Кофе

– Еще одна чашка кофе? Смотри, будешь пить столько кофе – негритенка родишь, – усмехнулась Екатерина Карловна. Наташа фыркнула и едва не пролила кофе на стол.

Ее друзья – Ксюша и Олег, сидевшие рядом, усмехнулись.

– Вот не представляла, что цвет кожи ребенка от напитков зависит, – усмехнулась она. – Это что, новые исследования немецких ученых?

 Екатерина Карловна улыбнулась, оглядывая своих юных гостей.

Она была урожденной дворянкой, и уже это привлекало в ней молодежь. Она многое прошла в своей жизни, но сохранила ясный ум и характер, вдобавок была очень образована. Даже после расстрела родителей и отправки в интернат она продолжала много читать и просто чудом находила книги. Видимо, давало о себе знать дворянское происхождение, которое никакие сталинские лагеря не смогли стереть. Наташа, Ксения и Олег глубоко восхищались ею и с интересом слушали все ее истории. А их у Карловны было не счесть.

 – Это, конечно, правда, – с усмешкой согласилась Карловна. – Но вы когда-нибудь думали, всегда ли нужна правда?

– Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, – протянул Олег.

– А вы с чего об этом заговорили? – осведомилась Ксюша. Катерина Карловна покачала головой и принялась скатывать клубок для вязания.

– Да телевизор уже смотреть не могу, – пожаловалась она. – По-моему, все отцы побежали своих детей на ДНК проверять. А кому от этой правды будет хорошо? 

– Ну не знаю, – протянул Олег. – Просто женщинам ноги перед кем попало раздвигать не надо. Мне бы вот не хотелось, если я на Наташе женюсь, чтобы она детей черте от кого родила.

 Наташа приоткрыла рот, но ответить не успела – Екатерина Карловна повернулась к Ксюше.

– Деточка, врежь ему хорошенько – чтобы знал, как говорить при дамах.

 Ксюша кивнула и дала Олегу шутливый подзатыльник. Тот усмехнулся и потер затылок.

– А причем тут кофе? – осведомилась Ксения. Катерина Карловна ответила не сразу, точно специально разжигая их любопытство.

– Это произошло еще до моего рождения, – начала она. – Моя мать всего как полгода вышла за отца и поселилась в его имении. И вот как-то они завтракали в столовой..

***

Карл Людвигович фон Штильберг и его молодая супруга Анна сидели в столовой за завтраком. Солнце играло на столовом серебре и фарфоровом сервизе. У ног Анны сидела ее любимая собака, и время от времени получала от хозяйки гостинец в виде сахара.

 В этот момент в столовую вошел лакей и поклонился.

– К вам мужик из деревни, – заметил он. – Срочно, говорят.

– А что случилось? – осведомился Карл.

– Он толком не объяснил, – честно признался лакей. – Вроде, Олеся Матвеева родила ребенка, но с ним что-то не так, и в деревне не знают, что с ним делать.

– То есть как «что делать»? – не поняла Анна. – Разве деревенские осмелятся  причинить вред ребенку? – она взглянула на мужа. Карл пожал плечами.

– Я поеду в деревню и все узнаю.

– И я с вами! – заявила Анна. – Я уверена, что смогу их успокоить, если что не так. Прошу вас, mon cher.

 Карл спорить с молодой женой не стал и снова кивнул.

– Хорошо. Если вас это развлечет.

 После завтрака супруги велели дать лошадей и поехали в деревню.

 Почти все крестьяне уже собрались возле дома крестьянина Матвеева. Увидев барина и барыню, они почтительно расступились.

– И что здесь происходит? – властно спросил их хозяин.

– Олеська ребенка родила, – сообщил один из парней. – Черного! Вот вам крест, – и перекрестился.

 Карл Людвигович приподнял бровь и вместе с женой вошел в дом. Остальные – за ними.

 Олеся лежала в постели, бледная, с растрепанными, прилипшими ко лбу светло-русыми  волосами. Ее муж – рядом, всем своим видом выражая готовность защитить ее.

 Карл Людвигович первым делом спросил молодую мать о здоровье. Олеся смущенно ответила, что чувствует себя хорошо.

– Можно посмотреть на твоего ребенка? – ласково спросила Анна. – Не бойся, я не глазливая.

 Олеся кивнула, и ее свекровь передала барыне плачущий сверток.

 Ребенок действительно был черным. Волосы редкие и мягкие, но Анна и Карл знали, что скоро они станут жесткими и кудрявыми, как у всех представителей его расы. Но как объяснить это крестьянам, которые даже не подозревают о существовании людей с таким цветом кожи?

