Спички

СПИЧКИ

Жжёные спички на потолке подъезда.

Кто-то здесь был до меня, вглядывался в бездну,

проявлял любопытство к смерти:

плевал в колодец

и считал, как долго летит плевок.

А когда внизу появлялись люди – 

Делал шажок назад, втягивал внутрь слюни.

Был головокружительно одинок.

Определял по шапкам: Марь-Санна из двадцать третьей,

Тихий алкаш с девятого, Иннокентий.

Ленка Петрова и лайка ее – Маркиз…

Ходят по дну заплёванной серой смерти.

Давят на кнопку – и лифт громыхает вниз.

Вышел в открытый космос – сделался невесомым

Ключ, что висел на шее, – и, значит, до полвосьмого

Полировать перила да вслушиваться в шаги.

Никому доподлинно не известно – 

Как попадают спички на потолок подъезда?

Против какой, ссутулясь, бредут пурги?

Никому... но всё-таки интересно:

Если долго смотреть – или что-нибудь кинуть – в бездну,

То по бездне пойдут круги?

*  *  *

Покрыты плесенью печали,

Зернистой изморозью грусти,

Лежали паданцы, дичали, 

Сгнивали заживо, и пусть их.

В боярских зарослях крапивы,

Такой матёрой, бородатой,

Лежали груши или сливы,

Плодами бывшие когда-то.

Темнели белые наливы

В чаду размеренного тленья,

Неприкасаемо червивы –

Ни на компот, ни для варенья.

Добыча ос, и мух, и прочих

Насельников большого сада,

Служителей, чернорабочих,

Специалистов по распаду

Органики. Двойных агентов,

Так сноровисто-хлопотливо

Снующих между тьмой и светом

И между стеблями крапивы.

 

ПОДОЖДИ-КА 

Дождь пытается что-то сказать.

Я боюсь, что вот-вот пойму

и уже не смогу назад 

отыграть, и тогда к нему

поневоле придётся мне

прислушиваться вот так

до скончания дней, и не

абстрагироваться никак

мне тогда уж наверняка

от знания языка.

От незнания языка.

Потому что, как только вник 

в заоконный дождя бубнёж,

ты навеки его двойник,

человек, но как будто дождь.

Но как будто идёшь, стоишь

перед входом в любую речь,

а стекло между вами – лишь

только повод струиться, течь,

разветвляясь, дрожа слегка,

каплями языка.

Словно кто-то бессловно грезит,

продвигаясь по кромке фразы,

интонациями в разрезе

окропляя мой слух и разум.

«Подожди-ка», – скажу уму.

Только слухом тебя пойму.

*  *  *

Помнишь, как были стрижами,

Рыли пещеры в песке,

Рядом бездумно лежали,

Слушали плёс вдалеке.

Словно куда-то летели,

Или куда-то текли,

Как в перевёрнутом теле-

скопе, на донце Земли.

В вогнутой линзе июля,

В выпуклом знобком теньке,

Даже не то чтоб уснули,

Просто ушли налегке.

Цвиркнув, стремительно взмыли

В пёстрое небо стрижей.

Помнишь, душа моя, или

Не вспоминаешь уже?

 

*  *  *

Жизнь – коса в океане смерти,

переходишь ее всегда

поперёк,

в самом узком месте,

даже если дожил до ста.

Переходишь ее поперёк,

одинок...

Не вперёд, не назад – бочком,

крабиком-паучком

на тонюсеньких цепких ножках,

переносишь себя туда,

где вода, казалось бы, точно та

же

самая,

да совсем не та,

и от мысли о ней тревожно.

Только в мыслях этих – какой резон?

Ведь коса ныряет за горизонт.

(И тебе, и тебе туда же!)

Бесконечно-долгая полоса...

На неё ты смотришь во все глаза,

проходя свой кусочек пляжа.

*  *  *

Вечерние скопленья окон

О чём-то взгляду говорят, 

Их блюзовым тягучим соком

Привычно лакомится взгляд –

Бездумно, вряд ли замечая,

Что сам становится теплей.

Узнать бы, что его смягчает

В случайной формуле огней?

Что в этом, собственно, такого –

Там погасили, тут зажгли,

Зажгли и погасили снова...

Так единицы и нули

Стекают вниз по монитору, 

Шифруя тайну бытия.

Тебя притягивает город,

Как муравейник – муравья,

Как ноздреватый сыр уюта –

Озябшую полёвку-мышь.

«Смотри – луна! Скорей: салюты!»

И ты – бежишь.

 

СОБАКА ЛАЕТ 

Собака лает, ветер носит –

Собаку с будкой, листья, осень,

Клочки растрепанного дыма,

Они моя картина мира.

Летит моя картина мимо,

Меняясь неостановимо.

Собака лаять перестала,

И тут же ветренее стало.

Всё в мире связано незримо –

То облако с повадкой мима

И то, с котомкой пилигрима

На кучевых руинах Рима,

И прима с кисточкой для грима.

Всё зыбко, мнимо.

Пёс оторвался – прямо с цепью

По небу мчит, цепляя репья,

И хвост его трубой из дыма

Летит за ним неотделимо.

Всё в этом ветре повторимо,

Что не влекомо, то гонимо,

Растворено – и вновь творимо.

Скажи мне что-нибудь, помимо.

*  *  *

Я не хочу посмертной славы –

Сказала девочка одна

В очках без стёкол и оправы,

Сама за ними чуть видна,

Лишь краем глаза уловима.

Должно быть, это некий трюк,

Неловкий призрак пантомимы, 

Глагол отсутствующих рук,

Взметнувшихся поправить дужки.

(Ха-ха, а дужек-то и нет!)

И машут сквозь неё подружки

Кому-то, чтоб не застил свет.

А он стоит и застит, застит,

Пылинок пляшущих столбец

В косом луче... и вот он гаснет,

Накрытый тенью. Всё, конец.