Звезда над копром. Глава из повести

В Москве Иван остановился у старых знакомых отца, которые жили в большой трехкомнатной квартире на Бауманской улице. Узнав, что Ивана направляют в командировку в Москву, Матвей Кузьмич сходил к односельчанину Федору Семеновичу Травкину и узнал у него адрес и домашний телефон его брата Василия и своего друга детства, который жил в Москве. Позвонил он ему с междугородней телефонной станции, незадолго до этого открывшейся в Шахтерске. Услышав старые и огрубевшие от времени, но все равно хорошо узнаваемые и даже родные голоса, оба очень обрадовались друг другу. Долго вспоминали родные Озерки, односельчан. Вспомнили, как босоногими пацанами ловили в озере рыбу и Василий чуть не утонул, но его уже захлебывающегося успел вытащить из-под воды Матвей. Вспомнили, как мыли по вечерам в озере лошадей, а барский конюх дед Авдей разрешал им за это на них покататься верхом. Вспомнили, как вместе работали на шахте и уже Василий спас Матвею жизнь, вытащив его из-под шахтного завала. Многое вспомнили два старых друга, не видевшиеся почти полвека, даже всплакнули втихомолочку. А еще о многом они вспомнить не успели из-за короткого времени их разговора. Матвею Василий сказал, что он будет очень рад встретить, познакомиться и приютить на время у себя дома его сына Ивана.

В доме Травкиных Ивана встретили как родного. Василий Семенович даже обнял его и, не дав толком снять верхнюю одежду с обувью и подарить переданные отцом деревенские подарки, потянул его на кухню, где в это время расставляла на стол тарелки с закусками Светлана Борисовна.

— Ты посмотри, Светлана, вылитый Матвей! — сказал он жене.— Нет, ты только посмотри, такой же высокий, плечистый, с ямочкой на подбородке, вылитый Матвей! И такой же, как и Матвей, черноволосый! Хотя вы, Петровы, все там, в Озерках, чернявые были, как цыгане! — не переставал радоваться Василий Семенович.— Ты посмотри на него, посмотри! Помнишь Матвея-то? — спросил Василий Семенович у жены.

— Я его плохо помню, я видела его только один раз,— улыбнулась Светлана Борисовна, рассматривая Ивана, который смутился от такого радушного приема.

— Давай, давай, Светлана, расставляй закуску, а то Иван с дороги, наверное, проголодался,— начал поторапливать жену Василий Семенович, доставая из холодильника бутылку водки.

— Да нет, я не проголодался, вы не волнуйтесь,— ответил смущенный Иван.

— Ты не разговаривай, а давай садись за стол,— приказал гостеприимный хозяин.— Светлана, а ты куда это собралась? — спросил он у жены, увидев, как та направилась из кухни.

— Пойду я, Василий, что-то нездоровится мне, давление, наверное, поднялось,— ответила Светлана Борисовна.

— Что, может врача вызвать? — растерянно спросил он у жены.

— Не нужно, я пойду приму лекарство и прилягу,— ответила та.— Вы извините меня, Иван, что не составлю вам компанию,— сказала Светлана Борисовна, обращаясь к Ивану. Тот в согласии кивнул головой.

— Отец-то, наверно, на пенсии? — спросил Василий Семенович, разливая водку в рюмки.

— Давно уже,— ответил Иван.

— А сыновья-то его, твои братья, они как живы-здоровы? Старшего-то, по-моему в честь деда Кузьмой назвали, а вот второго забыл как зовут, хоть убей, забыл. Да уж и времени-то сколько прошло?! — растерянно проговорил Василий Семенович.

— Семеном его зовут, он сейчас в Горьком живет, на строительстве завода работает. Женился, дети у него маленькие растут.

— Это хорошо, что женился,— улыбнулся Василий.— А ты-то не женат еще?

— Нет, я еще не женат,— смутился Иван.

— Ну и правильно, что не женат, успеешь еще — женишься,— произнес Василий Семенович и вновь потянулся к бутылке. Плесканул себе немного водки и хотел налить Ивану, но увидев у него рюмку полной, поставил бутылку на стол.— А ты чего не пьешь? Стесняешься или не пьющий? — спросил он.

— Не хочется что-то,— ответил Иван.

— Ну и правильно, успеешь еще,— произнес Василий и разом опрокинул содержимое рюмки себе в рот.— Ну, а старший, Кузьма, он-то как? Я слыхал, будто посадили его, отсидел или еще нет? Сколько ему дали-то,— вновь спросил Василий, не переставая жевать.

— Да, его во время войны еще посадили на десять лет.

— Ого! Многовато! За что же его?

— Как врага народа осудили,— нехотя ответил Иван, опустив голову и отложив в сторону вилку. Ему был неприятен разговор о старшем брате, но Василий Семенович об этом не догадался.

— Не пришел еще? — вновь спросил он и потянулся вилкой к тарелке с лежавшими в ней тонко нарезанными колбасными дольками.— Да ты ешь, ешь, не сиди сложа руки-то,— проговорил Василий, увидев, что Иван ничего не ест.

— Нет, еще не пришел,— ответил Иван и, взяв вилку, начал неспешно есть.

— Пора бы уже прийти! — удивился Василий.— А что пишет, почему задерживается?

— Врагов народа судили без права переписки,— дерзко ответил Иван. Ему не хотелось развивать эту тему, но как ее остановить, не обидев радушного хозяина квартиры, он не знал, а потому терпел. Из последних сил, но терпел.

— Да-а, дела-а! — задумчиво протянул Василий Семенович и вновь потянулся к бутылке. Налил себе и молча выпил.— Дела-а! — вновь повторил он и замолчал. Даже закусывать не стал.

Иван его молчание принял за возникшие в сознании Василия Семеновича опасения и даже страх из-за того, что пригласил к себе в дом родственника находящегося в лагере врага народа. Он стушевался, не зная, как себя вести дальше в сложившейся ситуации.

— Может, я пойду, Василий Семенович? — спросил он.— Там в институте иногородним обещали места в общежитии предоставить.

— А что так? — удивился тот.

— Да, может быть вам не совсем удобно...— растерянно начал Иван.

— Что мне неудобно? — Василий начинал улыбаться, он понял, возникшие в голове Ивана мысли и ему стало смешно.

 

— Ну, все-таки я родственник... врага народа... и в вашей квартире...

