ФРАНЦУЗСКИЙ СИНДРОМ, ИЛИ НОВЫЕ ЛУДДИТЫ

*

У них дураки вона каки, а у нас дураки все таки.

Славны бубны за горами!

Русские народные присказки

¨ По жаркому в этом году августовскому утру профессор Игорь Васильевич Скородумов** проснулся в шесть часов. Никого в доме не тревожа, прошел на кухню — заварить чаек и выкурить с ним вприкуску, но уже на балконе, первую за день, самую вкусную сигарету. Как потомок едких на слово и вредных по отношению ко всяким властям калужских мужиков-землепашцев, Игорь Васильевич особый приятный вкус табачного дымка нонконформистски соотносил с уже который год длящейся в стране штурмовщиной очередной антиникотиновой, а заодно и антиалкогольной, кампании.

Поставив чайник на огонь, по многодесятилетней привычке включил кухонный динамик-громкоговоритель, еще заставший времена Второго Ильича, причем еще только с двумя геройскими звездами на пиджаке. Увы, как в последние годы часто случалось с городской радиотрансляцией, радиоточка молчала, изредка испуская злобное шипение. Игорь Васильевич полушепотом витиевато выматерился: за что, мол, по квитанции полсотни в месяц платим, если местные власти совсем забросили свое проводное радиовещание!

Пришлось, все с теми же полушепотными малоцензурными словечками, включать маленький, тож советской еще фабрикации, телевизор, столь же издавно пылившийся на холодильнике. Не любил он с утра мельканий телеэкрана, а в нынешнюю частнособственническую эпоху и вовсе охладел к изобретению русского американца Зворыкина... Но все же утренние новости-страсти, а главное, прогноз погоды с тщетным ожиданием спадения жары и духоты в атмосфере, хотя бы из «ящика» дополняли у Игоря Васильевича первые на дню стакан чая и сигарету.

Старенький телевизор «дачного формата» принимал на последнем издыхании только одну, зато самую государственно-главную программу, по которой профессор в утренних новостях, понятно дело, не глядя на экран, рассеяно прослушал сначала о победах российских спортсменов на каких-то местечковых соревнованиях в Шотландии, затем обсуждаемый уже неделю всем миром инцидент в небе Эстонии, бывшей ЭССР, а при царях — Эстляндской губернией, когда патрулировавший там от натовцев лихой испанский «королевский сокол» пальнул, не глядя куда, ракетой, которую теперь все суверенное население ищет по лесам и чухонским болотам...

Игорь Васильевич, что называется «на автомате», привыкший к чередованию обычной тематики теленовостей и радио — оных же, приуготовился с сарказмом выслушать панегирик-воспоминание о прошедшем с запланированным успехом футбольном всемирном мероприятии, а вослед за ним заявлением двух-трех восьмидесятилетних старушек-актрис, что-де ни на какую пенсию они и не собираются... Но вместо этого диктор, умеренно, но и сочувственно в то же время, посуровев голосом, объявил, что американский конгресс, явно льстя своему президенту, объявил России настоящую торговую войну. Как законопослушный гражданин бывшей 1/6 части земной суши и внешнеполитический патриот, профессор слегка огорчился пакостью америкосов, но и в контексте услышанного обрадовался: наконец-то наши радиотеледикторы перестанут молиться на Америку, а главное — больше не станут засорять наш великий и могучий жаргоном из американского диалекта английского языка... Рано он обрадовался! Скомкав малоприятное известие, ведущий перешел к событиям внутри страны, важнейшим из которых на сей день было прошедшее накануне в Южно-Сахалинске всероссийское соревнование молодежи «ручных» рабочих профессий по своему мастерству: пекарей-надомников, столяров, квартирных ремонтников, плиточников и парикмахеров. И хотя в состязании участвовали только наши соотечественники, Игорь Васильевич неосознанно, с профессорской дотошностью отметил: только дважды диктор поименовал соревнования по-русски, зато восемь раз с восторгом неофита употребил их название по-американски: ворлдс скилтс,— так на слух воспринял разгневавшийся Игорь Васильевич, патриот чистоты русского языка. ... Англо-американского он не знал, ибо в школе и в трех вузах, в которых учился в советское время, сдавал экзамены «на пять» по немецкому языку.

Как бы ни разгневан был наш профессор, но доставшийся от калужских предков сарказм и здесь присутствовал: эта неуемная страсть эсмэишников к иностранным словам тотчас напомнила и классическую «смесь французского с нижегородским», и того кучера из романа классика же позапрошлого века, что любил в минуты отдыха читать, причем смысла текста он не воспринимал — ему просто нравилось узнавать и произносить буквы...

♦ Фигурально плюнув на прогноз погоды, и так все понятно: еще висящее над горизонтом солнце уже жаркими своими лучами щипало щеки и выгоняло крупинки пота на лбу,— Игорь Васильевич потянулся рукой выключить рассадник американского жаргона, а тут и диктор перешел к новости, касающейся успехов компьютеризации и интернетизации отечественной цифровой экономики. Последними, услышанными Игорем Васильевичем из выключаемого телевизора словами были: «... Ни один уважающий себя человек, от школьника и домохозяйки до профессора и крупного бизнесментера, не мыслит сейчас начать новый день без лайков от друзей и коллег!» Кстати, за растворенным окном в это же время разномастно залаяли выводимые хозяевами на утреннюю прогулку-оправку собаки из окрестных домов: в основном, мелкая и злющая квартирная четвероногая сволота. Игорь Васильевич собак не терпел, а уважал котов, особенно своего личного, что с донесшимся лаем своих классовых врагов проснулся и задумчиво вошел на кухню, заластился к хозяину: корми, мол, а то за ночь проголодался, ловя во сне виртуальных мышей!

Но тому в эту минуту не до кота было в яростном порыве: elan по-французски. И что это повторяющееся французское засело поутру в многомудрой профессорской голове? «Все же надо исполнить окончательно решенное вчера», завертелось в голове Игоря Васильевича. Но как бы не ответственен был момент, все же по воспитанному порядку и дисциплине он сначала заварил чай и, по-прежнему игнорируя усиленные намеки кота на задержку утренней пайки усиленного питания, вышел с кухни, прикрыл дверь в спальню, чтобы последующими действиями не будить супругу (женатый сын давно жил отдельно), подошел к своему рабочему «уголку» в гостиной комнате, с гневом вырвал кабели и шнуры из гнезд старомодного громоздкого компьютера, этой весной на дармовщину доставшегося ему при списании на факультете устаревшей оргтехники, обхватил по-грузчески рассадник дебилизма, со сложным маневром вынес его на балкон через круглосуточно распахнутую в летнюю жару оконную дверь и прислонил к металлической ограде. Не выпуская из рук полуторапудовой тяжести изделие китайского ширпотреба, профессор нагнулся над балконной оградой, проверяя уже вчера определенное: не засажен ли цветами тот пятачок палисадника, на который должен по Ньютонову закону всемирного тяготения приземлиться сброшенный с балкона четвертого этажа разочаровавший владельца предмет. Не то что Игорь Васильевич уважал растительный мир, но на участке палисадника в «зоне ответственности» их подъезда за цветами и кустарником на общественных началах ухаживала его супруга. То ли из любви к прекрасному, а может гены предков-цветоводов теребили...

Убедившись, что прямо под балконом в тени разросшейся сирени только мелкая сорная травка растет, Игорь Васильевич перевел взгляд влево, где Селим, ихнего дома узбекский дворник-гастарбайтер, умеренно шурша метлой, начинал свой трудодень.

— Селим, подойди, пожалуйста, поближе!

— Да, хозяин, слушаю,— доложился сын Ферганской долины, подойдя к подъезду с профессорской квартирой.

