Анатолий Бимаев

Вор. Золотая рыбка. Убийцы. Рассказы

Foto 9

 

Родился в 1987 г. в пос. Солнечном Красноярского края (ЗАТО). Образование высшее, юридическое. Публиковался в журналах: «Абакан», «Пролог», «Зарубежные задворки», «Алтай», «Нева», «Сибирские огни», «День и ночь». Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ (2017). Живет в Москве.

 

 

ВОР

Рассказ

 

Один шаг, второй, третий...

Сорок лет Захар Егорович ходил этой дорогой от дома до магазина и от магазина обратно. Сорок лет, за которые он безнадежно состарился, превратился в дряхлого старика, еле передвигающего ноги. Многое безвозвратно изменилось за это время. И только магазин, сменив десяток вывесок и целую армию продавцов, то расширяясь, то уменьшаясь в размерах, оставался на месте.

Сейчас магазин переживал, наверное, свои лучшие времена. Чистые, как на картинке, продуктовые ряды и холодильные камеры со свежим мясом, рыбой и полуфабрикатами всевозможных наименований тянулись подобно сказочным лабиринтам, среди которых можно запросто заблудиться. Всюду было светло, пахло копченым, жареным, печеным, маринованным, свежемороженым. И самое главное, на входе стояли большие тележки. Отныне не нужно было просить неприветливых продавщиц свешать то, показать это, тыча пальцем в вожделенный товар, покоящийся на далеких прилавках. Ты сам, никуда не спеша, мог спокойно бродить из отдела в отдел. При желании мог наполнить тележку доверху, и никто не сказал бы слова против. При желании ты мог купить все что угодно в этом отремонтированном, оборудованном по последнему слову техники магазине – были бы деньги. Однако их-то как раз у старика не было.

К слову сказать, у Захара Егоровича не было не только денег. Если бы одно это, жизнь была бы вполне сносной, даже счастливой, часто думал старик. Но, помимо денег, у него не было ни жены, ни детей, ни здоровья. Последнего он лишился, проработав полвека на бесчисленных вахтах, стройках и вредных заводах. Где только не пришлось ему тратить здоровье, утруждать спину и руки, изнашивать легкие, сердце, глаза! Наверное, не нашлось бы места на карте России, где бы он не побывал и не оставил частичку молодости, где бы немножко не умер. Что до детей, то их у Захара Егоровича не родилось. Бог не дал ему этой радости, и он успел с тем давно примириться. А вот потеря жены была горем недавним и потому самым болезненным. Жена умерла в прошлом году, оставив его одного-одинешенька доживать век в небольшой, пахнущей старой мебелью и неблагополучием квартире.

Единственное, что еще было у старика, – это гордость. Не мог же он просить подаяние! Он всегда зарабатывал на хлеб честным трудом и сейчас, лишившись такой возможности, в глубине души считал себя почти виноватым. Виноватым в том, что состарился и больше не может себя обеспечить, виноватым в том, что до сих пор так и не смог умереть, освободив мир для молодых и здоровых. Скрепя сердце он заставлял себя каждый месяц исправно получать пенсию, такую мизерную и смехотворную, что ее едва хватало на самые необходимые лекарства и квартирную плату. Он получал пенсию, хотя это тоже становилось раз от раза постыдней, поскольку на самом деле, по мнению старика, те выплаты, что выдавались в нашей стране пожилым людям, называться так не могли, а являлись самым настоящим издевательством государства над человеком, совершая которое оно получало, по всей вероятности, извращенное удовольствие. Это был плевок в душу, смертельное оскорбление, за которое нужно было еще благодарить, и старик стыдился сносить его каждый месяц. Однако выйти на улицу с протянутой рукой, петь песни или что там делают нищие, чтобы получить пригоршню монет, было ниже его человеческого, с таким трудом выстоянного в долгой жизни достоинства.

Один шаг, второй, третий... Ноги с трудом слушались старика, так и норовя разъехаться в стороны на скользком льду. Если бы не деревянная тросточка, без которой Захар Егорович уже не мог выйти на улицу, он, вне всякого сомнения, упал бы, сломав себе что-нибудь. Это был один из самых страшных кошмаров Захара Егоровича – упасть, изувечиться, стать беспомощным. Перспектива оказаться прикованным к своей же кровати воспринималась им как погребение заживо. Никто не придет сварить ему ужин, никто не доведет до уборной, не принесет продукты из магазина. Медленная, ужасная смерть. И хотя наверняка социальные службы не бросили бы старика умирать в одинокой квартире, как в склепе, ему представлялось все именно так: мучительно долгий конец без надежды и помощи.