— Ты чего, подумал, что я испугался? — засмеялся Василий Семенович во весь голос.— Выкини из головы такие мысли. Бориса Всеволодовича, отца моей жены, перед войной арестовали как врага народа, якобы он до революции был эсером?! Вот здесь, в этой самой квартире при обыске все вверх дном перевернули, искали доказательства его принадлежности к партии эсеров. Каждое хранившееся письмо от его боевых товарищей еще по гражданской войне перечитывали по нескольку раз. Ничего не нашли, а все-равно посадили. И тещу мою дорогую вслед за ним тоже замели, за то, что она скрыла от властей, что Борис Всеволодович раньше был эсером! — Василий Семенович вновь засмеялся в голос.— Идиотизм! Она его в те времена даже еще и не знала! Неделю ее в тюрьме продержали, а потом выпустили. И нас со Светланой Борисовной тоже на допросы таскали, но ничего они от нас не добились! А Бориса Всеволодовича, как только война началась, из лагеря выпустили. Нужны были опытные инженеры, чтобы начать масштабный выпуск военных машин, вот о нем и вспомнили. Потом ему даже Сталинскую премию вручили за хорошую работу, но мы думаем, что это была вроде бы как компенсация за то, что его продержали в лагере! И Борис Всеволодович, и Валентина Евгеньевна до самой своей смерти смотрели на нас со Светланой с гордостью и благодарностью за то, что мы на допросах не сломались и не дали против них никаких показаний! Так что мы с женой — калачи тертые! А ты подумал, что я испугался! Эх ты, Иван! — Василий Семенович похлопал Ивана по плечу. От выпитого он захмелел, лицо его раскраснелось, глаза блестели, его потянуло на разговоры.— Да мы с твоим отцом в шахте каждый день смерти в глаза смотрели и не боялись, а ты подумал обо мне, как о трусе! — он горестно вздохнул.

— Просто вы надолго замолчали, а я и вправду подумал, что вы испугались,— сказал Иван. Ему стало стыдно за свои мысли.— Простите меня, Василий Семенович, за эти мои подозрения,— покраснев, проговорил он.

— Ладно, ладно, я не сержусь,— миролюбиво произнес Василий Семенович.— А замолчал я от того, что задумался о брате твоем Кузьме. Думаю, может быть, его освободили, а после освобождения куда выслали? Но неужели он не может там, в ссылке, найти возможность и сообщить о себе?! Вам бы надо в НКВД сходить и все у них там узнать,— посоветовал Василий Семенович. Иван в знак согласия кивнул головой.

В это время в прихожей раздался щелчок замка, и открылась входная дверь. Через пару минут в кухню буквально вбежала девушка лет восемнадцати на вид. Она была среднего роста, не толстая, но и не худышка. Одета она была в синюю кофточку и узкую темную юбку. Темно-русые волосы были острижены по плечи, чуб заколот в правую сторону.

— Привет, дед! — проговорила она и поцеловала Василия Семеновича в щеку.— У нас гости? — поинтересовалась она у деда, при этом с интересом взглянула на Ивана выразительными голубыми глазами.

— Да это Иван, сын моего старого друга, приехал в Москву из Шахтерска на повышение курсов, недельку поживет у нас в квартире,— ответил Василий Семенович и повернулся к Ивану.— Познакомься — это моя внучка Маринка.— Иван привстал со стула и моча кивнул Марине головой.

— А что это, сын твоего друга разговаривать не может? Только может головой кивать? — спросила Марина у Василия Семеновича, с ироничной улыбкой на лице продолжая внимательно, до неприличия, рассматривать Ивана. От улыбки на ее раскрасневшихся от мартовского морозца щечках образовались ямочки.

— Почему же не могу? Могу,— только и смог вымолвить смутившийся под Марининым взглядом Иван.— Меня зовут Иваном,— сказал он.

— А меня — Мариной. А еще меня называют — Марикой, Марьян и даже Мэри. Это кому как захочется,— проговорила она, вновь растянув тонкие небольшие губы в улыбке.— А ты, дед, вообще-то, спьяна ничего не перепутал? Может быть, Иван твоему другу доводится не сыном, а внуком? — спросила Марина, повернувшись к Василию Семеновичу и указывая при этом кивком головы на стоявшую на столе почти пустую бутылку из-под водки.

— Ничего я не перепутал. Иван родился, когда его отцу, а моему другу детства, было уже довольно-таки много лет. На Руси это называется — поздний ребенок. Тебе бы, как будущему журналисту, такое нужно знать,— отшутился Василий Семенович на бестактность внучки.— Кстати, Иван, моя внучка учится в МГУ на журналистку.

От услышанного Иван неподдельно удивился. Он еще ни разу в жизни не встречал девушек, которые учились бы в МГУ, тем более на журналистку. А уж чтобы когда-либо познакомиться с такими девушками, даже и не мечтал. Втайне он был рад новому знакомству. Марина ему понравилась и внешне, и своим поведением — кокетливым и раскрепощенным. «Наверное, в Москве все девушки такие — незажатые и свободные, не то, что наши!» — глядя на Марину, подумал Иван.

— И чем же мы занимаемся, «поздний ребенок»? Я так поняла, что учимся в каком-то московском институте, и теперь приехали сюда на сессию? — спросила Марина. Она присела за стол, наколола на вилку кусочек колбасы и, неспешно положив его себе в рот, начала медленно его пережевывать, не переставая при этом буравить Ивана взглядом.

— Мы работаем на шахте, а сюда приехали в Московский институт угольно-добывающей и горной промышленности на курсы повышения профмастерства,— в тон Марине ответил Иван. Он уже перестал тушеваться перед красотой Марины и взял себя в руки, вот только ладони продолжали оставаться потными, но он их умело маскировал, убрав руки со стола.

— Представляешь, Маринка, Иван приехал в тот самый институт, который я в свое время закончил,— вступил в разговор Василий Семенович, но Марина на деда даже не взглянула, она бесцеремонно и бестактно рассматривала Ивана.

— Ух, ты! Как интересно! — теперь уже она неподдельно удивилась.— Никогда в жизни еще не видела настоящих шахтеров.

— Как не видела, а я? — спросил у нее Василий Семенович.

— Ты, дед, шахтер не настоящий, ты в метро работал.

— Здрасьте-пожалуйста, не настоящий!? А раньше-то я на шахте работал! — возмутился Василий Семенович.

В это время на кухню вошла Светлана Борисовна и поздоровалась с Мариной.

— Привет, бабуля! — ответила та на приветствие.— Бабуль, правда дед у нас не настоящий шахтер, а метростроевец? — спросила она.

— Почем же не настоящий? Когда мы с дедом познакомились, он работал в шахте. Это он потом, уже живя здесь, в Москве, стал метростроевцем,— ответила Светлана Борисовна.