— Я вот сейчас эту хреновину сброшу, чтобы не волочить ее с четвертого этажа по лестницам, а ты, будь добр, оттащи ее останки на помойку. За труды полторы сотни с меня, пообедаешь сегодня с люля-кебабом в своей халяльной* харчевне! Благо сегодня у вас курбан-байрам. Поздравляю!

— Спасибо. Бросай, хозяин. Что, совсем негодный?

— Совсем, Селим, негоднее не бывает.

Еще раз нагнувшись над оградой, убедился, что по раннему времени ничья досужая голова не торчит из нижележащих балконов вовне, с силой оттолкнул железяку, дав ей метровый запас от линии этих балконов. Упав на землю палисадника, компьютер негромко чвакнул. После вчерашнего вечернего дождя земля замечательно самортизировала. Даже кинескоп не разлетелся на осколки. Игорь Васильевич мысленно перекрестился: и соседей не потревожил, и от дебилизатора избавился. А тут и трудяга Селим, отставив метлу, зашел в палисадник, легко поднял останки и удалился с ними на ближнюю помойку в соседнем дворе.

¨ Соседей-то не потревожил, но наблюдателя не избежал:

— С добрым тебя утром, Васильич! Никак на летние профессорские отпускные ноутбук приобрел и от старой рухляди избавился? Или по идейным соображениям, а? И не жалко?

Игорь Васильевич повернул голову вправо и немного наклонил ее: по диагонали направо-вниз на балконе третьего этажа, как и у него незастекленном, но уже в квартире соседнего подъезда, всего в нескольких метрах вальяжно сидел за журнальным, инкрустированным по-палехски столиком за утренним кофейком его давнишний — со дня поселения в доме — знакомец, отставной врач-психиатр Евгений Семенович Дорошенко. Торопясь покончить с компьютером, Игорь Васильевич и забыл, что тот летом также спозаранку устраивается на своем балконе. Недавно пошабашив по уже позднепенсионному возрасту с регулярной службой в областном психдиспансере, Евгений Семенович сибаритствовал, впрочем, регулярно подрабатывая в непыльных местах, где от него требовалось только необременительное по времени присутствие и подписывание бумаг: в военкомате на смотрах призывников, всяких наробразовских комиссиях, на госэкзаменах в местном медицинском институте... даже в городской тюрьме приходилось подписывать и пить коньячок с тамошним начальством. Слыл Дорошенко авторитетом-практиком по психическим делам и имел звание заслуженного врача. Сам бог велел ему прибавку к незавидной ныне пенсии иметь.

В раннеутреннем уличном безлюдье и охлажденном ночью воздухе могли соседи беседовать не повышая голоса, как за столиком в их любимой рюмочной «Наливай-ка!» Опять же аккуратист профессор Скородумов, тоже заслуженный, но только не врач, а деятель науки, ответил Евгению Семеновичу строго в порядке заданных тем вопросов:

— На зарплату провинциального профессора, Семеныч, только на упаковочную коробку от ноутбука можно сподвинуться. Соображения же, конечно, идейные — в отношении всякой интернетовской сволоты, словом — французский синдром у меня сработал. А насчет жалости, то, во-первых, я начисто лишен атавизма частнособственничества и жмотства; во-вторых, мне эта рухлядь даром от родного универа досталась. Опять же...

— Тпру, тпру, Васильич, какой-такой офранцуженный синдром у тебя проявился? Вроде как по своей профессии много всяких-яких синдромов знаю, а про такой не слышал. Потом, как я давно знаю, психика у тебя североморская, военно-морская, значит — железобетонная! Чего это угораздило в сторону дурки прикидываться?

— Это из другой оперы, милейший, не по твоей части. Покопайся-ка в недурственной своей памяти и вспомни середину шестидесятых годов, когда я еще в школе штаны за партой протирал, а ты уже медицинским студиодусом числился.

— Ну... да и что?

— А то, любезнейший Евгений Семенович, что ты в те годы всякими там политинформациями и комсомольскими собраниями манкировал в пользу пивных и податливых однокурсниц, потому в памяти и не отложились события во Франции: народ взбунтовался засильем голливудщины на экранах. Да настолько, что по утрам, навроде меня, в Париже выбрасывал из окон телевизоры! Вот это я и окрестил, но уже сейчас, в память, французским синдромом.

— А-а-а, ясно-понятно. А то, вишь, даже мыслишка нехорошая появилась. Ты уж извини заслуженного пенсионера по психической части. Припоминаю, припоминаю. И чем все дело в Париже и его окрестностях закончилось?

— Хорошо для французов завершилось. Де Голль тогда ими по-военному командовал. Отдал нужные распоряжения, а парламент проголосовал за квоту американских фильмов в прокате и на телевидении. Кстати, сразу после этого случился настоящий взлет французского кино. И мы его с восторгом смотрели все оставшееся советское время: Жан Марэ, Луи де Финес, Жан-Поль Бельмондо, Пьер Ришар и, конечно, Депардье — ныне российский подданный с условной пропиской в мордовском Саранске... Заодно де Голль распорядился собрать по всей Франции бумажные доллары, набить ими под завязку самый большой военно-транспортный самолет, который отправил в Америку, в Форт-Нокс для обмена на золото. Правда, здесь вышла осечка: америкосы объявили, что ихние доллары печатает не само государство, а частная компания — Федеральная резервная система и... еще в Европе были бунтовщики-луддиты*, так что традиция там сложилась ломать все неугодное.

— Все понятно, Васильич, вспомнил. Извини — перебил, но ты благодушествуешь и развлекаешься импортными синдромами в заслуженный двухмесячный отпуск, а мне сейчас надо ехать на подработку, несмотря на летнее жаркое время. Надо подремать пару-тройку часов на каком-то заседании департамента, или как там они сейчас именуются-зовуться, по образованию. Что-то в части психического здоровья нынешних школьников-недолайкиных. Вот заодно и про твой синдром, конечно, не упоминая фамилии, к случаю расскажу. С тобой же подробно на эту тему как-нибудь поговорим за бутылочкой коньяка в нашей «Наливайке». Итак, мой дорогой сосед, удаляюсь. Адью, как говорят твои французы! Кстати, самый жадный в Европе народ... Да, Васильич, ты жесткий диск вытащил? А то эти хакеры найдут на помойке... адреса там всякие.

— Пусть наслаждаются, там одни кафедральные склоки — от прежних хозяев.

¨ Профессор Скородумов считался в Тулуповском университете личностью уникальной, а оттого и сугубо подозрительной: имел все мыслимые научные награды, степени и звания — кроме одного: начальствующего. А в основанном им еще в завершении предыдущего столетия научном журнале «Феномены разума. XXI век», который каким-то чудом умудрялся издавать вопреки глубочайшей ненависти столичных «академистов», развивал свою концепцию о грядущем, но весьма скором, превращении человечества в стадо роботов — приложений к глобальным телекоммуникационным сетям, пробой которых сейчас является интернет. Стадо же это, или человейник по определению нашего выдающегося ученого и писателя-смутьяна Зиновьева, все более и более подпадает под управление тайным мировым правительством, которое творит в мире разнузданную глобализацию... Ни много, ни мало. И кто же такому мракобесу от бывшей святой матери-науки доверит даже ничтожнейшую должностишку в университете?

