Навстречу божьим чудесам

* * *

Воздух птичий, воздух ранний,

Чистотой он душу ранит.

Мир – экран. И на экране

Титрами – стрижи.

Кашляет петух охрипший,

Кот слоняется по крыше,

И щенок из будки вышел,

Чтобы жить.

 

Как слезящаяся свечка,

Бабка тает на крылечке.

Кадр сменяется, конечно,

Каждый миг.

Голос мой за кадром тонок –

Бормочу стихи спросонок.

Солнце, заспанный ребенок,

Вышло в мир.

 

Фильм талантлив и опасен:

Он своею правдой красен.

Дураку, наверно, ясен,

Странен – мудрецу…

Небом взят в полон, как птица,

Я смеюсь, и мне грустится,

Светлою слезой катится

Счастье по лицу.

 

ПИВНОЙ БАР

 

Публика в баре самая разная.

Реже – спешащая,

Чаще – праздная.

Реже – тверезая,

Чаще – похмельная.

Если уж баба,

То чаще – панельная.

 

Публика в баре самая разная.

Реже – счастливая,

Чаще – несчастная.

Реже – богатая,

Чаще – безгрошая.

Реже – хреновая,

Чаще – хорошая.

 

Эта пивная – модель мироздания:

Непонимание –

И лобызания.

Пьяные драки –

И проблески разума.

Призрак Толстого –

И тень Стеньки Разина…

 

Рядом – бессмысленное и великое.

Пьянство российское – многоликое.

 

Здесь, на границе греха и безгрешности,

Я и живу, полный горя и нежности.

 

ПЕРВОЕ МАЯ

 

Тихие пьяницы и драчуны,

В сквер выползающие на рассвете, –

Дети великой Советской страны,

И, несомненно, – счастливые дети.

Да хоть возьмите, к примеру, меня:

Стоит лишь утречком опохмелиться –

Рвется душа в поднебесье, звеня,

Словно из пепла восставшая птица.

 

А на планете царит Первомай,

Мирные выстрелы почек зеленых…

Выше, товарищ, стакан поднимай

В наших веселых рабочих колоннах!

 

Праздничный вечер. Роскошный салют,

Словно корабль, выплывает из мрака.

Слышу: кого-то поблизости бьют.

Вижу: и вправду – отличная драка!

 

Славно с разбегу врезáться в толпу,

Славно быть толстым и густобородым

Сильным евреем, связавшим судьбу

С братским великим российским народом!..

 

Утром, опухший, очухаюсь я.

Долго ли мне колобродить на свете…

Господи, бедная дочка моя!

Господи, Господи, бедные дети!

 

* * *

Демократичны русские пивные.

Бухие старикашки-домовые

Соседствуют с майором КГБ.

Художник, заскочивший на минутку,

Квартальную притиснул проститутку

С креветочным ошметком на губе.

 

У каждого есть склонность к разговору:

Поэт читает эпиграммы вору,

А участковый с диссидентом пьет.

Свершается загадочное действо:

Интеллигент нисходит до плебейства,

И мысли изрекает идиот.

Пронизанный миазмами маразма,

Табачный дым живет как протоплазма,

И нас почти не видно в том дыму.

Лишь зыбко пляшут профили косые…

Иного нет пути понять Россию,

Как только с нею спиться самому.

 

РОДИНА

 

Я шел по российской деревне,

Сбежав от вселенского зла.

И в образе бабушки древней

Навстречу мне Родина шла.

 

Сейчас она взглянет нестрого,

Укажет дорогу в миру,

Промолвит единое слово

И душу научит добру…

 

Иду я навстречу, усталый,

Готов на колени пред ней…

Но с ужасом вижу: у старой –

Провалы на месте ноздрей,

 

Озлобленно бегают глазки,

Два пальца скрестила рука…

Ну, словно из давешней сказки

Внезапно явилась Яга!

 

– Ах, мама, родимая мама!

Я – сын твой, российский еврей.

Я, может, любимая, самый

Несчастный из всех сыновей.

 

Родная! В смятении духа

Тебе посылаю привет!

Клюкой погрозила старуха

И плюнула злобно вослед.

 

СТАРЫЙ ИЕРУСАЛИМ

 

Войдешь в зловоние Востока –

И задохнешься от восторга!

 

Курилен тайных дурь и чад,

Бессмыслица людского хора,

Вой одичалых арабчат

И человечий крик хамора.

 

В тупой покорности судьбе

Плетется, замшевый, замшелый,

И взор печально по тебе

Скользнет, больной и ошалелый.

 

Тут – иностранцев толчея

У лавок древностей фальшивых,

И у помойного ручья –

Баталия котов паршивых.

 

До этой страшной высоты

Как доползла такая проза?

Язычники свои кресты

Несут по виа Долороза.

 

Степенно шествуют попы,

Снуют проворные монашки…

Дымятся красные супы,

Кровоточат бараньи ляжки.

 

Туристы всяческих пород

Столпотворят язык базарный,

И кто-то в медный тазик бьет,

Как будто в колокол пожарный.

 

За поворотом поворот,

Уж гомон за спиной, и вот

Перед тобою – панорама:

В горячей солнечной пыли,

За светлой площадью, вдали –

Стена разрушенного Храма.

 

Вот ты и дома. Не спеши.

Следи, как в глубине души

Растет прорезавшийся трепет.

Польются слезы, как стихи:

Господь простил тебе грехи

И вновь тебя из праха лепит.

 

К стене ты приложись щекой

И слушай, как журчит покой,

К сухой душе пробив дорогу.

Ты вновь – у вечного ручья,

Ты вновь – в начале бытия.

Ты снова дома, слава Богу.

 

МЕРТВОЕ МОРЕ

 

Илье Войтовецкому

 

На Святой земле светает.

За Моавом пышет жар:

Это топку разжигает

В преисподней кочегар.

 

Под землей огонь пирует,

Воет рыжая пурга,

И все яростней шурует

Кочегара кочерга.

 

Полыхает зло людское,

И из переплавки той

Выплывает над грядою

Край монеты золотой.

 

И все выше, выше, выше

Воспаряет красный круг.

Море, полное кровищи,

Он высвечивает вдруг.

 

Постепенно различимы

Моря Мертвого окрест

Лики, лица и личины

Старожилов этих мест:

 

Гор Моава и Амона,

Над Эйн-Геди серых скал,

Там, где Лот во время оно

Дочерей своих ласкал.

 

…Полдень. Солнышко в зените –

Абсолютное добро.

Рассыпает нам – ловите! –

Свое злато-серебро.

 

А в котельной подземельной

Копится людское зло.

Дрыхнет кочегар похмельный:

Работягу развезло.

 

Сонный вечер в вечность канет,

День займется молодой…

 

Никогда живым не станет

Море с мертвою водой.

 

СЧИТАЛКА

 

Раз-два-три-четыре-пять,

Больше нечего искать.

 

Все растратил, что нашел,

Налегке к концу пришел.

Раз-два-три-четыре,

Погулял я в этом мире.

 

Раз-два-три, зажился здесь.

Ныне знать пора и честь.

 

Что поделаешь, раз-два –

Наша доля такова.

 

Слышу: бьет последний час:

Раз.