Поднимая себя со стула. Стихотворения

* * *

 

Здравствуй, мама!

Жизнь – как телеграмма:

зпт, зпт, тчк.

Посмотришь в окно с утречка –

хрустит бумага в пальцах жухлых,

тянутся чёрные строки, но – ух как –

хочется между строк

прочесть и иной итог –

увидеть обычное чудо –

не то, что в треугольнике прячут Бермуды,

не то, что срежиссировал фокусник,

и даже не ворованный воздух,

втянутый бронхами особого свойства,

а просто –

блистательный мир,

где среди всех его язв и дыр

есть вечно открытая дверца

для живущего нараспашку сердца…

 

Здравствуй, мама!

Сколько ни мыла ты раму –

льнут к ней пыль да зола,

и разводы на стёклах, знать,

останутся признаком несовершенства.

Впрочем, солнце по кругу шествует –

работает механизм –

несмотря на лязг, а порою на визг –

даёт нам силы свои центробежные.

Солнце – хлеб, испекли – не режьте его,

при этом не обнеся никого

за общим столом и молоко

подливая в белые кружки.

Вроде, теплей. Помню: вчера была стужа –

сегодня вон как

буйна листва и пичуга щебечет звонко…

 

Здравствуй, мама!

Да, я всегда был упрямым –

у меня и волос такой –

не пригладишь рукой…

Но повод упрямства – любовь,

любовь к тому, что до треска лбов

старается стать осмысленным,

любовь к цветению против шерсти – с риском

осыпаться в пух и прах,

любовь к пространствам, в которых – ах! –

можно кануть и выплыть

зеркальным карпом, а это уже есть выбор. 

Любовь, любовь, любовь…

Мама, хочется обратиться вновь –

услышать твой голос,

почувствовать крови зов,

пока это счастье не раскололось,

переместившись в сон…

 

* * *

 

Я маленький –

я не умею плавать,

читать, писать,

кататься на коньках

и на велосипеде,

компьютер для меня ещё загадка,

хотя надежды нет,

что лишь пока.

Я не умею

выбирать друзей,

летать подобно птицам,

верить людям,

так строить из песка,

чтоб на века,

иголку находить в стогу

без помощи магнита

и электронных чудо-агрегатов,

шить из крапивы

модные рубашки,

варить для ресторанов

суп из топора…

 

Я маленький –

мне не дано ещё 

спасать миры

и строить бизнес-планы,

большую зашибать деньгу –

да и копейки не поднять ещё, пожалуй,

с тропинки пыльной,

не дано познать

судьбу вразрез,

стезю – в анфас и в профиль,

природу – даже незатейливых вещей,

как тёртую науку соответствий…

 

Я маленький –

и Гоголя шинель

так скроена по мне,

что сердцу тесно,

и хочется стать серым воробьём

среди сплетений проводов

и чёрных веток.

Я не умею

быть на высоте –

смотреть оттуда правоверными очами,

в которых центр тяжести – прицел.

 

Я маленький –

я меньше муравья

на пальцах,

что срывают землянику

с зелёных стеблей.

Вырасту ль,

смогу ль

сравняться с кем-нибудь,

поднявшимся до роста

взирающего сверху человека?

 

Взросление души –

игра теней,

и в каждом случае –

попытка доказать

себе же самому,

что детство –

это робкий опыт

уже освоенного реализма,

но со двора зовут,

и снова ждёшь,

что на десерт получишь

дольку сказки…

 

* * *

 

Вспоминается Балаклава:

давнее лето – ещё ни гроз, ни войны,

листьев зелёная лава,

у пристани – плеск волны,

лодки – будто гондолы –

не по виду – по сути, руины

средневековых башен, долго

служивших здешним воинам-властелинам,

тихая бухта с итальянским подтекстом,

ресторанчики рыбные, кошки вдоль пирса –

и так хорошо-хорошо – словно в детстве,

когда мы из сказок ещё не выросли.

 

Смотришь на фотографии –

греет душу солнечный зайчик.

Пусть не озеро Чад с изысканными жирафами,

но всё-таки однозначно –

обетованный угол –

в тени цивилизации,

сшивающей грубо

стальными пальцами

рваные кромки реальности –

лишь бы прочно держалось.

Горизонты к ночи алыми станут,

да не все открытыми – вот жалость…

 

Жили у заезжих художников

в маленьком домике.

Делали овощное рагу, по прихожей

разнося ароматы и доверху

наполняя бокалы крымским.

Смотрели «Золотого телёнка»

в парке: мы – два туриста

и киномеханик-бармен, а вдалеке тусовка

фальшивила под караоке,

темноту будоража огнями.

Наблюдали, как летучие мыши ловко

мельтешат то и дело над нами…

 

Когда это было?

Эффект выпавшей на пол закладки.

Помню лишь: бурые пряди ила,

виноград – приторно-сладкий,

наслоение разных эпох,

мозаика сотен этносов

и над скалами – лучезарный бог,

шепчущий: и вот это вам – вот это всё…

 

* * *

 

Вокруг – то стройки,

то – парки,

то – крылья сойки,

то – утиль в мусорном баке…

Город растёт –

катится сквозь березняк

на шариках-роликах, евроремонт

проповедует – шпатель доступных благ.

В экологически безопасной

зоне. Здесь можно выгуливать пса,

в ста метрах от дома жарить колбаску

и шашлыки, разглядывать небеса,

а в них – воздушного змея,

собирать луговые цветы,

на семнадцатом этаже имея

вид на эти луга с высоты…

 

Выключатель – вкл/выкл,

считалочка – шишел-мышел,

ночью темно – хоть веткою фару выколи,

а всё же сам – почти Пришвин,

убаюканный соловьями.

Окраина – окарина –

свистелка, что ветер славит,

ласкающий кроны игриво.

 

Но лет через двадцать

небось  – заборы, заборы,

ограды, бетонные резервации,

лета зелёные коридоры,

подстриженные под ноль

газонокосилкой, пыли серая моль,

столбы – оси времени, орды

автомобилей, инфраструктура,

где б человек звучал гордо,

поднимая себя со стула…