— Ты как себя чувствуешь? — озабоченно спросил у жены Василий Семенович и взял ее за руку.

— Да ничего, я поспала и теперь мне лучше.

— Никогда еще так близко не общалась с настоящим шахтером,— не обратив никакого внимания на то, что Светлана Борисовна занемогла, проговорила Марина, не отводя взгляда от Ивана.

— А я никогда не общался со студенткой московского университета, тем более с журналисткой,— ответил Иван.

— Пока еще не с журналисткой,— пожала плечами Марина.

— Ну, с будущей журналисткой, какая разница? — Иван взглянул на Марину. Их взгляды встретились и они, сами того не ожидая, улыбнулись друг другу.

— А чем ты собираешься занять себя? — спросила у Ивана Марина.

— Завтра утром мне нужно быть на курсах в институте.

— Я имею в виду день сегодняшний,— уточнила она.— Сегодня ты что делать будешь? Уж не собираешься ли ты сидеть дома?

— Марина, оставь человека в покое,— придав голосу строгие нотки, проговорил Василий Семенович.— Иван с дороги, может быть он хочет отдохнуть, а ты его уже замучила со своими расспросами.

— Нет, нет, Василий Семенович, я не устал,— ответил Иван, а затем повернулся к Марине.— Ничем я сегодня не занят, а дома сидеть мне не хочется, если только свои старые конспекты, которые я вел еще в техникуме, почитать, на всякий случай я их взял с собой,— ответил он.

— Не нужно тебе читать твои конспекты,— тоном, не терпящим возражения, произнесла Марина.— Сегодня мы с друзьями, тоже со студентами, собираемся на речную прогулку на пароходе по Москва-реке, не хочешь ли ты составить нам компанию? — спросила она у Ивана.

Иван не ожидал такого поворота событий. Ему, конечно же, очень хотелось пообщаться с москвичами, поговорить со своими ровесниками, узнать, как и чем живут они в столице, что их интересует, что волнует, чем они увлекаются? А уж со студентами он пообщаться даже и не мечтал, а тут такая удача! Но еще больше Ивану хотелось подольше побыть в обществе Марины. И он с радостью согласился.

— Если вы готовы взять меня в свою компанию, я с удовольствием,— ответил Иван, моментально вставая из-за стола, опасаясь, что Марина передумает брать его с собой.

Спустя пару часов Иван с Мариной были уже на Речном вокзале в Химках, где Марину уже давно ожидали ее друзья.

— Мэри, ну ты что так долго? Мы тебя уже заждались,— недовольно проговорил один из парней, на вид ровесник Марины, высокого роста и худощавого телосложения. Одет он был в длинное темное пальто и серую шляпу. Под пальто у него была белая рубашка с повязанным на ней темным узким галстуком. Черные брюки внизу были очень узкими и коротковатыми до такой степени, что были видны его темные носки. Обут он был в легкие остроносые туфли. Он бесцеремонно обнял Марину.— Мэри, я уже без тебя соскучился,— плаксиво-тянущим голосом произнес он и изобразил мученическую гримасу, глядя на Марину жалобным взглядом голубых глаз. Затем, издав вдруг звериное рычание, прижал Марину к себе. Она тоже обняла его за тонкую талию, и они, слегка прикоснувшись друг друга губами, наигранно поцеловались.— Эдичка, и я по тебе успела соскучиться,— ответила ему Марина.

Ивану это не понравилось, но он сделал вид, что не заметил этих ужимок.

— Познакомьтесь,— это Иван, знакомый моих родителей. Он приехал из какого-то Шахтерска на какие-то курсы, и временно остановился у нас в квартире,— представила Марина Ивана своим друзьям. Затем она взглянула на Ивана.— А это, Иван, мои друзья: Эдуард, Виктор и Танечка.

Эдуардом оказался тот высокий парень, который обнимался с Мариной и который Ивану не понравился, из-за чего он его мысленно обозвал «долговязым». Виктору на вид было около двадцать лет, он был невысок и коренаст. Одет он был в темное пальто с повязанным под ним серым шарфом. Пальто было очень длинным и края его доходили Виктору почти до щиколотки, но, тем не менее, из-под пальто были видны отличающиеся от Эдуардовских широкие брюки. Обут он был в черные ботинки, на голове надета серая кепка, которую Виктор надвинул низко на карие глаза. Татьяна была ровесницей Марины, небольшого роста и худощавого телосложения, черноглазая, с ярко накрашенными губами. Одета она была в короткую темную шубку, узкую, как и у Марины, юбку и короткие красные сапожки. На голове была надета красного цвета шапочка-лодочка, из-под которой выбивались локоны черных волос.

— Мы с Эдуардом вместе учились в университете, а потом его исключили за то, что у него очень узкие и короткие брюки. Преподаватели потребовали от Эдуарда, чтобы он их не носил, но он не выполнил их требование, и его за это исключили,— рассказала Марина Ивану, представляя Эдуарда.

— Как исключили?! Что, разве за такое могут исключить из университета?! — спросил Иван. Он был шокирован от услышанного.

— Могут,— ответила Марина.— А Эдичка — молодчина, не поддался им! — улыбнулась она, взглянув на Эдуарда.

«Какой же он — молодчина?! — мысленно удивился Иван восторгу Марины.— Из университета вылетел, дурная голова! Вот если бы мне выпала такая возможность — учиться в МГУ, я бы беспрекословно выполнял все требования преподавателей, лишь бы только учиться в университете и закончить его»,— подумал Иван.

— Татьяна — будущий юрист, она учится в юридическом институте, а Виктор — это друг Татьяны. Он тоже студент, учится на кинорежиссера,— продолжала представлять Марина своих друзей.

— На кинооператора. Я учусь не на кинорежиссера, а на кинооператора,— поправил Марину Виктор.

Иван назвал свое имя и протянул мужчинам руку для рукопожатия, Татьяне он кивнул. Новые знакомые Ивана произвели на него различные впечатления. Эдуард ему не понравился сразу. Во-первых, при знакомстве с ним в его взгляде промелькнула искорка какой-то брезгливости, а уголки губ при этом скривились в надменной улыбке. Во-вторых, он показался Ивану человеком не серьезным и даже слегка глуповатым. В-третьих, и это было самое главное, что Эдуард бесцеремонно и бестактно обращался с Мариной. Виктор Ивану показался человеком малоразговорчивым, не общительным и даже каким-то угрюмым. Татьяна Ивану понравилась своей скромностью, малоразговорчивостью и поведением, которым она походила на девушек, живущих в его родном Шахтерске, только она в отличие от них несколько иначе одевалась.