Сегодня Захар Егорович преодолевал свой смертельно опасный путь почти что зазря. В кармане у него была сущая мелочь, каких-нибудь двадцать-тридцать рублей, ровно столько, чтобы купить булку хлеба. Это были его последние деньги, и следующие он должен был получить через неделю, не раньше. Что он будет делать, как выживать эти семь дней, Захар Егорович не хотел и думать. Имел значение лишь настоящий момент. Сегодня у него, по крайней мере, будет что кушать. А до завтра еще нужно дожить.

Он уже осилил половину дороги. Вышел из квартиры, спустился с третьего этажа, пересек двор с особенно скользкими тротуарами, которые почему-то еще не успели присыпать, и, пройдя через арку, очутился на улице. Вход в магазин был на углу соседнего дома, через сто метров. В ранних январских сумерках супермаркет светился желтой витриной, словно маяк, указывающий путь заблудившимся кораблям. Мимо проезжали машины, светя яркими фарами ближнего света, мигая красными, как угольки сигарет, габаритами. Тут и там загорались и гасли неоновые рекламы, вывески аптек, парикмахерских, бутиков модной одежды. Город был буквально залит искусственным освещением, оно струилось по улицам, как потоки лучистой воды диковинных рек на еще не открытых человеком планетах. Но для Захара Егоровича существовал только свет супермаркета. Только дойти бы, добраться целым и невредимым – и можно спокойно вздохнуть, думал старик. Магазин для него был островком безопасности, где он не ожидал ничего скверного. Там было тепло и не страшно. Там вкусно пахло. Там он не боялся упасть, поскользнувшись на льду.

– Вечно у них зима приходит не вовремя, – недовольно ворчал себе под нос старик, осторожно, как по протянутому над бездной канату, семеня по коварной дороге. – Страна бездельников и тунеядцев. Вот убьюсь здесь – посмотрим, как они тогда все забегают.

Мимо старика в спешке проходили люди. Никому не было дела до его недовольства. Ему же хотелось поговорить, потому с каждым словом он повышал голос, надеясь привлечь к себе внимание.

– Вот еще один тунеядец, – произнес с осуждением Захар Егорович, заметив человека, качавшего спущенное колесо у автомобиля.

Вернее сказать, качал электрический насос, а хозяин спокойно стоял рядышком и курил сигарету, что крайне не понравилось старику.

– Даже колесо толком накачать не могут. Всё какие-то автоматы, какие-то роботы. Лишь бы облегчить себе скотскую жизнь. Немного поработать ногой – и то лень.

Хозяин машины молча провожал старика взглядом.

– Я говорю, чего вылупился?

– Ты чего, дед?

– А того! Взял бы да накачал колесо сам. Вон какой здоровый бугай. Понабрал, смотрю, себе роботов и стоишь в стороне, сигарету сосешь. Лишь бы не усложнять жизнь!

– Так на хрена ее усложнять-то?

– Да что с тобой говорить, – отмахнулся от него Захар Егорович.

– Ну, дед, совсем, что ли, крыша поехала?

– Это у тебя крыша поехала,– снова под нос заворчал старик. – У всех у вас крыша поехала. Включая правительство. А я один, кто это видит... Вот скажи, на кой черт нам «Мистрали»? – вдруг громко спросил Захар Егорович молодого прохожего.

Судя по всему, этот вопрос стал для парня полной неожиданностью. Виновато улыбнувшись, он притормозил, идя рядом со стариком.

– В современной войне они гроша ломаного не стоят, – продолжал возмущаться тот. – Сами ничего делать не умеем, зато другим деньги платим, чтобы они за нас думали. А те только и рады продать нам консервные банки.

– Пожалуй, что так, – отозвался молодой человек.

–»Пожалуй, что так!» – передразнил его Захар Егорович.

Годы сидения у телевизора превратили старика в настоящего эксперта, причем во всех областях сразу. Никогда раньше он не разбирался так в политике, экономике, истории и военном деле. Да, он теперь многое понимал, многое переосмыслил, и это знание просилось наружу. Жаль только, никому ничего объяснить было нельзя. Люди вокруг были зомбированы. Говори им не говори – все равно что горохом об стену.

– Пожалуй, что так, – повторил ехидно старик. – А что так-то, ты понимаешь? Или просто ляпнул первое, что пришло на ум? Мол, пусть этот старый хрыч разбирается, а я, глядишь, сойду за умного.

