Виктор Куллэ

Живая классика. Продолжение

Foto 1

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 г. защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Бродского. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007). Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011). Переводчик Микеланджело, Шекспира, Чеслава Милоша, Томаса Венцловы, англоязычных стихов Иосифа Бродского. Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском, Гайто Газданове, цикла документальных фильмов «Прекрасный полк» – о судьбах женщин на фронтах войны. Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии «Lerici Pea Mosca» (2009), «Новой Пушкинской премии» (2016). Член СП Москвы и Русского ПЕН-центра.

 

 

 

«Ум против Мудрости»

 

В наши дни считается аксиомой, что «художника следует судить по законам, им самим над собою признаваемым». Таков, вероятно, наиболее внятно сформулированный манифест свободы творчества от каких-либо ограничений: власти общественного мнения, устоявшихся канонов, требований политической, либо религиозной цензуры. На него ссылаются и теоретики «чистого искусства», и сторонники самого радикального авангарда – но мало кто помнит, что манифест этот восходит к фразе из письма Пушкина Александру Бестужеву, в котором поэт формулирует первое впечатление от знакомства с текстом «Горем от ума» (далее ГОУ). Вот оригинальная пушкинская фраза:

«Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова».

Легко сделать вывод, что «план», «завязка» и «приличия» ГОУ оценивались современниками весьма неоднозначно. Будем исходить из того, что «план» и «завязка» – это фактическая основа произведения, его скелет. То, что в литературоведении именуется «сюжетом» (ход событий), или «фабулой» (художественный конфликт). А «приличия» – то, что автор хотел сказать своим произведением. Под «приличиями» можно понимать и декларируемые в комедии идеи, и выведенных на сцену персонажей, и то, как они по ходу разворачивания сюжета проявляют себя (либо друг с другом соотносятся – это называется композицией). У англичан для этого комплекса понятий есть ёмкое слово “message”, на русский адекватно непереводимое. Когда в интервью спрашивают “What is your Message?” – русский писатель теряется. Пытается сформулировать, в чём суть его авторского послания миру. Хотя на деле вопрос может означать банальное: «О чём речь?»

Итак, о чём речь? Исходя из Пушкинской максимы, будем судить художника по его собственным законам. Грибоедов в ответе Павлу Катенину (датируемом тем же январём 1825 года, что и письмо Пушкина Бестужеву) предложил достаточно полный конспект сюжета своей комедии:

«Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому чтобы ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: “Шутить и век шутить, как вас на это станет!” – Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки не язвительны, покуда его не взбесить, но всё-таки: “Не человек! змея!” – а после, когда вмешивается личность “наших затронули”, предаётся анафеме: “Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!”. Не терпит подлости: “Ах! боже мой, он карбонарий”. Кто-то со злости выдумал об нём, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована на счёт своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого?»

Итак, автор основным содержанием комедии полагал любовную линию. Софья предпочитает ничтожного конформиста Молчалина возмутителю спокойствия Чацкому. Выбор она совершает под влиянием окружающей среды – тех традиций и устоев, в которых воспитывалась. Пресловутого «фамусовского общества», что не устаёт обличать Чацкий. Оно устроено подло и убого – обличитель же обладает возвышенным складом ума и благородной душой. Общество мстит Чацкому, объявляя его сумасшедшим.

Но если бы всё было так просто – навряд ли ГОУ чем-либо выделялось из водевилей своего времени. Любовная интрига в комедии прописана слабо, отсутствует динамика действия – лихо закрученная пружина событий, которая традиционно должна приковывать внимание театрального зрителя. Персонажи неимоверно много говорят, и практически ничего не делают – таков был основной упрёк современников Грибоедову.

