Окно распахнутое

София Максимычева (1964) родилась и живёт в Ярославле. В детстве занималась хоровым пением, посещала художественную школу, бальные танцы, библиотеки и читальные залы. Опубликовала рассказ в журнале «Юный натуралист». Училась в техническом вузе. Работала в государственных учреждениях, освоила бухгалтерское дело, была звукооператором на радио, вела свой бизнес. Публикации на интернет-порталах и в альманахах «Великороссъ», «Журнальный зал», «Ликбез», «45-я параллель», «Белый мамонт», «Топос», «Зарубежные Задворки». В журнале «День и ночь» напечатано стихотворение финалист конкурса «Рыбье царство». Журнал «Луч» – дебютная подборка. Журнал «Нижний Новгород. Шорт-лист конкурса журнала «Москва», журнал «60 плюс». Дипломант литературного конкурса им. М.М. Пришвина «Хранители Природы». Шорт-лист Всероссийского литературного конкурса к 200-летию И.С. Тургенева «Родине поклонитесь», второе место в номинации «Неоставленная страна» Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира – 2018».

Стихи Софии Максимычевой словно бы просвечены изнутри. Такое в них неизбывное принятие жизни, такое острое ощущение хрупкой красоты и зыбкой гармонии в мирах и пространствах, городах и садах, временах, снегопадах, шорохах, шелестах, звуках. И это ощущение тем отчётливей, чем глубже понимание автором всей трагичности бытия и неизбежности смерти, чем подробней «язык вещей», расслышанный поэтом и хранимый, удерживаемый до предсмертного выдоха.

О. Г.

 
* * *
 
...окно распахнутое,
ночь.
листвой спелёнут куст сирени.
изнемогая, гонишь прочь
густые сумрачные тени,
глаз не смыкая,
ждёшь и ждёшь –
не очертания, но лица...
идёт неспешно майский дождь,
и золотая вереница
гусей небесных бороздит
чертог заоблачного царства.
где очарованный пиит,
разбавив музыкой пространство,
укроет дымкой сонный сад,
туманной влажностью и негой...
где капли всё
стучат,
стучат
по подоконнику ковчега...
 
 
МАРИНА НАБЛЮДАЕТ ГОЛУБЕЙ
 
1.
 
...Марина наблюдает голубей,
жара такая, что располагает
к сонливым состояниям.
левей
её плеча обосновалась стая
воркующих, и более того –
им знойный день – достаточная скука...
подвержено рефлексам большинство
в преддверии грозы.
иного стука,
казалось бы, уставшим не постичь,
расплавлен воздух;
пыльная облава,
как пелена, скрывающая дичь,
от медленно плывущей кошки справа...
 
2.
 
...что голубям людской озноб,
и недоверие, и страхи;
ладонь, ответившая «хлоп»
пустой безделице.
на плаху,
несущим каждому себя,
увы, к себе не возвратиться.
свет поднимается, клубясь,
над головой клюющей птицы,
и золочёное зерно
пыльцой на лапках оседает,
где жизни равенство дано,
как соразмерность с певчей стаей.
и милосердие, и такт,
созвучный музыке и Богу:
всего движение, и взмах,
и август просится в дорогу...
 
 
* * *
 
...жестяное время – барабанщик,
сливовый закат и алыча.
что мы всё твердим:
– а был ли мальчик?
жизнь всегда – молчальница, печаль.
 
ты с ней говоришь, она качает
синей беспросветной головой,
кутает в бесформенные ткани
то, что наступило, да прошло...
 
 
* * *
 
...листок бумажный, мельничная блажь,
мучная пыль – языческое право.
одна луна до боли обожгла,
другая,
заслонив собой пространство,
взошла на царство,
горе от ума
всем отлюбившим, вышедшим до срока
в сырую темень,
где вода груба
охрипшая, да голос ополоскан
в закате цвета вишни.
отболит,
а может, наконец забыть позволит,
как медленно уходят мотыльки,
чья смерть на листьях влажных –
иероглиф...
 
 
* * *
 
...время глянцевой вишни, где август
наложить наказанье горазд
на листы испещрённой бумаги,
чьё сиротство – утерянный сад.
 
истреблённая юность, деревья,
лихолетье, беспамятство, ночь,
где луна проплывает левее
правды той, от которой темно...
 
 
* * *
 
...говори,
сквозь игольное ушко
сизый дым тихой струйкой течёт,
черепаховый гребень, ракушка,
перламутровый чувственный рот.
из жемчужин речных – ожерелье,
из колец – серебристая вязь;
снегопадом, позёмкой, метелью
остужаема робкая связь.
говори,
здесь ещё не остыло
время зыбкое – тонкий ручей,
мягкий слой изумрудного ила
с каждым часом чернее, черней.
пусть звучит непрерывное эхо,
перестроив ночной звукоряд,
чтоб по чистому следу проехал
до конца и вернулся назад...
 
 
* * *
 
...сорочий всполох, времени в обрез;
домчаться,
достучаться – не успею!
ты носишься со мной наперевес,
наверное, нет ничего глупее
застигнутыми стать,
и на виду
людского говорливого базара
сдувать пылинки...
перехватит дух
от зависти у ветреных товарок.
им перья расправлять всегда сезон,
а мне с тобой одно на картах –
осень,
чудачество,
да тихий перезвон
берёзовой листвы уставших просек...
 
