* * *

 

Поэзия есть Босх. Не смей в нее линять.

А если и сбежишь, не притворяйся зрячим.

Я маленькая мышь, в кармане у меня

собачий поводок, растерянность и мячик.

 

Поверх пальто – горит (я слабый, слабый, слаб…)

Всей пятерней держу – вдруг легкое задето –

Поэзия есть хруст, и храбрость, и нахрап,

а я ни полстроки не понимаю в этом.

 

Чей красный сапожок виляет к гаражу?

Обида чья скулит? Кто в окнах роет норы?

Я тонкая доска – и я не удержу,

когда по мне стучат гнедые разговоры.

 

За что? за что ? за что? Я штольня, что ли, вам.

Я маленькая тень от профиля большого.

Поэзия есть схрон. Поэзия есть хлам.

Поэзия есть плен непойманного слова.

 

Песенка для Ани

 

Водянистей водянистого,

чтоб присниться дураку,

дождик серенький посвистывал

недоребрием в боку.

 

Лужа в небо смотрит лошадью,

от весны произошед.

Дождик кажется хорошим ей,

потому что ливня нет.

 

Улизнет мокропогодица –

над Вероной моросить.

К сожалению, не водятся

в лужах принцы-караси.

 

Из-под стеклышка столового,

каблуком рассечено,

на Москву глядит суровое,

достигаемое дно.

 

Морская фигура

 

Сонечка вышла за Колю-слесаря.

Хоть и еврей, говорит – болгарин.

А у Натальи Фалесовны –

сына арестовали.

Чего арестовывать, воет Наталья.

Он коммунист, у него медали.

Жили как жили, в общем-то не игристо.

Сняли колечко – купили риса.

Никакой он, граждане, не кулак.

За что его – так?

Граждане молча слушают.

Врёт она всё, заслуживает.

Маслят Наталью оливками глаз.

Море волнуется.

Раз.

 

Автомобильное танго

 

По вечерам над автостанцией

рекламный отблеск белых ламп

манит неоновыми танцами

автомобильные тела.

У Citroen’a профиль глупенький,

таким, как он, везде уют.

Вокруг такси снуют голубками

деньгу по зёрнышку клюют.

Renault ревнует к обилеченным:

– К чему автобус, если я

вас отвезу туда, где женщины

матросам лепят якоря,

туда, где море не кончается,

где чебуреки в пол-лица…

Но вот автобус просыпается

и прогоняет наглеца.

Трусит «газель» лошадкой пегою

– кто в дом, кто в храм, кто по грибы.

Не доберемся, так побегаем

от догоняющей судьбы.

 

* * *

 

Ни радости ни праздности ни странствий

черешня баклажаны кабачки

усни мой сон

усни моё пространство

хлопок неприкасаемой руки

бредёт на штурм цветочная пехота

русалки потеряли чешую

кого мне ждать

и жду ли я кого-то

когда рассказы водит кот-баюн

когда легко в зеркальном полумире

перебирать по косточкам гранат

всё говорит что я усну в квартире

но где проснусь – под яблоней иль над

 

но где проснусь – в гостиной в ручейке ли

в тяжёлом позолоченном венке

как вязко спать ворочаюсь в пастели

в кармине в саже в сепии в тоске

 

Воздух

 

Одуванчик зрит чудесное:

нос шершавого щенка.

Поперхнусь, вернусь, исчезну ли

неизвестно лишь пока.

Над прудами ветер бесится.

– Видел утку? фью да фьить!

Одуванчик просит: «Месяц, а?

Дал бы небо поносить?

Или облако?! Я маленький.

Как ничтожному прожить.

Ни крыльца, ни умывальника –

не до жиру через «жи».

Месяц пьёт и пьёт без просыха,

не ответит малышне.

Одуванчик равен воздуху,

раме, маме, Миле, мне.

 

Грипп

 

горчичник пробасил горнист

поставьте мальчику горчичник

а я был чист а я был лист

ребёнок родинка привычка

а я топорщился стернёй

хрипел горячей шестерёнкой

нет я не байрон я в грибной

артели, собранной алёнкой

не знают мальчики забот

не остывают долго-долго

горчичник-кучер спину бьёт

как тяжела моя футболка

вот вырасту согнусь смирюсь

найду суок в товароведе

горчичник чичиков я снюсь

зато хоть в школу не поедем

 

виноград

 

вот мы стоим на каменном мосту

солёной виноградиной во рту

куда ни глядь чернильная водица

 

на волосах краситель а в ногах

мешается мускатное и страх

и некому с дежурства возвратиться

 

здесь столько места столько ерунды

мы можем заговаривать цветы

касаться тела обнимать заборчик

 

язык прохладен разум пустоват

и кажется приносит виноград

спокойный древнегреческий уборщик

 

здесь можно бывших жен упоминать

считать веснушки кожу омывать

и можно над водой играть в гляделки

 

а если кто-то в воду упадёт

то ничего то смерть его найдёт

она идет она уже несёт

домашнее печенье на тарелке