Противоположный взгляд сформулировал Вильгельм Кюхельбекер. По его мнению, содержанием комедии является не традиционная интрига (развитие действия), а противоборство идей – последовательное раскрытие взглядов Чацкого и его антагонистов. Мысль была поддержана Пушкиным, писавшим, что целью автора были «характеры и резкая картина нравов». Впоследствии эта точка зрения была закреплена классической статьёй Гончарова «Мильон терзаний». В советские же времена ГОУ воспринималось исключительно как беспощадная сатира на «фамусовское общество» – тот самый «мир насилья», который непременно надобно было «разрушить до основанья, а затем…» Сам же Грибоедов/Чацкий – считался предтечей, если не рупором тех самых декабристов, что «разбудили Герцена» и запустили эффект домино. Чем окончилось, мы недурно помним. Поэт Наум Коржавин даже горько пошутил по этому поводу:

 

Мы спать хотим... И никуда не деться нам

От жажды сна и жажды всех судить...

Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..

Нельзя в России никого будить.

 

Получается, что содержанием ГОУ является классический конфликт старого и нового, застоя и прогресса. Для большей части населения планеты слова «новый», «прогрессивный» по сей день обладают заведомо положительным значением – хотя у современных читателей за плечами и опыт трагедий ХХ века, и уйма прочитанных антиутопий (вспомним о говорящем названии романа Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир»). Теоретически мы понимаем, что не всё новое непременно является позитивным: некогда прогрессивными считались и фашизм, и идея коммунизма (что дурного в лозунге «от каждого по способностям, каждому по потребностям»?), и атомная бомба.

Но не станем углубляться в политику – вернёмся к созданию бессмертной комедии. Тут мы сталкиваемся с парадоксом: ведь в литературной борьбе своего времени Грибоедов принадлежал к лагерю «младших архаистов» (т.е. консерваторов), противостоящих «романтикам» («прогрессистам»). Впоследствии это противостояние вылилось в спор «славянофилов» и «западников». Не станем вдаваться в тонкости полемики тех лет, но разве не поразительно, что образ едва ли не первого сотрясателя основ в нашей литературе создан автором из консервативного лагеря? По логике, образ самого Чацкого должен быть подан в сатирическом ключе – и он действительно становится смешон в глазах всех без исключения персонажей комедии. Но ГОУ устроено так, что симпатии читателей (зрителей) неизменно достаются Чацкому. Поскольку тот высказывает новые, невероятные для своего времени суждения. Поскольку обаятелен, остроумен, искренен и пылок, а главное – выгодно оттенён прочими, едва не карикатурными, персонажами.

Известно, что Грибоедов неоднократно менял варианты названия: «Горе Уму», «Горе Ума», «Горе и нет ума», «Горе от ума». Можно предположить, что правильно сформулированный заголовок задумывался как ключ для вдумчивого читателя. Попробуем им воспользоваться. Не зря автор в наброске к предполагаемому (так и не осуществлённому) в конце 1824 года изданию ГОУ признавался: «Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его».

Итак, во всех вариантах названия фигурируют два ключевых слова: Ум и Горе. И если что такое горе мы имеем достаточно сходное представление, то о природе ума люди спорят с незапамятных времён. Интеллект, разум, рассудок, умение быстро воспринимать и анализировать усвоенную информацию, способность к абстрактному мышлению – всё это его необходимые компоненты. Необходимые, но недостаточные. С точки зрения антропологов одним из важнейших проявлений ума (того самого, благодаря которому мы именуемся Homo Sapiens) является способность адекватного применения багажа знаний для адаптации к вызовам окружающей среды. В идеале – управления ею.

Вспомним, что Пушкин писал о Чацком: «Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб». Тогда же (28 января 1825) он разовьёт мысль в письме князю Вяземскому: «Читал я Чацкого – много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек – но Грибоедов очень умен».

Рискнём не согласиться с гением. Ну не бывает так, чтобы очень умный (даже по меркам Пушкина) автор написал текст, в которой нет «ни мысли главной, ни истины». А коли так случилось – подобное творение не должно было пройти испытание временем, стать классикой, неотъемлемой составляющей нашей культуры.