«Нет пророка в отечестве своем»,— добродушно усмехался Игорь Васильевич на подкалывания малодоброжелательных коллег-профессоров и даже хамоватых ныне молодых до?центов: дескать, что же вы, так сказать уважаемый, известны почти во всем научном мире, а в нашем провинциальном универе даже завалящей кафедрой не заведуете? «Говорите проще, вот уж истинно уважаемый,— похохатывал Скородумов,— что за дурачка блаженного от научных упражнений меня полагают! Но ведь и Христос терпел и нам велел». И далее Игорь Васильевич, торопять отделаться от неинтересного ему собеседника, рекомендовал тому всегда держать про запас охапку просушенных березовых поленьев. «За-ачем?» — от такого поворота разговора даже заикался визави. «А затем, дорогой мой профессиональный препод, что когда Великий Глобализатор, ныне пока что тайный, разрешит средневековые аутодафе для научных, политических и иных диссидентов, меня в первое же воскресенье потащат на костер, как некогда Джордано Бруно, хотя бы он и был сквернословом и пьяницей, монахом-расстригой, то вы, милейший, одним из первых поспешите на местную Гревскую площадь* со своей вязаночкой дров в сухоньких профессорских ручонках — подбрасывать в костерок, чтобы пожарче пылал... как та самая вошедшая в мировую историю старушонка — святая простота; sante naive по ученой латыни, которую вы и слыхом не слыхивали!»

Ошарашенный грубостью и нетолерантностью Скородумова профессор или до?цент злобно ощеривался, отворачивался и молча удалялся от обидчика. Из осторожности препода-профи на ответное словесное оскорбление он не решался: вроде как ни причем рядом с беседующими всегда оказывалась факультетская доносчица-вестовщица старшая лаборантка Людочка... Мало ли какое слово в ответе вырвется?

Впрочем, Игорь Васильевич ни на кого и никогда обиды не таил. А отшельмованный им профессор или до?цент, как истинные классики университетской жизни, по штатному расписанию права на обиды не имели, потому тотчас все забывали и при следующей встрече со Скородумовым садистски, вернее садомазохистски, вновь проигрывали тот же диалог. Скушна жизнь у преподов, хоть чем-то развлечься!

¨ «Лучше огонь здешний чем огонь вечный»,— отвечал потомок старообрядцев профессор Скородумов присказкой знаменитого протопопа Аввакума, сожженного Никоновыми злыднями в Пустозерском остроге, и на ехидные вопросы коллег из числа преподов-профи: «А что это вы, мг-м, уважаемый Игорь Васильевич, имея в числе прочих и ученое звание профессора по кафедре вычислительной техники, являясь, как вы в научной периодике уже давно утверждаете, создателем концепции компьютера шестого поколения — с прямыми объемными электромагнитными связями, в то же самое время не пользуетесь сугубо принципиально интернетом? Да еще и подчеркиваете: мол, к вашим компутерам ближе чем на три метра не подхожу! А еще такой весь из себя знаток этих передовых информационных технологий?»

Аввакумовой призсказкой Игорь Васильевич отвечал вот тем самым — от скуки и монотонности преподавательской жизни — дежурным садомазо-приставалам, которые тут же переключались и требовали разъяснения словам мятежного протопопа. «Сами извольте догадаться»,— резонировал Скородумов. А если очень уж неинтересный ему собеседник наседал, то, если они находились в ситуации tête-a-tête, то посылал куда подальше беззлобным матерком, а если был не в духе, то еще одну пословицу вроде в шутку добавлял: «Хочешь сберечь зубы — не три губы»...

Другое дело, если собеседник, обычно лишь с шапочным знакомством и с другого факультета, вроде как всерьез интересовался такой неприязнью заслуженного профессора к интернету и компьютерам, полным властителям и покорителям современного человечества. Попривыкнув остерегаться шуткарей и доносчиков, чем всегда славились отечественные вузы, рассадники знаний и межличностной подлости, Игорь Васильевич для проверки намерений такого шапочного знакомца проводил столь популярный в современной высшей школе тест, то есть рассказывал три четко и осознанно-прощупывающе подобранных анекдота. Первый — про руководителей партии и правительства; второй же являлся проверкой на умственные способности в части владения логикой, а завершающий тест — самый полный ботаник по жизни поймет! — прямо намекал, что трудодень близится к прощальному учебному звонку, в квартале же их университетского городка расположилась гостеприимная рюмочная «Наливай-ка!» с приемлемыми акцизными ценами и на закуску ностальгическими с советских времен сосисками, запеченными в тесте... да-да, не дерьмоватыми нынешними «хот-догами», а именно почти что из мяса выделанными сосисками «любительские» с мелким жирком, как в шубе испеченными в тесте: с пылу, с жару, с румяной пшеничной корочкой.

При этом наш профессор испытующе смотрел безотрывно в лицо собеседнику, мысленно фиксируя все проявляющиеся на нем эмоции. «Может мы по пути домой зайдем куда-нибудь, неспешно побеседуем?» — робковато говорил правильный собеседник, на что Скородумов с живостью подхватывал: «Сам бог велел отдохнуть от этого дурдома: значит в кружало, в кабак сиречь, в «Наливайку»!»

...Проведя в общедоступном по ценам даже для нищенствующей провинциальной профессуры заведении часок-полтора, уже нешапочно сдружившиеся сеятели разумного и вечного дружески расставались: Игорю Васильевичу — прямо до дома пяток минут бодро отшагать, а новообращенному в ряды недоброжелателей компьютерно-интернетовской заразы — направо до проспекта и несколько остановок на троллейбусе.

¨ Вечером того же дня, но уже заметно повернутому к полуночному часу, новообращенный, вздремнувший после сытного (хозяйка у него из деревенских родом, харч готовить искусница!) ужина, заодно хмель от выпитой на двоих бутылки хорошей очистки водки выветрился и перешел в этакий восторженный стимулятор четкости и остроты работы ума и памяти, привел в четкий педагогический ранжир услышанное от знаменитого в университете профессора. Получалось же следующее.

На обычные упреки, что-де Скородумов не уважает интернет и всяческую «компьютеризацию», хотя сам несколько лет преподавал на факультете вычислительной техники, Игорь Васильевич резонно парировал:

— Так было это в девяностые — самое начало двухтысячных годов, когда по советской еще инерции студентов того факультета учили конструировать эту самую вычислительную технику. И я читал лекции по системотехнике, схемотехнике, разработке периферийных устройств. Теперь же все эти специальности упразднены, коль скоро в стране давно уже ничего на эту тему не разрабатывают, тем более — не делают. Учат же на факультете теперь исключительно пользованию компьютерами и их сетями, 100%-но разработанными в американской «силиконовой долине», а в «железе» поставляемых всему миру Китаем — нынешней цифровой мастерской мира... Правильно, с изрядной долей практического цинизма сказал как-то в открытую один из наших предшествующих министров образования... и-и вроде бы и науки, что-де советского человека воспитывали и обучали как исследователя и творца-созидателя, сейчас же наша задача — подготовить квалифицированного потребителя. Нд-а-а, словом, имя тебе — потребитель! Это уже я говорю, не честно откровенный министр...

Далее по ранжиру умеренно протрезвевший давешний собеседник профессора Скородумова откладывал в своей памяти основные тезисы услышанного в приватной беседе за столиком «Наливайки».

Получалось, что интернетовщина и массовая компьютеризация есть главные звенья оцифровывания мышления нынешнего человека. Этим самым «вместо слова — цифра», как круглосуточно кричит теле- и радиореклама, человек роботизируется и превращается в мельчайший исполнительный винтик в механизме Великого Глобализатора. Прежняя самодостаточность разумения в нынешнем мироустройстве уже не высшим качеством оценки полагается, но подозрительным недостатком. Словом, все на сто восемьдесят градусов, то есть с ног на голову, повернуто.

...Чувствуя, что от профессорских пророчеств он начинает терять веру в человечество, его общественное предназначение, новообращенный собеседник Скородумова начинает впадать в легкую панику, но выручает супруга. Она переделала все поздневечерние дела на кухне, досмотрела очередные любимые сериалы, непременно с «хэппиэндом»: нищая провинциалка, явившаяся в столицу всего с парой платьишек китайской фабрикации, устроившись горничной в дом молодого богатея с годовым доходом в шестизначную цифру долла?ров, разводит наивного с его прежней лахудрой, женит на себе и закрепляет счастливый брак рождением сразу двойни наследников... Главная же интрига сериала — наследников она нагуляла от своего деревенского дружка, которого выписала в Москву и устроила личным водилой на «мерседес»... нет, конечно, на «майбах» доверчивого супруга.

Возбужденная сериалом супруга, но не наивного долларового миллионера, а нашего новообращенного Скородумовым доцента, еще в остатках второй бабьей молодости, настойчиво потребовала вечерней ласки от протрезвевшего мужа. Что тот и исполнил, после чего упал в глубокий сон, спасительный от крамольных наставлений знаменитого университетского профессора.

Кстати говоря, прощаясь с доцентом на выходе из «Наливайки», Игорь Васильевич порекомендовал тому как-нибудь зайти к нему на службу: презентует свежий номер «Феноменов разума» и пару своих книг об оцифровывании человечества. «Для закрепления темы нашей с тобой сегодняшней беседы»,— пояснил он, дружески похлопав младшего по ученым степеням и званиям по плечу.

Понятно, что наутро, полностью освеженный глубоким и покойным сном и повторной лаской разохотившейся от сериалов супруги, наш доцент выбрасывает всю эту Скородумовскую дурь из головы; пусть себе оцифровываются, а кто и борется с этим делом... я человек маленький, а вот вышибут из универа за мысли, идущие супротив указаний партии и правительства о полном переходе «от слов к цифре»,— что делать? Препод, тем более профессиональный, очень уязвим, только лекции по конспектам и учебникам глаголить может, другому ничему не обучен...

Конечно, к Игорю Васильевичу он так и не зашел, а при случайных встречах в студгородке сдержанно здоровается, инстинктивно воровато оглядываясь: не узреет ли кто из университетского начальства его ручканья со скандально известным профессором? Да и не до того теперь стало доценту Воробьянчикову: одуревшая от смазливых сериалов супруга его в последнем приступе второй молодости, а главное, наслушавшись уверений телеведущих всех каналов, что «уже нынешнее поколение будет жить в процветающем капитализме с человеческим лицом», внезапно забеременела с твердым намерением расширить состав семьи. Это в сорок-то два года и при дочери-первокурснице!

Воробьянчиков даже намеревался запить (в летний отпуск, конечно), но супруга, почувствовав недоброе, надежно запрятала его зарплатную карточку, а самого суверена зарядила на лето в подгороднюю деревню — есть тещины блины и возделывать сад-огород. «Колечка, ведь нам этим годом много витаминных ягод и фруктов потребуется! И я, хи-хи, мой хороший, по выходным буду к вам с мамой приезжать. Изверг начальник весь офис без летнего отпуска оставил... контракт, контракт — все орет!»

«Мд-а-а, не в коня корм»,— мысленно отмечал Скородумов, завидев на территории студгородка фигуру доцента Воробьянчикова, явно стремящегося разминуться с несостоявшимся наставником практической жизни.

¨ Игорь Васильевич вовсе не являлся этаким замшелым ретроградом «от совка», что, говоря словами русского классика, черпает суждения «из забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма»... при последних двух словах профессора Скородумова, отбивающего очередную нападку-приставалку коллеги невеликого ума, тот опасливо вжимал рано лысеющую головку в плечи и с испугом оглядывался по сторонам: всего и всея боящемуся вузовскому преподу слышится табуированный для него политический подтекст на современную жизнь... Напротив, Игорь Васильевич смотрел из нынешних серых будней далеко вперед — в еще более мрачное будущее окончательно глобализованного и роботизированного человейника. Настолько далеко, что встречал понимание лишь у немногих в нынешнее время самодостаточно мыслящих людей, то есть мыслящих не «по телевизору», но вопреки ему.

Кстати, даже оглупляющее сейчас тестовое образование он умело переворачивал наизнанку. Так и в классификации по типу: умный/кретинизированный адепт глобализации. Здесь он использовал не три упомянутых выше анекдота, но подводил ненавязчиво тестируемого им, пока еще малознакомого, собеседника к следующим двум моментам. Так невзначай вроде бы замечал, что-де в этом году иностранный набор студентов наполовину из негров африканских состоит: Камерун, Танзания, Кения... Если собеседник просто с этим доводом соглашался, Скородумов одобрительно ставил ему мысленный «плюс». Но таковой встречался редко. Обычно же испытуемый, опять-таки испуганно повертев головой, упрекал профессора в нетолерантности: дескать, сейчас некомильфо произносить слово «негр». Огорчившийся («минус» уже обеспечен!) Игорь Васильевич пояснял, что это там у них в сверхлиберальных западных странах внедренная глобалистами толерастия не позволяет негра поименовать таковым, а использовать некий эвфемизм. В русском же языке такое название людей с темной кожей историческое и не относящееся к числу обидных. И коварно задавал тестовый вопрос: «А как, уважаемый, прикажите называть этих сынов джунглей и вольных саванн, что прямо из Африки прибыли в наш Тулуповский университет к знаниям приобщаться?» — «Как? Афроамериканцами»,— следовал ответ, после чего профессор Скородумов молча прощался и уходил восвояси.

...Но если испытуемый алогичной чуши не молол, а соглашался с правотой Игоря Васильевича, либо вовсе восхищал того термином «афрорусский» — «А в Кишиневе будет афромолдавским»,— добро подхватывал Скородумов,— то профессор подводил собеседника по второму тесту. Дескать, вот на нашем вычислительном факультете студиозусы уже курсовые пишут по этим... как их, нарочито придуривался Игорь Васильевич... словом, по принтерам, что и руку-ногу человеческую могут слепить из подсобного материала. Услышав же, что называется это «3D-принтером», Скородумов суровел лицом, что заставляло испытуемого, не чувствовавшего за собою никакой вины, слабо оправдываться: «Все так говорят, даже...» Здесь собеседник, все так же оглянувшись вправо-влево и понизив голос, называл фамилию очень ответственного руководителя, горячего сторонника цифровой техники...

Но поскольку собеседник прошел на «плюс» первое тестовое испытание, что заставляло инструктора надеяться, мол, не все уж так запущено, то Игорь Васильевич пояснял: «Три дэ» — это американизм от английского three dimensional, что имеет адекватный русский перевод: объемный, трехмерный, каковой русскому же человеку и следует использовать в грамотной, не засоренной излишней иностранщиной речи».

И еще добавлял, что уже несколько лет как еще более высокопоставленный руководитель подписал закон о чистоте и грамотности русского языка, а законы надо ведь исполнять?

¨ «Против лома нет приема»,— ворчал наш профессор, иногда разнообразя свое неудовольствие схожими присказками навроде «навалился класс-гегемон» или перевернутой им «не пошагаешь один в ногу, когда все идут не в ногу»,— это когда все же приходилось, скрепя зубами, обращаться к помощи дьявола-интернета. А куда денешься, если он является главным редактором научного журнала и ведет обширную переписку по всему свету с коллегами по изобретенной им научной дисциплине «Феноменология разума»? Он и рад бы писать свои письма на бумаге, непременно «от руки» любимым своим «паркером», еще десять лет тому назад подаренным лучшим своим аспирантом, успешно защитившимся... но коллеги и авторы журнала не поймут. Они-то все давно уже уподобились тем славным библейским гадаринским полезным сельскохозяйственным животным, что вслед за взбесившимся вожаком стада бросились с обрыва в пропасть...

Да и «бумажная» почта беспрестанно взвинчивает цены, а работа ее доведена, как и все в современном зазеркальном мире, до полного идиотизма: все движение, точнее передвижение отправлений можно видеть на экране компьютера: вчера твоя бандероль миновала узловую железнодорожную станцию Громобоево в глухой сибирской тайге, сегодня почтово-пассажирский поезд мчит ее мимо деревеньки Захолустино... но толку? Мчит-то-мчит, но затем наглухо где-то оседает. В итоге от их Тулуповска до столицы, которые разделяет две сотни верст, обычное письмо может «идти» целый месяц, а то и вовсе исчезнуть.

Конечно, Скородумов свято соблюдал свое правило: ближе чем за три метра к компу не подходить. А всю переписку вел через ответственного секретаря своего журнала, не являющегося сотрудником университета, понятно, общественника как и он сам, но преданного делу науки. Поскольку общественник жил на другом конце города, вольно и просторно раскинувшегося на холмах Среднерусской возвышенности, то общались научные коллеги по телефону. Игорь Васильевич прослушивал зачитываемые секретарем с экрана монитора текущие письма и тут же диктовал ответы. Дешево и сердито. И вроде не нарушает своих клятвенных обязательств не прикасаться к «компам». Словом, как та птичка-величка, что спасается от опасности пряча голову под крыло...

Как человек воспитанный и добросердечный, профессор Скородумов чем дальше, тем больше испытывал стеснение, обременяя ответственного секретаря обязанностью являться приставкой к телефону и компьютеру. Поэтому когда по этой весне, в конце учебного года на дружественной кафедре старший лаборант проводил списание устаревшей оргтехники, благо заведующий кафедрой добился-таки выделения ему нескольких новых ноутбуков и причандалов к ним, то Игорь Васильевич, погрустив о порушенных своих принципах, за бутылек модного сейчас виски легко уговорил матерого лаборанта, военного отставника в малых чинах, провести списание громоздного компьютера еще с электронной лучевой трубкой и выработавшего ресурс, но вполне исправного принтера в свою пользу. Взамен лаборант сдал в утилизацию по ведомости кучу ненужного хлама из своей каптерки, что за ним не числился. Он же за дополнительные поллитра «очищенной» на своей машине отвез технику б/у домой к Скородумову. ...Игорь Васильевич, понятно дело, вовсе не желал дать повод злоязычно возликовать («и тебя, брат Васильич, укатали круты горки!») своим коллегам из числа завистников и недругов, оставив эту компьютерную дрянь в рабочем кабинете.

...Вытребованный в ближайший выходной день общественный ответственный секретарь всю эту технику подключил как надо; двумя днями ранее, профессор, сгорая от стыда, вызвал интернетовского монтера, что провел кабель от распределителя на лестничной площадке в квартиру. За бутылочкой вполне приличного дагестанского коньяка и закуской, сгоношенной супругой, Игорь Васильевич взял у секретаря урок пользования цацками: как открывать почту с адресом, уже давно зарегистрированным в университете на редакцию журнала, и набирать-отправлять письма, а также распечатывать нужное на принтере.

¨ Разохотившийся от коньяка секретарь порывался было скоренько научить шефа пользоваться и другими благами всемирной паутины, но Игорь Васильевич наотрез отказался. Как всегда, будучи потомком злоязычных калужских мужиков, отказ сформулировал в виде им же сочиненного язвительного анекдота:

— С меня вполне хватит и университетского дурдома, чтобы еще и в паутину дебильную влезать. Вот тебе, Борисыч, анекдотец по теме. Живет себе мужичок на хуторе сам-двое с бабой своей и дворовой собачкой Жучкой. Телевизор давно сломался, слушает только последние известия по старинному ламповому приемнику. Как-то ввечеру услышал по нему, что великий и могучий русский язык отныне еще могутнее станет из-за полезного впитывания им обилия американских слов, относящихся ко всем сферам жизни: от компьютеризации широких масс населения и до домашней бытовухи: едова, безалкогольного киряния и так далее, включая диковинные виды супружеской половой жизни... А поскольку Егор слушал радионовости за ужином с совсем уж алкогольной самогоновкой-первачом, то за ночь все из памяти и выпало. Вышел утром на крыльцо: раннее солнышко, благодатная райская тишина — живи и радуйся не хочу! И Жучка в полном предвкушении утренней похлебки из натурального мяса от браконьерски подстреленного хозяином кабана мчится к крыльцу, радостно и преданно вертя хвостом. Но вот незадача? — Вместо обычного троекратного «гаф-гаф-гаф!» слышит Егор: «увау-увау-увау», а потом и вовсе вой: «вау-у-у...» И здесь вспомнил вчерашние вечерние новости и успокоился; дескать, теперь и собакам велено гавкать по-американски!

Выслушал мудроватый секретарь байку шефа, правильно поняв зашифрованный в ней смысл:

— Это понятно, Игорь Васильевич, что не хочешь ты становиться придатком роботизированным интернета с его «компьютерным» мышлением и американской сплошь терминологией. Но ведь и не становясь этим придатком, можно оперативно извлекать из сети нужную информацию...

— Баста, Борисыч! Чего это ты разблагодушествовался после почти неподдельного дагестанского? Сам ведь прекрасно знаешь: в интернете не информация, а затемняющий логику мышления и память информационный шум. Потом, как знаешь, я в трех советских вузах обучался, два из них окончил. Памятью не обижен, поэтому все что услышал-увидел с пятилетнего возраста — помню. А что из ранее незнаемого понадобится, так у меня дома и в рабочем кабинете на факультете полдесятка тысяч томов по всем отраслям знания. Самое существенное, что по развиваемой нами с тобой науке о феноменологии разума в интернете — только наши мысли и выкладки, чтобы другие читали. А насчет оперативности... торопливым кирпич на голову падает! Вот это-то скорость интернета и разучило нынешние поколения не то что мыслить, но даже знать таблицу умножения...

— Но все же информация...

— Да что ты, Борисыч, с легкого хмеля заладил: информация, информация... Мне на прошлой неделе понадобилась биографическая, очень короткая, справка о Сальваторе Дали — для статьи, что пишу к следующему номеру «Феноменов»,— как об основоположнике сюрреализме, то есть трансформированного художественного отображения реальности и так далее — будешь вычитывать, познакомишься. Спохватился — а у меня по нему ничего нет. Пришлось, скорбя душой о нарушении принципов, попросить нашу кафедральную секретаршу-лаборантку, почтенную Наталью Тимофеевну, благо она с педобразованием и до пенсии учительницей литературы в школе трудилась, найти и выпечатать мне из какой-нибудь современной электронной энциклопедии статью-персоналию о Дали. Что она и сделала. Начал читать — и волосы дыбом! О художественной манере с десяток сухих строчек, а далее все о его взаимоотношениях со своей условной супругой Гала?, то есть русской Еленой Дьяковой, прежней женой поэта Поля Элюара. Основной упор — на ее почти сумасшедствие и половое извращенчество: секс втроем с Дали и все тем же Элюаром. А сам Сальватор-сюрреалист суть тоже извращенец и половой трус... Каково? — Вот тебе и классика интернетовского информационного шума!

Мне сразу по сложной ассоциации память выдала, в смысле из подсознания в «оперативку», говоря нынешней компьютерной мовой, передала достопамятный фильм грузинского режиссера, где-то в начале второй половины восьмидесятых годов — самый разгар «алкогольной» горбачевщины! — вышедший на экран... это где о гравицапе. Помнишь?

— А как же! Даже коллективные просмотры устраивали... особенно после посещения пивной.

— Вот-вот, лучше после пивной; такую кин-дза-дзу на радость народу, измаявшемуся стоять в трехчасовых очередях за «талонной» водкой, советсский кинематограф выдал. Так это моя память ассоциативная тотчас два словесных шедевра из фильма выдала: «Нам на Землю надо — через полчаса гастрономы закрываются»,— и полный шедевр: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, у него нет цели!» Кстати говоря, из всего обилия художественной антисоветчины наиболее восхитительны этот фильм и «Чевенгур» Андрея Платонова. Куда там до них примитивному злопыхателю Солженицыну! Ну, это я к слову.

— Ассоциация твоя, Игорь Васильевич, архипонятна. Ты у нас, дорогой, прямо-таки толстовец по делам и убеждениям!

— А что здесь такого зазорного? Я лично более всего в нашем великом земляке уважаю его призыв и личный пример самоусовершенствования, как единственно возможную мотивацию нравственного, морального сохранения человечного человека, извиняюсь за тавтологию. Так и здесь: нас сейчас пока считанные единицы, осознающих всю пагубность всеобщей компьютеризации — интернетовщины, но придет время, когда человечество осознает, что история дает ему единственный шанс от расчеловечивания (это уже не тавтология, но антитеза, Борисыч!): отринуть себя от пагубной «паутины». Как это технически, так сказать, сделать при всеобщности вышесказанной? — Не знаю, но на то есть хитроумные японцы и китайцы, сумрачный германский гений, говоря словами нашего великого классика, и острый галльский ум...

— Думаешь, Васильич?.. Придет время, наши недолайкины лайкать с утра до ночи перестанут, да?

— Вот именно. Долайкаются ведь?! Кстати, разливай по последней, а я тебе еще один почти анекдот из жизненных наблюдений расскажу. С сексуальной окраской — как всех выпивших мужиков на половую сальность тянет... Природа! Куда от нее, матери нашей биологической, денешься?

(Выпили-закусили, а тут супруга вынесла с кухни запоздалое горячее — запеченную в духовке с антоновкой — год нынче выдался урожайным яблочным. Делать нечего, Игорь Васильевич достал из заначки еще бутылек дагестанского... И бежать в сетевой «Красное & Белое» не надо! Хотя там все напитки — дрянь...)

¨ — Слушай же, Борисыч. Я, как сам прекрасно знаешь, телевизор не смотрю, исключая редкие советские фильмы, что иногда по утрам показывают, когда дома только пенсионерки; молодые же поколения потом трудовым, обычно спекулятивным и воровским, в это время хилую деньгу на содержание семьи зашибают. Но вечером моя Антоновна, умаявшись от хлопот домашних, любит сериалы посмотреть... умеренно глупые и сентиментальные. Я обычно пишу или читаю, поэтому все воспринимаю как словесный фон. Поневоле и реклама порой в уши лезет, раздражает. Инстинктивно и на вновь появившуюся — на то она и профессия у рекламщиков! — реагируешь. Возникают ассоциации с реальной жизнью. Например, засел против воли в башке сюжет такого ролика: утро в квартире с еврообстановкой. На кружевной постели, почти что трехместной как у Гала?-Дали-Элюара, например, протирает после сна глазки почти голая красотка в ночном наряде а ля проститьюшен. И размышляет озвученно: сейчас кофе выпью и посмотрю лайки от друзей. Что такое «лайк», хотя ты мне не раз пробовал объяснить, из отвращения к компьютерным американизмам я не знаю. Все ищу ассоциаций — и вот оно после этой рекламной штучки-дрючки тотчас и явилось! Ты, Борисыч, в качестве примера этого лайка обычно приводишь графический значок — стилизованное сердечко. Какой-то там смысл у него, дескать, есть. А какой? — Не запоминается, а тут ассоциация эта все и разъяснила.

В девяностые — начале двухтысячных годах приходилось в столицу наведываться на конференции и прочие веселые мероприятия, придуманные для общения старых друзей. Нередко выпадала оказия на служебной машине своего декана задарма прокатиться. До Москвы по раннеутренней незабитой дороге быстро водитель Жора домчит, а вот на въезде по Варшавке мука мученическая: и летнее солнце уже подпекает, а впереди утомительная километровая пробка, продвигающаяся со скоростью один метр в минуту — я сам засекал. Одно развлечение для «гостей столицы»: между замершими машинами из числа въезжающих снуют ловкие ребята в адидасовской униформе, матерчатые картузы с утиными козырьками на головах, что ловко достают из-за заплечных сумок глянцевые журнальчики с предложением услуг проституток и (бесплатно) мечут их вовнутрь машин — стекла боковые по причине жары и духоты опущены. А на страницах журнальчика пестрят обнаженные тела «в позах» жриц физиологической любви на разный возраст, цвет и спектр указываемых сексуслуг, включая предельно извращенные... Поскольку же журнал зарегистрирован Роскомпечатью, то по его законам сугубо срамные места платных красоток фотомонтажно прикрыты теми самыми стилизованными сердечками, о которых ты, Борисыч, мне толкуешь. Вот по такой ассоциации я и понял: что такое лайк! Ха-ха-ха! Не в бровь, но в глаз... То есть этим самым лайком нынешние пользователи интернета прикрывают, как в античном мире фиговыми листками, свои срамные места, то есть башку свою пустую, в которой здравых мыслей уже и не осталось вовсе. А недолайкин, что есть уже устоявшееся поименование нынешних молодых поколений, просто будет означать: не достигший половой зрелости! Ха-ха-ха!

— Хорошая аллегория, Васильич, ничего супротив и не возразишь. Ты, я смотрю, вторую дагестанского откупориваешь?

— Не в сухую же эту пышущую жаром курицу с яблоками скучно жевать? Не бось, Борисыч, сдюжим!

...Как водится на Руси, ранее святой, затем советской, а теперь олигархо-либеральной, при появлении на столе свежей бутылки мужики нарочито серьезнеют, от анекдотов и игривых разговоров о бабах на некоторое время переходят к философическим рассуждениям.

— Так-то оно так, Васильич, но в пространстве интернетовском и отменные спецы практикуются, те же программисты, хакеры, создатели компьютерных вирусов: люди высокой научно-прикладной квалификации. Надеюсь, отрицать очевидного не станешь?

— Стану, Борисыч, и разобью твое убеждение в пух и прах!

— ?

— Да-да, в прах. Из названных тобою спецами исключительно являются только «вирусники». Но имею глубокое убеждение, что вирусы и антивирусы, то есть программы заражения и борьбы с таковыми, делаются одними и теми же людьми, вернее, лабораториями и целыми исследовательскими организациями, цель какового действа — извлечение денег из воздуха. Это я называю принципом стекольщика, что еще сто с лишком лет назад О. Генри в «Огнях большого города» блестяще описал как чисто американское бизнес-изобретение...

— Как же, помню: бежит по улице мальчишка и крушит булыжниками из мостовой окна, а следом его хозяин-стекольщик шествует: «Кому окно вставить! Вставляю окна...» Но все же остаются программисты, хакеры?

— Ты, Борисыч, незаслуженно высокого мнения о программистах. Это отголосок давних шестидесятых годов, когда вычислительные машины только появились, а слово программист, наряду с физиком, космонавтом, вызывало восхищение и восторг экзальтированных дам и школьников. Я же не зря пять лет по совместительству преподавал на вычислительном факультете, то есть говорю со знанием дела: программирование есть скучнейшая и монотонная работа, где можно и вовсе без головы включенной обойтись. Особенно в части современных программ высокого уровня, состоящих из миллионов условных строк. Программист только переводит на машинный язык уже разработанный умным постановщиком задач алгоритм. Чувствуешь разницу? Так-то. Именно поэтому на Западе наши любители подзаработать, мол, славны бубны за горами! — исключительно программистами трудятся. Тамошние высоколобые этой нуднятиной брезгуют напрочь...

А хакеры... знаешь, Борисыч, в нынешних сериалах для домохозяек расхожий типаж, именуемый «компьютерным гением»,— очкастый пацанчик пионерского возраста. Он же и хакер. Недалеки от истины создатели этих сериалов. Давай порассуждаем здраво. Если ребенку и взрослому человеку поручить одинаковую, некоторую условную работу выполнить, то каков их алгоритм ее исполнения? Ладно, Борисыч, разовью мысль. Взрослый, руководствуясь главным принципом поведения человека — врожденной ленью (все изобретения — от лени!), начнет обдумывать: как, не слезая с печи и не пачкая рук, выполнить заданный урок. И что-нибудь обязательно придумает и сдаст порученное в срок. А ребенок? Наблюдал, конечно, сам как дитя еще малоразумное, а разум только годам к двадцати-двадцати пяти пробуждается в осознанном виде, может часами монотонно перебирать всякие камешки, стучать подвернувшейся палочкой — хорошо не дубиной! — по столу, стулу, головке тож неразумного братика или сестренки... Он ищет и пока еще не может найти алгоритм решения задачи.

Нынешний человек, причем уже взрослый, перестроившись на сугубо компьютерное мышление, подобен такому мальцу. В чем алгоритм компьютерного вычисления? — Правильно, в монотонном переборе всех возможных сочетаний и так далее. Тож и «компьютерный гений», он же и хакер, бессмысленно перебирают цифири... хотя бы их и миллионы в одну кучу свалены. Самое существенное — защиту от хакерских взломов придумывают такие же компьютерные недолайкины.— Не по возрасту, конечно, но по уму... вернее, отсутствию такового. Своя своего понимай, переиначим присказку, поэтому хакер-недолайкин сравнительно легко взламывает защиту, выдуманную таким же компьютерным недолайкиным. Вот и ответ: почему серьезный человек, с развитым творческим, не цифровым, мышлением не годится на роль хакера...

...Долго, до темноты и сухого донышка второй бутылки дагестанского горячились, беседовали наши теоретики. А черт, дьявол злокозненный, слушал их из угла и про себя усмехался над наивными людьми еще доинтернетовской формации. И бог располагает пока человек полагает!

¨ За пару-тройку вечеров Игорь Васильевич настолько наловчился вести интернетовский почтовый обмен с коллегами и авторами своего журнала, что даже испугался: чур меня! А не втянусь ли я ненароком в эту паутину, не стану ли в одночасье профессором-недолайкиным? И личный кот Скородумова попривык к новому занятию хозяина, запрыгивал на рабочий его стол и немигающими глазами все наблюдал за движением рук по клавиатуре.

Но очень скоро появившееся было некоторое благодушие профессора к идеологическому врагу-интернету стало угасать. Надо сказать, что когда он вел переписку через журнального секретаря, то подписывался либо просто «главный редактор», а чаще и вовсе — «редакция журнала». Теперь же пришлось указывать свою фамилию. Вот это и сыграло свою роль в дальнейшем общении профессора с всемирной паутиной, завершившимся актом французского синдрома... и полным обращением его в толстовцы.

Поскольку и исключительно для поднятия престижа своего журнала, твердо держа в памяти высказывания классиков марксизма-ленинизма «бить врага его же оружием» и «для достижения наших целей использовать все ресурсы классового врага», Игорь Васильевич во всю пользовался информационными возможностями интернета, не забывая порой приговаривать, что-де против лома нет приема. А проще говоря, все номера своего журнала, все свои издаваемые книги дублировал в электронном виде на наиболее солидных отечественных и зарубежных сайтах. Соответственно и его творческие биографии где только можно пестрели в всемирной паутине...

Теперь же всякий пользователь интернета мог запросто сопоставить его электронный адрес с Ф.И.О. столь известного в мировой науке ученого. Игорь Васильевич уже на первой неделе интернет-переписки понял: какого он дал маху, начав подписывать письма своим именем; знал бы заранее — так и продолжал использовать инкогнито «редакция»... Что ж, все мы, даже заслуженные профессора, крепки задним умом! Итак, как щеголяют латинизмами ученые люди к месту и не совсем, a fortiori*... но здесь не меньшего маху дал и инструктировавший Скородумова секретарь Борисыч — во всем почти неподдельный дагестанский виноват! Сам многоопытный интернетчик, ранее зачитывая шефу по телефону новую почту, он, как само собою разумеющееся, опускал всякие благоглупости — от назойливой рекламы до откровенного мошенничества, что пышным веером прикреплялись к сугубо деловой почте.

Но — к делу скорбному. Поначалу его даже веселил «научно-коммерческий» спам. В каждый просмотр почты, что Игорь Васильевич производил через два дня на третий, на экране появлялись объявления — приглашения публиковаться в научных журналах, издаваемых на русском(?) языке в Польше, Чехии, Венгрии, но особенно почему-то в скандинавских странах: Норвегии, Дании, Швеции и даже в суровой стране викингов Исландии. Знающий профессор с вычислительного факультета объяснил при случайной встрече в «Наливайке» такую любовь столичных коммерсантов от науки к исторической родине варяжских (в основном из Одессы в Москву перебравшихся) гостей: «Там, Васильич, проще и дешевле всего зарегистрировать периодическое издание. Чистое разводилово для полных недоумков, но, наверное, кто-то и клюет: оплатят через интернет пять-семь тысяч за свою статью, получат по «бумажной» уже почте тоненькую тетрадочку «датского журнала», отпечатанного в Подмосковье на ротапринте и — радуются себе! Все одно такие «публикации» в научном реестре в зачет нигде не идут».

Где-то через пару недель освоения Скородумовым врага-компьютера стали приходить от непонятного адресата, понятно, с обращением по имени-отчеству, письма с навязчивым предложением: «...Поздравляем Вас, уважаемый Игорь Васильевич! Мы приняли решение поощрить Вас, как выдающегося ученого и в связи с юбилеем великого <далее строго по «Календарю памятных дат» на текущий год следовали имена Лапласа, Эйлера, академика Остроградского и т.п.>, премировать 2000 рублями. Для перечисления просьба сообщить номер Вашей банковской карты. Остаемся Вашими...» Профессор Скородумов рассмеялся такому примитивному разводилову, но на всякий случай созвонился с Борисычем-секретарем. Тот заизвинялся, что ранее забыл предупредить: «...Игорь Васильевич! Ни в коем случае дальше не раскрывай таких писем, где в заголовке темы значится эта «сакральная» сумма именно в 2000 рублей! К ним часто прикрепляют такой мощный вирус, что разоришься на чистке. А для чего это делается? — Даже знакомые хакеры не могли мне объяснить...»

Дальше — больше. Как потом сообразил профессор, круг интересующихся степенью его слабоумия при предполагаемом — с таким обилием степеней-званий в интернетовских биографиях! — финансовом изобилии продолжает расширяться от одного просмотра почты до другого. Много он чего нового из ареала интернет-мошенничества узнал за неполный месяц, в частности, что является он прямым и единственным наследником в базе почившего в штате Аризона миллионера, точнее с капиталом в 6500000$, по имени Алан Скородумов. Об этом счастливого наследника известил на специально ломаном русском языке адвокат и душеприказчик покойного Джордж Смит, эсквайр...

Заставило его в начале расслабляющего жаркого августа, когда все люди, даже очень умные профессора, теряют бдительность, поначалу взволноваться письмо на бланке Федеральной службы судебных приставов, где значилось, что он должен был еще две недели тому назад закрыть долг по судебному постановлению номер такой-то от числа тоже такого-то... При неуплате оного «ваши счета будут заблокировать до полного погашения долга». Хлопнув для ясности расслабленного жарой сознания пару стопок водки из початой бутылки, что истекала слезой в холодильнике, Игорь Васильевич еще раз со вниманием прочитал тяжебную бумагу и рассмеялся: сочинитель ее вовсе не знал его отчества и отсылался явно не по-судейски: «Здравствуйте, Игорь Скородумов». Явно не по-служебному звучала и концовка письма: «С наилучшими пожеланиями, ФССП России». Опять же исходный адрес судебного пристава-исполнителя не содержал принятого в этом славном ведомстве наименования домена fssprus, а звучал по-импортному; как перевел Игорь Васильевич на русскую транскрипцию: броуэнхилл. ...Уже в сентябре, после всех случившихся событий, профессор Скородумов не поленился сходить на вычислительный факультет, где друзья порекомендовали ему лучшего студента-хакера. Тот почтительно — снисходительно выслушал знаменитого профессора, несколько минут потанцевал пальцами по клавиатуре и выдал результат: адрес с упоминанием броуэнхилла зарегистрирован на Каймановых островах...