 
* * *
 
...до губ твоих дотронуться легко,
и лёгок ход воды с тяжёлой рыбой;
я чувствую – касаешься щекой
небес, чей край достаточен и зыбок.
не спрашивай, зачем опять молчим,
рассеивая белое по ветру,
и отчего становится чужим
наш общий дом безудержных проспектов.
ночь креативна, сонный часовщик
потребует оплату за поломку;
неон сверкает, город многолик,
привыкнув к безрассудству и потёмкам.
ты ходишь беспрестанно день за днём,
читая вслух молитвы и сонеты,
мне видится, что мы с тобой вдвоём
подвержены любовному сюжету.
но ночь, возникнув, спросит:
– как дела,
расставив между нами запятые;
и ты поймёшь, что я не поняла –
насколько мы уставшие, пустые...
 
 
элегия для Эмкея
 
1....всё – одиночество и боль,
и дальний свет, и птичий щебет,
и горизонт, плывущий вдоль
ладони.
суховатый стебель
склоняет голову (как ты),
приняв на веру смерть и зиму...
пустопорожние мечты
о нелюбимых и любимых,
о переходах в темноту –
пусть не забыться, но воскреснув,
превозмогая немоту,
подняться до высот небесных...
 
 
2....ты будешь спать и прорастать
своими снами.
у солнца огненная стать,
но между нами –
не птичье пение, не свет,
холодный отблеск...
как будто бы, ответив «нет»,
забыл и отбыл.
где узловатый горизонт
концы с концами
сплетать навеки обречён
ночами, днями.
и если робость навсегда
не одолеет,
сказать тому придётся «да»,
кто стал смелее...
 
 
3....слагать торжественные песни
о снежном, так тому и быть!
увещевания напрасны,
щеголью лапку держит нить,
но если страсть – под горло красным
ты заштрихуешь и поймёшь –
всё навсегда соизмеримо!
как слёз осенних поздний дождь
и неизбывное веселье,
как смерть, которой всё к лицу...
горит светильник в узкой келье,
подвержен голос бубенцу
на колпаке шутейной птицы.
где слышен вздох:
– который час?
где шелестящие страницы
и дым белёсый Голуаз...
 
 
ЯЗЫК ВЕЩЕЙ
 
Несведущим и право не дано,
горит светильный выжег, зов фонарный.
Наполненной сжимается ладонь
со стороны Фонтанки, где парадный
подъезд
скорей не первый, а седьмой,
пустяшный штрих, запомнивший рапсода ...
Царапается лунное стекло
и оставляет борозды на чёрном.
 
Конкретика – явление, где мы
цепляемся за кованные вещи.
Кривы изгибы их, неисправим
язык вещей, а времени оценщик
устаревает вместе.
Большинство
подвержено скучающему ветру,
но слышимые истины и вздох
не более, чем выдох перед смертью.
 
Промедлишь, и не хватит слабых рук
удерживать и сад, и шорох птичий.
Где воздух тесен, тёмную звезду
половник тащит бережно.
Урывчат
ход месяца по кругу.
Горизонт
над сонным царством спину выгибает,
но вызревает свет по возрастной,
сокрытый до поры в цветке багрящем.
 
 
ЭХОЛОТ
 
                     Т. А.
I
 
Так глубоко,
что некуда бежать…
 
Услышав гул фабричного Катулла
и рык звезды,
чья голова жарка,
ночь заполняет медленное русло.
Звенит зимой остуженной,
стеклом,
по рамам изъязвлённым, остывая,
их возраст узким брусом искажён,
лежащим снизу вверх диагонально.
 
Погрязшему в мздоимстве
не уйти
от голода и ярости округлой.
 
Перебирая мёрзлый алфавит
несведущему чаще сводит скулы
от не обозначения имен,
с которыми ты изредка являлся,
где комнатами множилось
темно,
и снег лежал
меж каменных балясин...
 
II
 
Взбираясь вверх,
как будто бы исчез совсем
и совершенно без остатка,
осознавая – нет иных вещей,
чем воркованье горлиц христианских,
свет проникал за огненный алтарь,
где погружались мысли причащённых
в нагорный омут.
 
Гнили вертела,
подав молчанием пример ничтожный,
не выдавать ни эхом,
ни любя,
ни прихотью какой, ни исцеленьем.
 
День воспевался лаяньем собак Иосифа,
и внутренним библейским
обзором приграничной полосы,
где выбор сна предрёк свои восходы,
а время ощущалось,
как пласты
истории,
стремящейся на воздух.
 
III
 
Отмаявшись зимой, скрипит мысок,
по шороху дверному узнаются,
по голосу, ходящему легко –
свои да наши.
 
Человеколюбцы
сидят себе тихонько на весу
и медленную тюрю уплетают,
как долго подвергались колдовству
и тот,
и тот,
и рядышком стоящий.
 
Сейчас они все освобождены –
умалишенцы гимна и чужого…
На ветках из-под снега боковых,
растёт и зреет солнечная чомга.
 
 
ЗЕЛЁНАЯ ШАЛЬ
 
Зелёная шаль, неизвестность,
на блюде две груши лежат.
Внутри он со мной, повсеместно –
по вере воздавшийся сад,
 
который связующим словом
проходит сквозь сотни стихов...
Я слушаю снова и снова
звучание птичьих свистков.
 
Перо и бумага готовы,
склоняюсь над ними и вот –
поют надо мной богословы
и свет золотистый течёт.
 

Ахра Аджинджал. «Виноград и бутылка». Бумага, пастель, 30х21 см. 2016 г.