На первый взгляд, содержание ГОУ сводится к трагедии умного человека, не понятого и осмеянного глупцами. По умолчанию предполагается, что окончательная – художественная и историческая правота – рано или поздно будет на стороне умного. На практике так и происходит: публика смеётся над Скалозубом и Молчалиным, досадует на Софью, рукоплещет Чацкому. Но так ли всё просто? Вспомним, что Чацкий на взгляд Пушкина (также человека весьма неглупого) – совсем не умён.

Рассмотрим его действия по ходу пьесы. Герой после долгой отлучки возвращается в дом Фамусова, где он воспитывался, рано оставшись без родителей. Отсутствие продолжалось три года – за это время Чацкий не удосужился послать о себе ни весточки. Как минимум, неприлично по отношению к дому, в котором вырос. Выясняется, что он охвачен пылкой любовью к дочери хозяина дома – Софье. На момент действия пьесы ей 17 лет – значит, давняя влюблённость относилась к четырнадцатилетней девочке. Которой – напомню – он за три года ни разу написать не удосужился. Тем не менее, Чацкого принимают в доме у Фамусова вполне сердечно. И тут наш герой начинает с порога оскорблять и поучать всех, кто попадётся под руку.

Первое: отцу возлюбленной, который – вероятно, не без мысли о нём, как о будущем женихе – расспрашивает про успехи по службе и состоянии имения, он читает лекцию о подлости и раболепстве «века минувшего». Умный человек, по логике, пытался бы не поучать потенциального тестя, озабоченного будущим дочери, а произвести на него благоприятное впечатление.

Второе: Чацкий свято уверен в том, что Софья за время разлуки должна была томиться от любви и ожидать его возвращения – и поражён её холодностью при встрече. В ответ он безудержно начинает высмеивать общих знакомых – надеясь за счёт злословия вернуть её любовь. В Софье зубоскальство вызывает лишь досаду – но наш герой столь упоён собственным красноречием, что не ставит себе за труд поинтересоваться, приятен ли разговор собеседнице.

Третье: подобным образом (насмешничая, поучая, обличая, а то и напрямую оскорбляя) Чацкий ведёт себя по отношению ко всем прочим персонажам. Стоит ли удивляться тому, что в итоге он восстанавливает против себя гостей на балу, и те дружно объявляют его сумасшедшим? Положа руку на сердце, кем ещё считать человека, который, приехав в гости в чужой дом, начал хамить всем собравшимся? Либо дураком, либо хамом. Но Чацкий, вроде бы, ни то, и ни другое. Высказывания, которые из уст иного персонажа воспринимались бы как хамство, для него искупается пылкостью, искренностью и благородством помыслов. Кроме того, наш герой неустанно даёт понять окружающим, что он на голову умнее их всех. И впрямь, монологи его блестящи, суждения глубоки, характеристики точны – с ними невозможно не согласиться.

Чацкий в комедии – персонификация Ума. При этом он поразительным образом ведёт себя по-дурацки: упускает шанс вернуть расположение возлюбленной и настраивает против себя весь свет. Ради чего? Чтобы возвыситься в собственных глазах за счёт «фамусовского общества» – а потом, испытывая «мильон терзаний», бесславно ретироваться: «Карету мне! Карету!»

Возможно, «мысль главная», в отсутствии которой упрекал Грибоедова Пушкин, заключается в том, чтобы побудить читателя (зрителя) задуматься над природой ума. Речь не о горе, которое умнику приносят не понимающие его глупцы – а о том, что ум сам повинен в собственных бедах. Несёт их в себе. Проще говоря, горе и ум на страницах ГОУ предлагаются в одном флаконе – почти как в предсмертной книге эссе Иосифа Бродского «О скорби и разуме» (“On Grief and Reason”).