Иван достал деньги, отсчитал необходимое для вскладчины их количество, и протянул Татьяне, которая пошла к кассе покупать билеты. На причале в ожидании парохода уже собралось много народа и вскоре, издав длинный и гундосый гудок, причалил пароход «Дон». После того, как пассажиры вошли на пароход, он вновь прогудел длинно и, заурчав мотором, стал отходить от причала и набирать ход. Пароход шел по каналу, разбрасывая на ходу мощные волны Москва-реки, которые с шумом разбивались о каменные берега. По каналу двигались плоты и баржи, навстречу проплыли огромные теплоходы «Маршал Ворошилов» и «Кузьма Минин». Бегущие от них огромные волны с шумом хлестали в борт «Дона».

Иван раньше никогда не плавал на морских или речных судах и вот теперь, стоя на палубе качающегося на волнах парохода, испытал чувство радости и даже какого-то детского восторга. Он с удовольствием смотрел то на волны, то на проплывающие мимо них пароходы, то на стоявшие на берегу канала столичные постройки. Погода была чудесная. Мартовское весеннее солнце пригревало своей теплотой, и в то же время морозный еще воздух отрезвлял от весеннего хмельного состояния.

— Предлагаю всем спуститься в ресторан и отметить знакомство с Иваном, а заодно и нашу речную прогулку,— предложил Эдуард и все дружно поддержали его предложение.

В ресторане, который находился в трюме парохода, было уже многолюдно, лилась тихая музыка и сизым туманом витал табачный дым. Свободных столиков не было, и друзья остановились в замешательстве. Наконец, пока Иван с Виктором ожидали очереди у стойки буфета, освободился столик. Купили вино, пиво, салаты и мороженое.

— Ну, и чем же сегодня живет село? — обращаясь к Ивану, спросил у него Эдуард, осушив бокал с вином.

— Да тем же, чем и Москва,— ответил Иван. Он тоже выпил вина, и оно приятно растеклось по всему телу.

— Ну, не скажи, не скажи. Москва — это Москва! Столица! Мы здесь можем себе позволить сходить вечером в кино, в театр, в цирк, в музеи какие-нибудь. Вот можем совершить речную прогулку на пароходе по каналу. А вы? Чем вы занимаетесь в своем селе? — не согласился Эдуард с ответом Ивана.

— И я тоже не могу себе представить, чем можно заняться в деревне? — поддержала Эдуарда Марина, сделав небольшой глоток вина.

— Ну, каналов-то с пароходами у нас, конечно, нету, а вот в нашем районном городе Шахтерске, а не в селе, как ты, Эдуард, говоришь, тоже показывают в районном Доме культуры кино, по вечерам бывают танцы, часто приезжают артисты из области, а иногда и из Москвы, ставят спектакли. Мы тоже, как и вы здесь, в столице, живем нормальной жизнью. А вы, наверное, в Москве, думаете, что мы там у себя только хвосты коровам крутим? — засмеялся Иван. От выпитого вина и пива он немного захмелел, звучавшая музыка приятно ласкала слух, общение со столичными студентами его радовало, покачивание на речных волнах успокаивало, и от всего этого он расслабился. Его потянуло на разговоры.

— А вот ты, Эдуард, скажи, как такое возможно, чтобы из-за каких-то брюк из университета вылететь?! Я этого понять не могу! — спросил он у Эдуарда.

— Ну, во-первых, меня исключили не из-за брюк, а из-за моей принципиальной позиции...

— Да какая это, к дьяволу, принципиальная позиция?! — перебил его Иван.— Глупость! Самая настоящая глупость! Бросить учебу из-за каких-то дурацких принципов?!

— Тебе этого не понять,— резко ответил Эдуард и потянулся к бутылке с вином.

— Ну, почему? — не унимался Иван.

— Ой, мальчики, хватит вам спорить, а то я чувствую, что вы сейчас поссоритесь,— дружелюбно проговорила Марина, обращаясь к Эдуарду и Ивану.

— Нет, пусть он мне объяснит, мне хочется понять поступок Эдуарда,— сказал Иван Марине.

— Я еще раз говорю, что тебе этого не понять,— вновь ответил Эдуард.

— Ну, почему, Эдуард, почему? Ты считаешь меня бестолковым? — не унимался Иван.

— Нет, я не считаю тебя бестолковым.

— Тогда почему мне не понять твой поступок?

— Потому, что ты живешь не в Москве! — ответил Эдуард.

— А какая разница, кто и где живет? Поступки-то мы совершаем одинаково! Тебе велели надеть другие брюки, ну и надень! В конце-то концов, какая разница, в каких брюках ходить?! Они же, твои преподаватели, занимают положение выше тебя, а значит, ты должен им подчиняться, а не они тебе!

— Я согласен, что они в иерархической лестнице стоят на ступеньку, а может быть и не на одну, а на несколько выше меня! И я во всем, что касалось учебы, им подчинялся. Ну, почему, объясни мне, почему они должны мне указывать, в чем мне ходить? Какую музыку мне слушать и какие фильмы смотреть? С какими друзьями дружить, или какой хлеб мне есть? Почему я, свободный человек, живя, как они везде говорят, в свободной стране, не имею права надеть ту одежду, которая мне нравится?! Почему? — возмутился Эдуард.

— Потому, что в жизни есть определенные ограничения, которые нельзя нарушать,— ответил Иван.— Я тоже у себя на работе подчиняюсь всем требованиям, которые мне предъявляют мои начальники.

— Государство определяет в себе такие понятия, как существование границ и правил поведения людей, проживающих в пределах этих границ. А правила поведения регламентированы соответствующими законами. Если одно из понятий исчезает, например, не будет границ или не будет закона, определяющего общественное поведение людей, то это будет уже не государство, а дикое племя, или, если хотите, стадо. Я поняла, что Иван хотел высказать именно эту точку зрения, но он не смог правильно сформулировать свои мысли,— вступила в разговор Татьяна.

— Да, именно это я и имел в виду,— ответил Иван, с удивлением взглянув на Татьяну.— Как хорошо ты, Татьяна, это объяснила Эдуарду, а то я никак не мог подобрать слова,— простодушно улыбнулся он.

— Ну, Татьяна высказалась, как юрист,— сказала Марина.

— Будущий юрист,— улыбнулась Татьяна.

— Тут я полностью согласен с Таней. Каждый человек должен подчиняться законам,— вступил в разговор, молчавший до этого Виктор.— Если не подчиняться, то будет бардак. Я был на войне и знаю, что такое — подчиняться законам и приказам! Если бы мы там не подчинялись приказам, то войну бы никогда не выиграли.

— Ты воевал? — удивился Иван.

— Да, воевал. Меня на войну взяли, когда она уже заканчивалась, но все же я успел повоевать,— ответил Виктор.

— Виктор и кинооператором-то решил стать там, на войне,— проговорила Татьяна, ласково взглянув на Виктора.

— Расскажи? — попросил Иван, обращаясь к Виктору.

— Да, ладно,— махнул тот рукой и замолчал.

— Виктор на фронте повстречался с кинооператором, который снимал кинохронику, и попросил у него разрешения взглянуть в глазок кинокамеры. А когда взглянул, то увидел все вокруг себя так, словно он находился в маленьком кинозале, как будто он попал в маленький, какой-то сказочный кинотеатр. И этот сказочный кинотеатр так увлек Виктора, что он решил для себя, что если на войне останется живым, то после войны обязательно поступит учиться на кинооператора,— рассказала за Виктора Татьяна.— Он мне сам об этом рассказывал. Правда, Витюш? — спросила она с улыбкой на лице, глядя на Виктора. Тот смущенно кивнул головой и потянулся к бокалу с пивом.

— И все-таки, я с вами не соглашусь! — вновь заговорил Эдуард.— Вот вы говорите, что нельзя не подчиняться законам! Я согласен, законы нужно соблюдать! Но написано ли в твоих, Татьяна, кодексах, что нельзя ходить в узких брюках? Вот если там такое написано, тогда я не прав, тогда я обязан был сменить брюки! Но там-то такого нигде не написано! Тогда почему я должен выполнять не расписанный в кодексах закон, а чью-то прихоть, чью-то дурость?! — с возмущением в голосе спросил он, обращаясь ко всем и в первую очередь к Татьяне.

— Кроме существующих законов еще имеют место различные подзаконные акты, а в определенных организациях и учреждениях правила внутреннего распорядка и поведения. Например, врачи при оказании помощи больным людям должны быть одеты в белые халаты, военным или милиционерам нельзя находиться на службе без ношения военной или милицейской формы. В вашем университете разработали и утвердили правила, запрещающие ношение узких брюк,— начала объяснять Эдуарду Татьяна.

— По-моему, с этими узкими брюками сейчас идет борьба не только в нашем университете, но и везде, даже на улицах милиция забирает тех, кто ходит в узких брюках,— перебила Татьяну Марина.— Давайте лучше потанцуем, дамы приглашают кавалеров,— предложила она и, схватив Ивана за рукав, потащила его в центр зала, где в это время уже кружились в танце несколько пар. Татьяна последовала ее примеру, пригласив на танец Виктора. Эдуард остался за столиком один. Он с недовольным видом взглянул на Марину и потянулся к бутылке с вином. Налил себе целый бокал и залпом выпил. Затем задымил сигаретой и, развалившись на стуле, стал наблюдать за танцующими Мариной и Иваном.

— Не страшно тебе, Иван, в шахте работать? — спросила у молчавшего Ивана Марина для того, чтобы начать разговор.

— Нет, а чего там страшного? — удивился он.

— Ну, все-таки под землей находишься, а вдруг она обвалится?!

— Кто обвалится?

— Земля.

— Почему же это она обвалится? С какой такой стати? — спросил Иван.

— А что, разве в шахтах не бывает обвалов?

— Почему же не бывает? Конечно, случаются завалы.

— А у вас завалы были? — вновь спросила Марина.

— До меня завалы были, а при мне не было, так, небольшие аварии случались, а завалов не было,— ответил Иван.

— А какие аварии, расскажи?

— Шахту затапливало водой или плывуном.

— А что такое — плывун?

— Это песок с водой. Сверху по имеющимся в земле трещинам начинает течь вода, и если в земле есть слой песка, то он вместе с водой стекает в шахту,— начал рассказывать Иван.— Когда в шахте идет плывун, то от этого плывуна нужно держаться подальше, потому что в этот самый момент и может произойти обвал кровли. Плывун мокрый и вязкий, а поэтому, когда в него попадаешь, то он затягивает, как болото, и были случаи, когда шахтеры, убегая от него, теряли в этом вязком песке свои сапоги,— засмеялся Иван, но Марина оставалась серьезной.

— Как страшно! — она, словно от холода, пошевелила плечами.— Ты, наверное, очень смелый и сильный, раз работаешь в шахте,— проговорила она, взглянув Ивану в глаза.

— Ну, почему смелый и сильный?! Я — обыкновенный,— Иван выдержал ее взгляд и они какое-то время танцевали молча, глядя друг другу в глаза. И в этом их молчании все громче и громче слышались разговоры их глаз. Все слышней и ясней начинали улавливаться светлые и добрые чувства их повстречавшихся взглядов, это их молчание говорило о многом, оно было громовым. «Ты очень красивая! Ты мне нравишься, но мне очень жаль, что ты не моя девушка, а этого дурака Эдички, для которого в жизни самым главным и самым важным является не твоя любовь и не будущее университетское образование, а его узкие брюки, ради которых он даже бросил учиться в университете! Коснись что, он и тебя бросит! Как вещь, как тряпку, променяет на свои узкие штаны! Неужели ты, Марина, этого не видишь? Как же ты можешь любить такого амбициозного человека, каким является Эдуард?! Будешь ли ты счастлива, если свяжешь с ним свою жизнь? Мне кажется, что ты будешь глубоко несчастной! Как же мне тебя жалко!» — печально говорили, цвета угольных колчеданов из далекого Шахтерска, черные глаза. «Зачем ты приехал к нам?! Зачем ворвался в мою жизнь?! Ты же все-равно не останешься со мной здесь, в Москве! Ты же все-равно уедешь к себе на родину, в свой Шахтерск! Я же слышала, с каким теплом, с какой любовью ты рассказывал мне о своей шахте! И я поняла, что твоя работа тебе нравится, твоя жизнь тебя устраивает, и вряд ли ты захочешь ее менять! Наверное, и девушка у тебя есть?! Конечно, есть! Не может быть, чтобы у тебя не было девушки! Она, наверное, очень красива, красивее меня, и ты любишь ее, и прожить без нее уже не сможешь! И ты никогда не изменишь ей, потому что такие, как ты — сильные и смелые — никогда не изменят, никогда не подведут, никогда не предадут! Как же мне жаль, что ты никогда не сможешь меня полюбить, как бы я хотела быть твоей девушкой! Я не знаю тебя хорошо, но чувствую, что ты очень хороший парень, и я ревную тебя к твоей девушке, которую никогда не видела, я ревную тебя даже к твоей шахте! Как же ты красив!» — вторили им глаза цвета синего безоблачного московского неба.

Марина отвела взгляд в сторону и положила голову Ивану на грудь.

— Ты сильный, а я слабая женщина, и у меня от вина кружится голова, мне нужно выйти на свежий воздух,— почти простонала она.

Ивану не хотелось отпускать от себя Марину. Ему нравилось кружиться с ней в танце, было приятно наслаждаться ее голубыми глазами, даже сквозь одежду ощущать тепло ее тела, чувствовать жар ее сердцебиения и слышать ее дыхание. От всего этого, от прикосновения к Марине и от выпитого вина он тоже захмелел, но Марина действительно была бледна, и Иван решил вывести ее на свежий воздух. Осторожно протиснувшись между танцующими парами, они поднялись на палубу. Приятная ресторанная музыка сменилась ровным рокотом двигателя парохода и всплесками волн за бортом, свежий мартовский морозный ветерок отрезвил, и бледное лицо Марины слегка порозовело. Она развела руки в разные стороны и, приподняв голову, подставила лицо ветру и солнцу.

— Ну как, полегчало тебе на свежем воздухе? — Иван опустил руки Марины вниз и взял ее под ручку.

— Да, мне стало лучше,— улыбнулась она.

— Сейчас, наверное, сюда придет твой Эдуард,— вздохнул Иван.

— А у тебя есть девушка? — отведя взгляд в сторону, спросила Марина.

— Да, есть,— ответил Иван и тут же пожалел о сказанном.

— Я так и думала,— сказала Марина, осторожно освобождая свою руку.

— А ты живешь с бабушкой и дедушкой? — спросил Иван, чтобы сменить тему разговора.

— Да, с ними. Раньше я жила с родителями в другой квартире, а теперь ее сдали квартирантам.

— А где же твои родители? — осторожно спросил Иван, опасаясь, что с ними случилось что-то очень страшное.

— Они уехали в служебную командировку, в Африку,— ответила Марина.

— Как интересно! — проговорил Иван.— А ты почему не поехала вместе с ними?

— Им не разрешили взять меня с собой. Да и родители были против моей с ними поездки. Они сказали, что мне нужно поступать в институт и учиться,— вздохнула Марина.

 — А ты бы хотела уехать вместе с ними?

— Не знаю?! — пожала плечами Марина.— Может быть они правы, что не взяли меня с собой, мне действительно нужно учиться и окончить университет,— ответила она.

Их диалог прервал подошедший Эдуард. Он был изрядно пьян.

— Не помешаю? — спросил он с сарказмом в голосе, наклонив перед Иваном и Мариной голову и сняв шляпу.

— Эдичка, ты опять начинаешь строить из себя дурачка? — спросила у него Марина.— Я тебя прошу, перестань, пожалуйста, клоуна из себя изображать, тебе это не к лицу. Сейчас не время и не место для твоего шутовства, да и вообще так себя вести в обществе малознакомого человека не прилично,— попросила она.

— Конечно, мне не к лицу строить из себя дурачка и не прилично так себя вести,— кивнул головой Эдуард и надел шляпу.— А тебе прилично в танце обжиматься, как ты говоришь, с малознакомым человеком? Тебе прилично смотреть на него влюбленными глазами? Прилично тебе ложить голову на грудь малознакомому человеку? Или может быть вы с ним уже не малознакомые? Может быть, вы уже успели познакомиться поближе? — стал задавать вопросы Эдуард. Он был зол. Смотрел на Марину и Ивана с нескрываемой ненавистью, глаза его горели, руки тряслись, в паузах между задаваемыми вопросами он скрипел зубами. Казалось, еще секунда, и он бросится в драку.

— Выбирай, пожалуйста, выражения,— жестко ответила ему Марина. Она тоже вспылила. Ее раскрасневшееся на свежем воздухе лицо вмиг покрылось белыми пятнами.

Эдуард замолчал. Он отвернулся от Марины и стал смотреть на воду. Все молчали. Иван чувствовал себя виноватым в произошедшей ссоре. Ему не хотелось быть камнем раздора между Эдуардом и Мариной. Ему было очень жаль Марину, а к Эдуарду он испытал еще большую неприязнь, и за оскорбление Марины готов был дать ему по физиономии, но он сдерживал свои эмоции. Хорошее настроение вмиг улетучилось. Так хорошо начавшаяся речная прогулка была окончательно испорчена. Остаток времени, за редким исключением, провели во власти всеобщего молчания. Около восьми часов вечера пароход причалил в Химках и, распрощавшись с друзьями, Марина и Иван направились домой. Всю дорогу в метро молчали. Марина испытывала два чувства — это чувство обиды, нанесенной ей Эдуардом, и чувство неловкости перед Иваном за испорченный вечер. Иван также испытывал чувство неловкости из-за того, что, как он считал, ссора между Эдуардом и Мариной произошла по его вине.

Он смотрел на молчавшую всю дорогу и отвернувшуюся к окну Марину и чувства жалости к этой девушке у него разрастались с каждой минутой. В темном окне вагона метро отражались огромные глаза Марины и, как показалось Ивану, в них стояли слезы.

— Долго вы гуляли, долго! Марина, ну разве так можно?! Мы с бабушкой уже начали волноваться! Ничего не случилось? А то ты какая-то взволнованная,— встретил их на пороге Василий Семенович.

— Все нормально,— нехотя ответила ему Марина и, сняв в прихожей верхнюю одежду, ушла в свою комнату. Плотно закрыла за собой дверь, после чего послышался характерный щелчок запираемого замка. Таким образом Марина всем дала понять, что ей необходимо побыть одной и чтобы это ее одиночество никто не нарушал. На ужин она не пришла, ответив через дверь Светлане Борисовне, что она не голодна и хочет лечь спать пораньше, так как неважно себя чувствует. В этот вечер Иван Марину так больше и не увидел, хотя ему очень хотелось с ней поговорить.