– Что за мода превращать детей в гусениц? – осведомилась Анна, стараясь уложить младенца поудобнее. – Между прочим, Руссо категорически не одобряет такой обычай.

Крестьяне, постепенно заполнившие комнату, удивленно переглянулись. Господа вели себя так, будто это был обычный, ничем не примечательный младенец!

– Вы бы с ним особо не тетешкались, – заметил один. – Не иначе дьявольское отродье! С дьяволом, гадина, снюхалась! Ведьма! 

– Ведьма! Ведьма! – послышалось с разных сторон. Олеся сжалась. Она понимала, что только присутствие господ сейчас спасает ее и малыша от расправы. Анна прижала младенца к себе. Нужно было срочно что-то придумать. 

– Я слышала, ты в прошлое лето служила в городе, в чайно-кофейной лавке, – заметила она Олесе. Та кивнула. – Вот и ответ. Женщина, которая долго находится среди паров кофейных зерен, рискует родить черного ребенка.

 Карл воззрился на жену, как на сумасшедшую, потом сообразил и закивал.

– Именно. И вообще не стоит злоупотреблять экзотикой, – заметил он, а малыш на руках у его жены, захныкал. – Ладно, пойдемте. Не будем мешать малышу завтракать.

***

– В общем, «ложь во спасение», – кивнула Ксюша. – А почему у Олеси родился негритенок?

– Какой-нибудь Ганнибал рядом проходил, – с усмешкой объяснил Олег. – Или как там предка Пушкина звали?

 Екатерина Карловна кивнула.

– Почти. Кофейно-чайную лавку держал некто Али. Вот между ним и Олеськой страсть и возникла. Он ее даже замуж звал. 

– А она побоялась осуждения? – уточнила Наташа. Карловна вздохнула.

– Да причем тут это? Родители, может, и благословили бы – жених богатый, дом не хуже барского, с помещиками в карты играет. Просто веры разные. Он от своей отказываться не хотел, она тоже. А тут к ней Гришка Матвеев посватался. Парень хороший, работящий. Не пьющий. А что еще девке надо? – Екатерина Карловна усмехнулась. – Она ему все рассказала, он ребенка принял. А моя матушка ему крестной была – никто в деревне не осмелился бы. Люди все равно шептались, что ребенок от дьявола, а Олеська ведьма. Ну, сами подумайте – если бы моя матушка эту ерунду про кофе не придумала? Олесю либо за колдовство заклевали, либо за то, что замуж брюхатая шла.

В голове Ксюши мелькнула мысль, что поведение Олеси многие девушки сочли бы глупым – с одной стороны богатый и, видимо, любимый мужчина, но иноверец, а с другой – может, не очень любимый и не очень богатый, но свой. А Карловна оглядела своих гостей. «Сказать им что ли, что Олеська потом еще троих родила – двоих белых мальчишек и чернокожую девочку? – подумала она. – Хотя к чему?».

– Я это к чему говорю? – продолжила она. – Что правда не всегда нужна. А если нужна, то какая-то определенная. Вот вы же знаете о матери Терезе?

Школьники закивали.

– Само благородство, – отозвался Олег. – Прям как наша Ксюша.

 Екатерина Карловна улыбнулась.

– Дифирамбы Ксюше одобряю, но вот про мать Терезу все не так просто. Понимаете, есть образ – святая мать Тереза, которая уже давно не человек, а имя нарицательное. А есть реальная жизнь реального человека. И уже в вашем интернете пишут, что она была ой как далека от этого образа. Больше этот..как его..пиар. Самореклама ради каких-то личных интересов. И больницы ее были такие, что наши поликлиники на их фоне дворцами покажутся. Но скажите, нужно говорить кому-то эту правду? Кому это поможет? У каждого в голове есть образ Матери Терезы. Так к чему его разрушать? Зачем? Это картинка, а что было на самом деле – не все ли равно?

Олег усмехнулся.

– Дамы, вы только что прослушали лекцию по предмету: «Азы журналистики», – протянул он. – Записывайте вывод: «Правда, правда, правда, но не вся». 

Разговор продолжался почти до темноты, пока всем троим не начали названивать родители. И пришлось собираться.

 Карловна провожала их с затаенной неохотой. Наташа и Олег тепло попрощались с ней и ушли, а Ксюша задержалась.

– Екатерина Карловна, а то, что вы нам сейчас рассказывали – правда? – осведомилась она. Карловна улыбнулась, и в ее глазах мелькнули лукавые искорки, из-за которых ее ученики иногда считали ее ведьмой.

– А к чему тебе это знать?