Под личиной искромётной комедии таится едва ли не философический трактат о природе ума. Будучи истинным сыном века Просвещения, Грибоедов очерчивает две полярных точки зрения. Если для Чацкого высшая ценность – «ум, алчущий познаний», то Фамусов убеждён: «Ученье – вот чума, ученость – вот причина, / Что нынче пуще, чем когда / Безумных развелось людей, и дел, и мнений». Очевидно, что у антиподов «ум» означает совершенно разные вещи. Для Чацкого – стремление к истине, мечту о более разумном мироустройстве. Для Фамусова и прочих – умение жить, приспосабливаться, не упустить своего.

Ум, которым Грибоедов ссудил своего героя, небезупречен уже потому, что лишён самокритичности. Чацкий в процессе говорения не размышляет вслух – лишь изрекает набор готовых истин, вещает. Слышать, тем более понимать собеседника у него нет охоты – важнее выговориться самому. Подобный ум обречён на одиночество – ведь он мнит окружающих не людьми, равными себе, а скопищем статистов. Он не способен на любовь, поскольку любовь – это движение навстречу друг другу. Сердце его пусто, либо столь переполнено любовью к истине, что для любви к человеку места в нём уже не остаётся.

Первой это чувствует Софья: «Не человек, змея!» – и она же даёт Чацкому здравый совет: «А над собой гроза куда не бесполезна». Но призыв посмотреть на себя со стороны пропадает втуне – в бедах Чацкий склонен винить кого угодно (судьбу, эпоху, общество, московский свет), но только не себя самого. Он уверен в том, что его должны выслушивать, должны любить и восхищаться им – потому что он заведомо всех умнее.

Старинная британская пословица гласит: “Hell is full of good intentions or desires”. Её русская версия ещё более пессимистична: «Благими намерениями вымощена дорога в Ад». Это напоминание о том, что самые возвышенные устремления могут обернуться чудовищными последствиями, если за их воплощение в жизнь возьмётся голый ум – лишённый милосердия, сострадания, совести. Ведь ум склонен идти к цели наиболее коротким путём – не считаясь с окружающими. А это не только способно привести его к катастрофе – но и для всех прочих небезопасно. «Ум, каков Чацкий, не есть завидный ни для себя, ни для других», – писал Пётр Вяземский.

А теперь вспомним, что имена в ГОУ – говорящие, и София означает Мудрость. В переписке Льва Толстого с Фетом мелькает любопытное рассуждение о том, что есть ум ума и ум сердца. Хотя Чацкий лишь себя, любимого, из всех персонажей комедии считает «человеком с душой», он наделён именно умом ума. Недаром – под давлением Софьи – Чацкий проговаривается, что у него «Ум с сердцем не в ладу». Герой претендует на утверждение некоей новой истины – а на деле занимается лишь сотрясением воздуха. Он ничего не делает: служба вызывает отвращение, хозяйством в имении заниматься скучно. Чацкий – разрушитель, способный лишь обличать, но не созидать. Давняя традиция утверждает, что со временем герой неизбежно должен был выйти на Сенатскую площадь. Вероятно, это так. Вопрос в ином: что стало бы со страной, одержи 14 декабря 1825-го восставшие победу. Проекты обустройства России, предложенные Павлом Пестелем, немногим отличаются от «военного коммунизма». Как минимум – столь же бесчеловечны.

Рискну предположить, что в случае с ГОУ – как нередко бывает с великими произведениями – итог оказался многомернее и значительнее замысла. Возможно, Грибоедов впрямь намеревался написать комедию о том, как девушка предпочла герою ничтожество – и на фоне любовной коллизии столкнуть лбами «век нынешний и век минувший». Но результат превзошёл ожидания. Здесь и поучение влюблённому безумцу как не следует вести себя, если хочешь добиться взаимности, и универсальная сатира на общество, и целая галерея ярчайших, запоминающихся персонажей. Некоторые отнюдь не столь глупы и ничтожны, как принято считать. Об этом – в следующей главке, посвящённой персонажам ГОУ и их предполагаемым прототипам.

 

(Продолжение следует)

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера