25-й час

Живет в Харькове (Украина). Публиковался в журналах «СибирскиеОгни», «Знамя», 

«НоваяЮность», «Нева», «Крещатик», «Слово/Word», «Кольцо А», «Плавучий Мост», «Южное Сияние», «Невский альманах» и др. Лауреат нескольких международных конкурсов.

 

 

 

*  *  *

 

дождливый день, тусклое солнце –

точно старик мочится через катетер.

через минуту обрушится напалм дождя –

дырявый, как стеклянный сыр, изъеденный мышами.

дома проспекта – каменные мыши, изъеденные сыром,

а я снова обнимаю тебя на балконе –

капкан, который уговорил лисицу остаться...

рассвет. подъезд – как серый сухарь,

в котором старухи и мыши прогрызли вход,

но забыли выход...

 

 

*  *  *

 

провалился мыслью – кротовые норы воспоминаний.

…нам по шестнадцать, родители на даче,

скусываю шкурку с зеленого персика,

нетерпеливо стягиваю ее трусики, точно рогатку,

вот хулиган! канделябр на комоде с одной свечей –

соглядатай средневековья – показывает «фак»,

а мы стихийно занимаемся любовью

перед зеркально-смутным трюмо. «любовью» – не то слово:

движения лягушек и новорожденных лошаков,

закольцованный театр для змей и белые мыши

в главных ролях; родинки, меловые отмели, соски,

следы от спиленных сучьев на белых деревьях…

подсматриваем друг за другом,

и с шелестом вывешивается параллельная реальность,

декоративная гильотина жалюзи

набухает возней, бугристой тишиной,

и чувство (это кровать ее родителей!) добавляет новый обертон,

еще несколько пестрых присыпок ощущений.

щенячье удивление: первый кусок настоящего мяса в жизни.

все это – вычурное воспоминание,

пирожное с пьяной вишней. и – присмотревшись –

не ягода, а темно-винный глаз смотрит на меня в упор,

как чекист времени с револьвером.

 

разбросанное перекрученное белье, ажурная паутина.

пещера спальни жадно дышит – выбросившийся кит,

вагон только что остановившего поезда.

и потолок наплывает на стену, в подпалинах теней

леопарды зализывают пыльные раны, стрелы с присосками,

издыхающие поцелуи, нечто прикрепляется к жизни – воображение?

создает не эликсир бессмертия, но живучую образность,

и понимаешь: ради этих слонят на обоях стоит жить,

чтобы однажды – через годы – вспомнить, провалиться

и понять: вот это живее тебя самого.

 

 

*  *  *

 

золотые ромбы на выпуклом куполе церкви –

как звенья чешуи или кольчуги,

после взъерошенного снегопада

ячейки с подветренной стороны

забиты снегом – аккуратно по линиям,

точно штукатуркой замазывали, и ты смотришь на небо,

и видишь небо сквозь протертый купол,

так выпадают фрагменты витража, 

так пропадают буквы из названий магазинов,

так церковь превращается в новое нечто –

младшего братика компьютерного бога,

электрическая проводка под кожей стены

приятна храму, цепочка на шее подростка.

темноликие нищие топчутся возле ограды –

раскаявшиеся вирусы, просят немного денег,

но внутренний анти-спам срабатывает четко –

ничего не даешь, быстро проходишь сквозь

зачумленное облачко средневековья,

заходишь в логово золотого дракона, 

но его нет,

только тазобедренные кости, засушенные крылья,

да золотая ящерка на иконе

брызнет слезящимся хитрым оком и убежит.

святые в скафандрах с чуть раскосыми глазами

встречают тебя безразлично, растеряны, как слепые.

и ты ощущаешь легкую вибрацию древности,

положил монетку на дрожащий капот грузовика.

душный воздух от нагара свечей, жуешь воск,

и мысли вязнут в незримом,

я список всех людей прочел до середины,

я заблудился в яблоневом саду

среди людей и идей, и деревья шумят – сны земли,

но я нашел выход, вот шлагбаум и сторожка,

крытая рубероидом, и оглянулся назад: странно,

там только что стояла эпоха,

танцующий великан,

а теперь воздух

вливается в продавленный силуэт в пустом пространстве,

как голубое молоко в гигантскую ванну,

поставленную вертикально...

 

* * *

 

пустой бассейн «Локомотив»,

чертог бледно-оливкового сумрака и бликов,

эхо – прозрачная раненая птица –

отталкивается перепончатыми лапами, звуком

от тяжелой, самодовольной воды,

и ты лежишь на спине – отдыхающий Иисус в плавках –

на комфортном, хлорированном распятии

 созерцаешь пульсирующие лики

на высоком, как в храме, потолке.

течет световая пушистая чешуя, и рыба внутри

тихо радуется, как включенный компьютер,

и ты растворяешься в покое,

кристаллы ума и безумия тают, и синяя ночь шипит

шинами за громадными – забраны сеткой – окнами.

вот оно – гулкое, кафельное, стерильное чувство

вневременья,

ты сейчас то, что нельзя уничтожить, растворить,

спасти.

древняя песчинка прилипла к нёбу разумного моллюска,

обросла мирами, миражами, оазисами и…

так хорошо потренироваться, когда все ушли;

расползлись, разъехались поджарые лягушки

в спортивных костюмах, с сырыми волосами.

а тебе нужно задержаться – после человечества,

потратить 25-й час на письмена для бутылей,

(слова под каплями расплываются, как сирень,

как тушь

на зареванных глазищах рукописи),

потратить время на тренировку инопланетянина,

чтобы достичь большего, чем предлагает

щедрая,

земная жизнь.