♦ Ближе к середине августа разводиловы становились все более наглыми, раздражающими Игоря Васильевича. Явно атакующие перешли к игре ва-банк. В один препакостный для интернет-неофита день Скородумов раскрыл почту и удивился обилию имен авторов его журнала и друзей-знакомых со всей страны и мира. Все эти письма содержали до удивления однообразный текст: адресанты вежливо-сочувственно, но и несколько настороженно сообщали, что они не прочь перевести запрошенную «дорогим Игорем Васильевичем» сумму для поддержания издания «Феноменов разума» на указанную им банковскую карточку, но только просят (уж не обижайтесь, мой дорогой!) подробнее объяснить: что же такое случилось с редактируемым вами журналом?

...Ответственный секретарь Борисыч был убежденным сторонником здорового образа жизни — редкие посиделки с шефом за дагестанским не в счет...— прослушав в десять вечера животрепещущие новости о пенсионной реформе, слава богу, он успел недавно себе ее оформить, строго по распорядку дня ложился спать. Поэтому был озадачен неуставным звонком шефа в половине одиннадцатого. «Игорь Васильевич! Ты, к сожалению, попался в лапы хакера, который взломал твой адресный ящик и теперь собирается обобрать твоих друзей и авторов журнала, понимаешь? Срочно разошли им всем отбойные письма с пояснением!» ...Что Игорь Васильевич, по-серьезному матерясь, что пугало доброго его кота, и делал до полуночи. В объясняющих письмах с глубочайшими извинениями, что всегда характеризует человека безвинного, он добавлял, что отныне просит все присылаемое ему, как и ранее, адресовать на редакцию журнала, не упоминая его Ф.И.О. После чего насовсем отключил от сети рассадник дебилизма и мошенничества, отложив расправу с ним на раннее утро и прошел на кухню. Достал из холодильника дежурную початую бутылку, а ввиду разыгравшегося нервного ночного аппетита на закуску затеял жарку глазуньи с салом. Коту, чтобы не завидовал хозяину, налил блюдечко молока, а в едальную плошку положил его любимой пшенной каши, сваренной с мелко порезанной печенкой, щедро перемешав с психотропным китекетом...

Борисыча же пощадил, не стал будить среди ночи, отложив телефонный звонок о возвращении к прежнему status quo на наступающий — на часах начало второго ночи — день. «Будет день, будет пища»,— пробормотал в унисон своим мыслям профессор-толстовец, совершенно забыв, что это присказка раздражает кота, который по своей биологической природе унаследовал от давних предков отряда кошачьих манеру есть ночью... Впрочем, и днем не отказывался — из уважения к хозяевам.

♦ Игорь Васильевич явно недооценил все коварство утренней тишины. Не только врач-психиатр в отставке Евгений Семенович Дорошенко наблюдал казнь «компа» и слышал рассуждения профессора о пагубности оцифровывания человечества. Сосед Перфильев — с пятого этажа, по диагонали влево его балкон от скородумовского — годами дряхл, но зрением и слухом хоть в космонавты записывайся! И все это наследственное: уже в третьем поколении, считая от забастовки иваново-вознесенских ткачей, где юным штрейкбрехером и доносчиком был его дед, все Перфильевы, как любители грамотности, испытывали неистребимую тягу к сочинению подметных писем. Впрочем, эта старинная русская забава... со времен новгородских берестяных грамот.

Уже заматеревший Перфильев-дед в годы НЭП’а своими доносами отправил в уездный ДОПР, КПЗ по-нынешнему, в полном составе два товарищества на взаимном доверии. Его старшой Егор в ежовщину целиковое руководство райкома под пятьдесят восьмую подвел — «десять лет без права переписки», но вскоре и сам загремел (не плюй в колодец...), едва успев увидеть новорожденного сына — нынешнего соседа Игоря Васильевича. Зато Перфильев-сосед вволю грамотностью своей натешился. Заодно оформил бумаги на отца и деда как жертв сталинизма (Перфильев-дед тоже плохо кончил...)

Но последнюю четверть века сосед Скородумова отчаянно скучал: доносы нигде не принимали, не до них было. Даже квартальный участковый ими брезговал. Только в самом начале новой власти, когда в столице из танков постреливали, а по радио и телевидению прямо призывали «неравнодушных граждан с демубеждениями» сообщать куда и о чем следует, воспрявший духом внучок день и ночь строчил. Правда, без каких-либо последствий для всего круга его общения...

Сейчас же, на девятом десятке лет своей интересной жизни, Перфильев-внук решил тряхнуть стариной, с интересом пронаблюдав утреннюю сцену и беседу двух неодобряемых им соседей: очень много мнящего о себе профессора из второго подъезда и врача-психиатра из первого, у которого он когда-то амбулаторно лечился.

Позавтракав манной кашкой, сваренной незамужней дочерью, жившей в отцовой квартире, Рем* Егорович разложил на столе своей комнаты писчебумажные принадлежности. Черновик он писал, как положено, правой рукой, а набело, трудясь до седьмого пота, до самого вечера, выводил буквами, очень смахивающими на церковно-славянский полуустав, что характерно для правшей, пишущих конспирологически левой рукой. Как и положено по сложившейся традиции, излагал он на сдвоенном листе, вырванном из старинной школьной тетрадки «в клеточку», начав с сегодняшнего события: «Партия и правительство всемерно призывают к развитию цифровой экономики и к всеобщему использованию новейших достижений современной науки и технологий, в особенности — интернета, с использованием которого наш человек может активно участвовать в жизни страны, даже не выходя из дома»... Далее все таким же высоким, верноподданническим слогом Рем Егорович клеймил «якобы профессора» Скородумова Игоря Васильевича, указав его адрес проживания и место работы, который сего дня в 6.28 по московскому времени демонстративно выбросил со своего балкона компьютер и, обращаясь к отставному врачу-психиатру Дорошенко Евгению Семеновичу и дворнику-гастарбайтеру Селиму (фамилия неизвестна), а также к жителям их квартала, выгуливающих домашних собак (в нарушение правил — без намордников!), призывал последовать его примеру со ссылкой на некий французский синдром, но ведь натовцы истинному российскому патриоту не указ! ... И так далее на всех четырех школьных страницах в клеточку вырванного из пожелтевшей от долгого неиспользования доносной тетрадки (а в тумбочке еще давний запас тетрадок) Рем Егорович обосновывал идеологическую подоплеку дикого поступка профессора Скородумова. Кстати, не носящего галстук, курящего, иногда выпивающего, а главное — не уважающего футбол, «нашу национальную спортивную гордость»...

Завершив творение, Перфильев запечатал его в старинный, еще советского образца порыжелый конверт — опять же из заветной стопки таковых в тумбочке. Надписал адрес. Марки на конверте не имелось, но по трехпоколенному опыту Рем Егорович знал: куда надо и нефранкированное* письмо дойдет! Другое дело: будут ли его читать?

♦ Весело на Руси жить! Но все до поры до времени. Когда молох глобализма поглотит, хотя бы и до последнего сопротивляющуюся, нашу страну, то на смену строгой процентной-биологической и социопсихологической норме чудаков, воров, клинических идиотов, нонконформистов и других «исключений из правил», что так разнообразят серую жизнь нашей северной страны, придет единый зомбированный человейник. Веселью в оцифрованном мире места не будет, поэтому, как распевали в шинках средневековые бурши: «Gaudeamus igitur!» То есть веселитесь впрок. Пока не поздно.