стоит тут, несомненно, с тех самых времен, я вижу Ноту. Нота уткнула голову в колени вельветовых брюк. Темные волосы собраны в хвост. За спиной – синий рюкзак Red Fox, на ногах промокшие в весенних лужах черные скейтовые кеды. Нота задыхается.

– Ну как, ей не лучше? – спрашивает у меня Карлен, который отходил в сторону посовещаться с парнями.

– Я думаю, что ей просто надо проблеваться.

– Подождите, – говорит Нота, хватая ртом воздух, – сейчас вот отпустило… – Она поднимает голову и пустыми темными глазами смотрит в никуда. Ждет.

К ней то и дело подходят другие девчонки: Саша, Агния. Обнимают. Сколько бутылок водки мы сегодня выпили, никто толком не считал. Кругом на детской площадке раскиданы белые пластиковые стаканчики.

– Тань, иди-ка сюда, – манит меня Карлен в другую часть двора. Там кучкой стоят парни. Кто-то еще пьет водку. Лица серьезные.

– Мы вызовем «скорую», – говорит Карлен. – Это не шуточки.

– Подожди, – отвечаю.–Я думаю, она блеванет, и всё нормально будет. Сейчас успокоится, и мы ее к Саше отведем. У нее дома никого, откачаем. Поспит там.

– Тань, это не вариант. Это продолжается уже полчаса. Вдруг у нее астма?

– Нет у нее никакой астмы! – встревает в разговор Саша. – Давайте сначала в аптеку за кислородной подушкой.

– Мех уже пошел. Да нельзя с таким шутить! Знаете, как люди от синьки кидаются? – Он щелкает пальцами в воздухе. – Вдруг водка паленая была?

– Тогда бы мы все. А больше вроде никто не блевал.

– Петя только.

– Ну, он всегда.

– В общем, мы с парнями решили, что вызовем.

– Она не даст вызвать. Знаешь ее папашу? Это палево. Она убежит.

– Значит, вы ее отвлечете, а Стальберг выйдет на Грибоедова и оттуда позвонит.

Мы с Сашей подходим к Ноте. Она глубоко прерывисто дышит. Агния держит ее за руку.

– Ну как?

– Хуже, – отвечает Агния.

– Нота, давай врача, а? – говорю.

– Нет! – Нота кидает на меня злобный взгляд. – Я сейчас отойду.

Я смотрю на Сашу и показываю ей глазами в сторону парней.

– Попей, Нота, – Агния протягивает ей открытую пластиковую бутылку воды. Нота отталкивает горлышко, и вода проливается на землю.

Подбегает Мех.

– Короче, кислородных подушек нет, дали вот таблетки от астмы. Мне сказали «скорую» вызывать. Не хотели таблетки продавать, суки, спрашивали, где она… – Мех протягивает таблетки.

– Не надо «скорую»! – кричит Нота. – Не надо! – во взгляде карих глаз ярость и боль.

Саша разрывает упаковку черными ногтями, начинает с умным видом читать инструкцию.

Я мнусь на месте. Достаю сигареты. Что же будет, когда за ней сейчас приедет карета? Она ведь этого нам не простит. Получается, мы предатели какие-то, сдаем ее взрослым. Но что, если без этого ей и правда станет хуже? Что, если это настоящая астма, и она просто умрет в троллейбусе, в котором мы по Невскому поволочем ее на Поварской к Саше домой? Какой из двух вариантов убьет ее меньше?

После водки мозг соображает очень туго. Как только Нота начала задыхаться, веселье с воплями, скандированием песен группы Jane Air и массовыми тостами за успех утреннего сочинения по литературе оборвалось. Все засуетились, забегали, стаканчики попадали в грязь, кто-то побежал звонить брату-студенту первого меда, кто-то в магазин за водой, кто-то в аптеку. Петя Рогов отрубился на другой скамейке, положив белокурую голову на рюкзак. Все здорово перепугались, и только Сережа Микрофон со своей смазливой девушкой Кристиной, которая учится на класс младше, продолжали потихоньку бухать, пока все нянчатся с Нотой. Мы с девчонками недовольны, что он притащил ее в тусовку. Она совсем не похожа на нас: одета как взрослая тетка, каблуки, сумка, какие-то невнятные кожаные штаны. Смотрит на нас издали, то ли свысока, то ли со стеснением.

Наконец во двор въезжает белая «скорая». Карлен знаками просит нас отвлечь Ноту. Когда к ней подходят врачи в синих одеждах, мы расступаемся. Она смотрит на нас и повторяет:

– Идиоты, на фиг вы это сделали? На фиг вы это сделали?

Лицо у нее при этом какое-то взрослое и мудрое, словно на самом деле она говорит:»Идиоты, вы не поняли, что я притворялась?»

Или это мне только кажется от водки.

Нота говорит врачам: «Со мной все нормально. Со мной ничего».

Ее под руки ведут к машине и сажают внутрь. Карлену удается узнать, что ее повезут в Купчино. Когда задница «скорой» скрывается на выезде из двора, мы решаем срочно ехать следом. Узнать, что с Нотой, а в крайнем случае – организовывать побег. Для поездки в Купчино делимся на две группы. Микрофону надо проводить Кристину домой, и часть народу отправляется до Восстания по земле, мы же спускаемся в метро. Скребем мелочь на жетоны. Те, у кого остались карманные деньги, покупают жетоны другим.

В вагонах ржем, спим друг на друге, распугиваем пассажиров своим видком и запахом перегара. Пестрые пьяные бесы в промокших кедах и темных от весенних луж широких штанах.

В Купчино долго тащимся пешком до больницы. Удивительный простор, который мы месяцами не видим в центре, прозябая во дворах-колодцах, раскидывается перед нами.

В больнице долго ищем приемный покой. Парни идут выяснять, куда определили Ноту. Мы ждем на улице.

– В общем, нам сказали, что она всех послала, не говорит свой телефон. Ее заперли и отпустят, только если родители приедут, – говорит вышедший из дверей больницы успевший протрезветь Стальберг.

– А сама-то она как? – спрашивает у него Агния.

– Да всё с ней нормально, – отмахивается он, вставляя в рот сигарету.–Я попытался представиться ее братом, просился к ней хоть на два слова. Не пустили. Там бабка злая как черт сидит.

– А что, – говорит Саша, – можно ведь и правда ее брату позвонить. Он третьекурсник, ему-то ее отдадут с паспортом. И перед папашей палиться не придется.

– Ну, попробуй, – Стальберг протягивает Саше исцарапанную «Нокию» с треснутым экраном. – У него мобильник есть?

– Нет, я домой позвоню, – говорит Саша и отходит, – будем надеяться, на него попаду.

Через минуту возвращается.

– Получилось! Сергей попросил никуда не ломиться и ждать его. Он позвонит, когда в Купчино поднимется. Скоро выезжает.

– Ну, че, давайте ждать, – объявляет Карлен, – вон лужайка, на солнышке хоть погреемся.

Мы отправляемся в сторону огромного поля, посреди которого возвышается начинающий зеленеть холм. По дороге встречаем вторую часть нашей группы. У Микрофона на лице синеет огромный фингал.

– У меня сегодня самый замечательный день! – со смехом орет он.

Выясняется, что его бросила Кристина, а потом до них докопались скины, и Микрофона изувечили.

Обнимаемся, с гоготом выясняем подробности и поднимаемся на холм. Там расстилаем куртки, валяемся, курим. Кто-то отправляется в магазин за соком. Кто-то целуется. Мне звонит мама. Говорю ей, что мы еще гуляем после школы большой компанией, поэтому домой приду только совсем вечером.

Мы болтаем и смеемся на солнце, с криками сбегаем с холма и поднимаемся обратно, пьем, передавая друг другу пакет, самый дешевый яблочный сок. У кого-то оказывается круглый плеер для дисков с новым альбомом Soul Fly. Проходит час, другой. Парни, поняв, что Сергей уже давно должен был нам отзвониться, решают дойти до приемного покоя.

– Прикиньте, – говорит Карлен, когда они возвращаются,– ее час назад забрал отец на машине, вместе с братом. А этот мудак нам даже ничего не сказал!

Мы с дружной руганью начинаем собираться.

– Ну и на хер мы сюда притащились? – ноет кто-то.

– Как же впадлу сейчас будет идти до метро!

– Давайте на трамвае! Вон остановка, они до Лиговки отсюда идут.

Идем на остановку. Долго ждем другой трамвай. Кто-то уже отмазывается перед родителями по телефону. Наконец загружаемся. Из пассажиров кроме нас тут никого нет. Нет и кондуктора. Рассаживаемся в хвосте и курим. Трамвай дребезжит, стекла пронизывает вечернее медовое солнце. Мы щуримся сквозь улыбки, и в мире в этот момент есть только наша тусовка, весна и блаженная усталость. Ближе к центру ребята один за другим выходят на разных остановках, прощаемся. Кабину трамвая начинает заполнять пыльная толпа обычных людей, которые смотрят на нас с любопытством и презрением, некоторые же вообще стараются не смотреть. Нас это не обижает, ведь мы знаем, что никогда не будем такими как они.

Смотри на мои сережки, дреды и портаки, на мои чейнболы и кеды, я только улыбнусь, потому что тебе никогда этого не понять, спецфак. Всё, что тебя интересует,– хлам и бытовуха. Покупать вещи. Сколько водки мы выпили за то, что никогда не станем такими, как они? Вспоминайте, ребята!

Я сижу на скамейке и трогаю никогда не заживающий шрам от сережки под нижней губой. Теперь в Медицинском дворе откроется зал, где мой муж будет тренировать детей. Он будет учить их любви к спорту и вниманию к здоровью.

– Потому что моя работа, – произносит он, – заключается и в том, чтобы не дать им оказаться на улице. Я там был и очень хорошо знаю, что это такое.

– И что же? – спрашиваю я.

– Поверь мне, – отвечает он с блеском в глазах, – о таких вещах тридцатилетние парни из Металлостроя не рассказывают своим женам.