Александр А Пушкин

Чисто личные эпитафии некоторым сотрудникам журнала

***

Георгадзе.Марину я любил любовью брата (а может быть, и не совсем). Жена ей жаловалась как-то: «Марин, Пушкин влюблен в тебя по уши, всю подушку обмочил», - и обе хохотали. Марина любила индейцев, чуть ли не больше, чем свою Грузию (жила в Москве). И вечно спешила: в Бразилию, Флориду, Каролину... И с раком кожи – в Мексику, на воды-пирамиды... «Мы идем туда, куда хочет дух». Острижена, в платке, пришла последний раз в контору. «Ну вот, мы оба бриты». Ей было 40 в 2006 году. Ее амулет на ключах – вот он.Знаю людей, которые не могут ее читать, и даже книжки держать в своем доме. Им страшно: 

 

Умерла. Мертва. Растеклась по лондонским мостовым.

Не увлек, не спас, за руку - мог! - но не оттащил.

Воронье кричит: не хватило сил,

Но зато ты можешь уйти живым.

 

Умерла. Мертва. Голубой волной по камням рука,

Передсмертный крик застилает слух.

Выбирая вечно одно из двух,

Ты не можешь выбрать наверняка.

 

Умерла. Мертва. Дальше путешествуешь наедине

С отражением в зеркале, с ненавистью, с собой.

Друг, приятель, враг, воин и герой,

Ты не можешь больше быть рядом с ней.

 

Умерла. Мертва. Навсегда ушла.

Все, что рядом - космическая зола

Да осколки треснувшего стекла

В черноте, что черней воронова крыла,

 

Что накрыла душу, закрыла свет,

Этот крик вороний за сотни лет

Не уймется. Больно. Душа - как лед.

Но зато ты можешь идти вперед.

 

***

Ах, Юля Тролль, красавица из песни. Известных знала всех, но кто ж ее известней? Как Пиковая Дама, в перьях, при помаде, и в сумочке бутылка из-под сока – «медицина», т.б.  коньяк. Ума палата – что ни поговоришь, то есть что записать (cтишка моих 4 – авторства ея). Нам позвонила в ночь: «Спасай, мол, убивают. – Кто? – Домработница. (На пять минут бы раньше позвонила, приехал бы, но тут уже раздет) – Ты, Юля, успокой, к утру пройдет». Прошло. Диагноз мне неведом. А хоронили на St. Marks…

 

***

Там Сумеркин жил Александр. Открытый гей и энциклопедист. Когда-то с прахом в банке шел я от Сент-Маркса до конторы. Навстречу Сумеркин: – Кого несете? – Кашкарова.

Сам Сумеркин и стал завещанным главредом «Нового Журнала». И на работу в шортиках по-донельзя ходил. Недолго, впрочем. Фривольные рассказы, милые ему (Павла Лемберского), не подошли на слух достойных редколлег.

Друг Шпаликова, Бродского издатель, он не хотел, чтоб прах его развеяли над морем, как было с их приятелем каким-то, когда, как водится, переменился ветер, и всё к друзьям прилипло и родным. Развеян, нет рассыпан, был он в парке рядом, на 16-ой, ну там, где госпиталь.

***

Межиров, Александр Петрович. Игрок и бильярдист (портрет Джон Уэйна в изголовье), «блокадник» (шофер на Ладожском, машины были на дровах, стояли печки за кабиной, пока горят - рули, а нет – пиши-пропало), ну и поэт (а коммунисты – разве не вперед?). С женой, Еленой Афанасьевной, прожил больше, чем 60. («Пришел, - рассказывала, - с фронта, худой, завшивленный, в прожженной гимнастерке солдатик, смотреть жалко» – это про Межирова. «Женечка все к нам ходил, чай пил, печенье ел, вечно голодный» – это про Евтушенко.) При ней и умер.

***

А Вульф Олег, красивый человек, писатель чище Ионеску – в закате зрелости его и понесло: жену младую бросил и детей, ушел к коллеге по лит. цеху, поэтессе. Все б хорошо, но взял и отравился. Темная история.

***

Плавинский Дмитрий. Как-то говорит: «Привез я игуашу от подножья Мача-Пичо, вот бегает передо мной». Приехал, оказалось – чучело. Или рассказывал про былые запои: «Выхожу, грит, из запоя, сколько дней – не помню, глядь – а перед окнами уже дом построили...» Перепевы с его “Manhattanfish” висели в сабвейских вагонах. Любил руины он, всегда их рисовал, и греческие, и римские, и российские – смотрите в Третьяковке, у Крымского моста. А у того окна был я в Москве недавно. Не квартира, а дом-музей гениального художника: несколько тысяч книг, куча экспонатов, набросков, эскизов, картины – всё, будто вышел на минуту. Жена – Марья, кот – Вася.

***

Юра Новицкий. Здоровяк, весельчак, винокур-винодел, археолог. 3 книжки юмора. Племянник Шенкера, с деньгами и с женой. И чего его угораздило упасть в коридоре в 54 года? Ах, сердце...

***

Майкл Кедем. Михаил Герасимов, сын известного профессора и сам профессор (Кедем – еврейское вино). Объездил пол-мира, закончил бомжем на бордволке. Однако не совсем. Лариса приютила. Жил в шелтерах – там воровали, били, но было где писать – в подвале, в «Слове».  И много написал. Мечтал закончить жизнь в Перу. Испанский выучил. Пытался улететь два раза – то грабили, то не пускали в самолет. На третий удалось. Закончил жизнь в деревне перуанской. Счастливо.

***

Миша Гафнер – оно поэма. Точней, оптимистическая трагедия. Смешнее Мишки не видал на свете (как Винни Пух, озвученный Леоновым). При невзрачном виде – откуда столько жен? Последние две – Вали. Сажали обе. Первая – чуть-чуть (арест на ночь-на две), вторая – по-крупному. Разговоры:

— Миш, а мордва – это татары или русские? – Русее не бывает, - сердито буркнул он (одна из жен – из Мордовии).

— Мишуля, но это же не стихи... – Мать, а что же это? Проза, пьеса, живопись, скульптура? Нет? -  стихи, значит...

— Саш, привет. Смешное расскажу. Переезжаем, вот, во Флориду. Представь, загрузил вэн под завязку, на крышу шкафчик напоследок примотал. Минут 15 ехали прекрасно. А там гора на 90-м экзите. Мы встали, чуть назад не покатились. Машина кончилась, пришлось все выгружать. Сидим вот у дороги со всем имуществом и кошкой...

Это было по дороге от Катскильских гор до Флориды (2 тыщи миль, или сколько там). Где года полтора он радовался жизни, писал и издавал журнал («Зачем мне теперь всякие редакции? Сколько хочу, столько себя и печатаю»). Под псевдонимом «Нержин», придуманным поэтом-фронтовиком Виктором Уриным. Потом – навет, арест, тюрьма (см. «Бетонное небо»), потеря квартиры (Лиса Патрикеевна не ограничилась хвостом), житье в фургончике с сокамерником-психом. Потом:

— Санек, поздравь, во мне нашли три рака.

— Ну, заноси, я пива принесу... 

Потом – невнятный, мутный разговор. Как оказалось, из хосписа. А из хосписов не возвращаются...

Нашел ему как-то в лесу кошку – он назвал ее Леся. А он мне – черного котенка, извлеченного из бензобака. Зовут Бес-с. 11 лет уже.

 

P.S. Простите, господа, про Вас я написал всё это скоро, смело, и в тот же вечер был подагрою разбит. За дело.

 

15 сентября 2018 

 

К списку номеров журнала «Слово-Word» | К содержанию номера