После ужина он с Василием Семеновичем смотрел телевизор, шел фильм «Свадьба Кречинского». Василию Семеновичу фильм нравился и он то и дело комментировал происходящее на экране, а Иван, наоборот, никак не мог понять смысла фильма из-за того, что его мысли постоянно были не у экрана телевизора, а там, за дверью, в той комнате, где сейчас, как ему казалось, уткнувшись в подушку, плакала Марина. В этот момент ему очень хотелось прижать ее к груди и утешить, как малое, неразумное дитя. После окончания фильма Ивану застелили постелью диван в той же комнате, где они с хозяином смотрели телевизор. Комната была большая и называлась залом. У стены стоял сервант, в противоположном телевизору углу у окна стояло зеркальное трюмо, посредине комнаты круглый стол с несколькими стульями. У стены два кресла с деревянными подлокотниками и раскладной диван-кровать, на котором и лежал Иван. Стены комнаты были расписаны накатом, светло-зеленые рисунки которого уходили высоко вверх, под самый потолок, посредине которого красовалось круглое гипсовое панно и в центре завершалось висевшей хрустальной трехламповой люстрой. Дверь в комнату была прикрыта, а висевшие на окнах длинные, до самого пола, вишневого цвета шторы-портье были занавешены. Несмотря на плотные шторы, уличный свет все же пробивался в комнату, от которого, а может быть от неприятных воспоминаний о прогулке по Москва-реке, Иван долго не мог заснуть.

Рано утром его разбудили возбужденные голоса, доносившиеся из кухни.

— Она со мной поступила очень грубо! — говорил Василий Семенович.— Я подошел к плите, а она мне нахамила!

— Не кричи, говори тише, у нас посторонний человек, что он о нас подумает? — говорила Светлана Борисовна, успокаивая мужа.

— Пусть он слышит! Пусть он знает, какая она — эта наша внучка! А то изображает из себя цацу культурную, а сама — хамка! — не унимался Василий Семенович.

— Прошу тебя, Василий, успокойся! — вновь заговорила Светлана Борисовна.— Иначе у меня сейчас поднимется давление и я слягу! — попросила она.

— Пусть она собирается и уходит к себе на квартиру! Хватит с меня! Сколько можно?! Даже постороннего человека не постеснялась — скандал устроила! Воспитали внученьку!

— Ну что ты разошелся из-за пустяка? — вновь попыталась успокоить мужа Светлана Борисовна.

— Какой же это пустяк?! Я хотел поставить на плиту молоко, а она говорит мне: уходи отсюда, не вертись! Что я слышу от родной внучки?! — вновь воскликнул Василий Семенович. Голос его сорвался на визг.

— Не кричи! Еще раз говорю: не кричи! Я сейчас приготовлю тебе кашу, только ты не кричи! — тихим голосом произнесла Светлана Борисовна.

— Я тебя просил приготовить мне завтрак, а ты сказала, что плохо себя чувствуешь, вот я и хотел сам себе кашу сварить,— уже тише проговорил Василий Семенович, но голос его от перевозбуждения продолжал дрожать.

— Я сказала, что плохо себя чувствую, но это не значит, что я не смогу приготовить тебе кашу,— спокойно ответила ему жена.

— Господи! Прошла жизнь! Не жил, а мучился всю жизнь! — не унимался Василий Семенович.— Почему люди живут иначе? Почему у них хорошо воспитанные дети и внуки?! — задался он вопросом.

Иван лежал молча. Голос Василия Семеновича был плаксив, и Ивану казалось, что он плачет. Ему вдруг стало очень жаль Василия Семеновича. Он никогда не смог бы даже заподозрить в веселом и радушном хозяине глубоко несчастного человека. «Неужели несчастье ему приносит Марина? Вот уж никогда бы не подумал, что она может принести человеку не радость, а печаль, тем более человеку очень близкому?! А на вид она кажется очень доброй и культурной. Неужели так ловко может притворяться?!» — размышлял Иван. Он дождался, пока ссора стихла, и только после этого прошел в ванну. Завтракать он не стал, сославшись на нехватку времени.

На курсы повышения квалификации профессионального мастерства слушатели приехали со всего подмосковного угольного бассейна. Руководителем курсов был небольшого роста и полного телосложения с серыми глазами на круглом лице пятидесятилетний профессор Михеев Владимир Александрович, преподававший в институте горную разработку и обнаружение в недрах земли угольных пластов. Он не стал читать лекции, а сразу раздал слушателям контрольные вопросы и чистые листы бумаги. «Хочу проверить ваши знания как практических работников»,— заявил он. Ивану досталось задание по механике на тему: «Подготовка к работе и методы эксплуатации горного оборудования», которую он помнил еще с момента своего обучения в горном техникуме, да и в повседневной работе Иван сталкивался с этим постоянно. Он начал отвечать на вопрос с проектирования, но нужные мысли в голову не шли. Он никак не мог забыть услышанную утром ссору, случайным свидетелем которой оказался. «Вся эта ссора произошла из-за меня. Если бы не я, то Марина не поссорилась бы с Эдуардом, и не произошла бы ее дальнейшая ссора с дедом,— размышлял Иван.— Зачем же она... как же она смогла... сорвать свою злость на близком ей человеке? Неужели я в ней ошибся, приняв ее, эгоистку, за порядочную, скромную и добрую девушку? Неужели они, эти московские девушки-студентки, все такие, как хамелеоны?! — задавался он вопросом.— Я во всем виноват,— я! Сегодня решу вопрос с местом в общежитии, а к ним больше не приду, и с Мариной встречаться не хочу! Пусть живет так, как жила до меня!»,— твердо решил Иван.

Вечером после занятий он вернулся в квартиру к Травкиным, дверь ему открыла Марина, она в квартире была одна.

— А где же твои дедушка с бабушкой? — спросил Иван, начав собирать свои вещи и укладывать их в чемодан.

— Они ушли по делам,— ответила Марина.— А ты это куда собираешься? — спросил она.

— В общежитие,— ответил Иван.

— Что так?

— Иногородним слушателям велено проживать в общежитии,— соврал Иван и, чтобы не встречаться с Мариной взглядом, отвернулся от нее.

— Основы советской журналистики,— прочитал он попавшийся ему на глаза лежавший на столе учебник.— Наверное, интересный предмет? — спросил он после недолгого молчания.

— Да, очень интересный, только мне это все ужасно надоело,— вымученно улыбнулась Марина.— Я утром поругалась с дедом, ты, наверное, все слышал? — спросила она.

— Нет, я не слышал. Я, наверное, в это время еще спал,— соврал Иван.

— У меня со вчерашнего вечера было плохое настроение, и я поругалась с дедом,— повторила Марина.

— Плохое настроение у тебя было из-за ссоры с Эдуардом, а причиной ссоры стал я,— произнес Иван.

— Ну, почему же ты? Ведь это я тебя пригласила на танец, а не ты меня.

— Я имею в виду общее положение. Если бы я к вам не приехал, то ссоры с Эдуардом не было бы, а значит и ссоры с дедом тоже не было бы,— начал рассуждать Иван.

— Не говори ерунды, ты тут совершенно не при чем. Мы с дедом ругаемся уже не первый раз, и до твоего приезда тоже ругались,— грустно проговорила Марина.— Я уйду жить в свою квартиру, предупрежу квартирантов, чтобы они подыскивали себе другое жилье, а сама перееду туда.

— И что ты этим добьешься?

— Хочу жить одна! Хорошо одной, что хочешь, то и делай, когда хочешь, тогда и приходи домой, и никто у тебя над душой стоять не будет!

— И это все? Ты считаешь, что в этом счастье и есть? А как к этому отнесутся твои родители? — стал задавать вопросы Иван.

— Не знаю, но жить я хочу одна,— вздохнула Марина.

— А ты думаешь, что одной будет жить легче?

— Думаю, что мне одной будет легче,— ответила Марина.— Или ты сомневаешься? Вот ты, самостоятельный человек, работаешь уже, скажи мне: сомневаешься или нет?

— В чем я сомневаюсь? — переспросил Иван, не поняв вопроса Марины.

— В том, что смогу ли я жить одна без деда с бабушкой или не смогу? — Марина смотрела на Ивана, ее глаза блестели.

— Ты хочешь услышать от меня правду или лесть? — спросил Иван, внимательно взглянув на Марину.

— Правду и только правду! — воскликнула она.

— А не обидишься? — спросил он.— Впрочем, мне теперь уже безразлично, обидишься ты на меня или нет?

— Не обижусь, говори! Только говори всю правду! — потребовала Марина, которая в этот момент Ивану показалась совершенно другой: жесткой, требовательной и властной. Она ему показалась в отличие от той Марины, которую он узнал с первых минут своего знакомства, совершенно другой девушкой.

— Ну, тогда слушай,— Иван вздохнул, собираясь с силами, чтобы высказать Марине все то, что он о ней стал думать с того момента, когда услышал ссору на кухне.— Куда тебе жить одной, когда ты в семье еще жить не научилась? Да, я слышал вашу с дедом ссору, я не спал, но я слышал только его слова, твои не слышал, ты, наверно, на тот момент уже вышла из кухни. Ты думаешь, что раз тебе на кухне никто мешать не будет, то у тебя все получится? Вот у вас в квартире чисто, все убрано по своим местам, на кухне тоже порядок. Это ведь бабушка твоя убирается, а не ты.

— Почему ты так решил? — спросила Марина.

— Потому что я вижу в твоей комнате беспорядок,— Иван без разрешения вошел в комнату Марины.— Видишь, кругом беспорядок, нет руки хозяйки. Смотри, все валом навалено. Кругом пыль и беспорядок. Вещи на стуле накиданы, книги разбросаны. Ты этого не замечаешь? Так у тебя и в квартире твоей будет, в которой ты одна жить собираешься. Жила бы ты в деревне, тебя бы за твое безделие бабы деревенские запозорили бы!— разгорячился Иван, но увидев покрасневшее лицо Марины, замолчал.

«В конце концов, кто я такой, чтобы делать ей замечание, какое имею на это право?» — вдруг подумал он.

— Ты прости меня, Марина, но ты сама попросила меня честно высказать тебе свое мнение,— виновато проговорил Иван.— Ну, ты сама посуди: дед твой на тебя сегодня утром ругался и справедливо ругался! Ему покушать никто не может приготовить. Бабушка заболела, а ты не можешь ему приготовить элементарной каши. Ты не обижайся на него, он ведь был голодный! Он же тебя воспитывает этими своими замечаниями, чтобы тебе в твоей дальнейшей жизни легче было бы жить. Вот ты поругалась с Эдуардом, а на деде сорвала злость. Разве так можно?! Ведь дед твой — это для тебя самый близкий человек! А о ссоре с Эдуардом не думай и не переживай. Пройдет немного времени, и вы с ним помиритесь и впереди у вас должна быть хорошая жизнь!

— Мы с ним больше никогда не помиримся! — тихим голосом произнесла Марина.

— Почему же не помиритесь?! Обязательно помиритесь! Ты только верь в это! — возразил Иван сомнениям Марины.— Когда веришь в хорошее, то и на душе становится хорошо и радостно.

— А я не хочу с ним мириться!

— А вот это ты неправильно решила. С Эдуардом в ссоре, с дедом в ссоре, так жить нельзя!

Марина, слушая Ивана, смотрела на него каким-то колючим, пронизывающим его насквозь взглядом. Лицо ее, шея и уши пылали багрянцем.

— Ты уходишь от нас? — спросила она.

— Да, ухожу,— ответил Иван.

— Почему? Тебе у нас не понравилось или мы тебя чем-нибудь обидели?

— Нет, ничем вы меня не обидели и мне у вас очень понравилось.

— А почему же ты тогда уходишь?

— Всем слушателям курсов велено проживать в институтском общежитии,— вновь соврал Иван.

— Тогда может быть пойдем по Москве погуляем? Вот сейчас, соберемся и пойдем? — несмело предложила она.

— Сегодня не могу, много задали заданий к завтрашним занятиям.

— А завтра? Завтра вечером ты будешь свободным?

— Завтра я тоже не смогу, мне завтра нужно быть...

— Поцелуй меня! — неожиданно проговорила Марина.

Эта просьба Марины для Ивана прозвучала так неожиданно, что он осекся на полуслове. Он взглянул на Марину. Ее глаза блестели, лицо было красным, губы дрожали.

— Поцелуй меня! — вновь повторила она.

Ивану не нужно было повторять дважды. Он и сам уже давно ощущал непреодолимое желание обнять Марину, а потому, услышав от нее эту просьбу, нежно, словно боясь раздавить, взял ее за руки и прижал к себе. Теплота ее губ вскружила ему голову, громкими барабанами застучала в груди, дрожью прошлась по всему телу, затуманила разум. Марина закрыла глаза и, словно раненая птица, издала звук, похожий на стон. В тот же миг ослабла и стала податливой, и наверняка упала бы на пол, но Иван удержал ее, крепко прижав к себе...

Неожиданно откуда-то из-за леса налетел шквальный ветер. С жадностью подхватил на вершине террикона пригоршню породы и, перемолов ее в серую снежную пыль, понес по окрестностям Шахтерска, обжигая своим горячим вихрем обнаженные тела полей, лесов и оврагов, а наигравшись вдоволь и нагулявшись, побежал далеко на север в сторону Москвы. Добежав, обессиленный смягчил свой норов, превратившись в тихий и спокойный небольшой весенний ветерок, и обласкав московские парки и скверы, растворился на белокаменных столичных улицах, напоследок оросив их духом далекого, но в одночасье ставшего родным и близким города Шахтерска.