Улыбка молодого человека погасла.

– Ну говори, что так-то? Я кого спрашиваю?

Но тот отвернулся и прибавил шагу.

– Иди-иди, – сказал ему вслед старик. – Идиоты и тунеядцы. Как-нибудь без вас во всем разберусь.

Он уже был на месте. Отдышавшись возле крыльца, принялся подыматься по лестнице. Пять невысоких ступенек, однако для сердца Захара Егоровича даже этот подъем был едва по силам. Крепко держась за перила по-птичьи худою рукой, он поднимал сначала правую ногу, перенося ее на одну ступеньку вверх, а потом к правой ноге ставил левую. Затем переводил дух и двигался дальше.

Когда он поднялся наверх, сердце в груди стучало как бешеное. А ведь впереди еще ждала обратная дорога. Да уж, старость не радость – известная истина. Настоящий ад, пытка души внутри одряхлевшего, исчерпавшего свой ресурс тела. Такое не придет в голову и чертям с их котлами и острыми крючьями. А вот Богу – пожалуйста, очень даже пришло и, судя по тому, как долго Он оставлял все как есть, вполне нравится. Такого бы Бога самого засадить на недельку в семидесятилетнее тело, да что там семидесятилетнее – и двадцатилетнего будет достаточно, если заставить это тело работать по десять часов в день и жить при этом впроголодь. Уж тогда бы Он сразу придумал бессмертие и анархизм.

Так думал старик. На все у него в последнее время появилась новая точка зрения. И по ней выходило, что кругом в этой жизни его обманули. Обманули политики, Бог, жена, оставив его доживать в одиночестве, обманули соседи, вообще все люди без исключения. Он обманулся в надеждах, в мечтах своей молодости. Жизнь прошла слишком быстро, и почти ничего, во всяком случае так ему казалось сейчас, из того, о чем он грезил когда-то, не сбылось, не случилось. И теперь Захар Егорович злился на мир испепеляющей душу злобой и справиться с собой не мог.

– Тише, тише, – прошептал сквозь зубы старик, надеясь унять сердцебиение, но оно его плохо слушалось.

Сердце тоже обманывало каждый день.

Стиснув зубы, он зашел внутрь магазина. Тележка ему была не нужна, давно у него не было столько денег, чтобы заполнить ее хотя бы на треть, и все-таки он ее взял. Так было легче идти – опираясь на нее вместо трости. И, конечно же, ему совсем не нужно было блуждать вдоль уставленных яркой продукцией стеллажей и витрин. Он прекрасно знал, где находится отдел с хлебом. Однако вкусные запахи, красивые, пробуждавшие аппетит этикетки товаров, наконец, сами названия кушаний, от одного повторения которых во рту появлялась слюна, так и манили к себе Захара Егоровича. Он не мог устоять перед соблазном пройтись по рядам и если не купить, то хотя бы потрогать, понюхать, прицениться к недоступным для него продуктам, помечтать о том времени, когда он их сможет себе позволить. Вот будет праздник! Вот он попирует!

Это смакование мечты было сродни мазохизму, и сам Захар Егорович хорошо понимал, что, когда желание насытиться станет невыносимым, когда он вконец распалит себя несбыточными фантазиями о вкусной, добротной, разнообразной еде, на смену краткосрочному удовольствию придет горькое разочарование, ничем не утолимый, разрывающий изнутри голод. Он понимал это все, но остановиться был не способен. Словно кто-то невидимый толкал его в спину, принуждая идти из мясного отдела в молочный, из молочного к фруктам и дальше, к прилавкам с крупою и макаронами.

Ох уж эта еда! Сколько ее здесь лежит в ожидании покупателя! Все эти румяные, с хрустящей корочкой, курицы гриль, пельмени, вареники, пиццы, йогурты, сыры, кефиры и молоко. От этого изобилия у Захара Егоровича шла голова кругом. Как давно он не ел досыта! Он снова и снова ходил из отдела в отдел, подолгу останавливаясь у прилавков. Было бы у него рублей сто, он купил бы себе молока. От одной этой мысли перед глазами помутилось. Ему так нестерпимо, так отчаянно захотелось холодненького молока, что бороться с этим желанием было немыслимо. Да, молока с хлебом – то был сейчас в его представлении почти королевский обед.

Всего сто рублей, в сущности смешная сумма, а нет этих денег, и нигде их не достанешь, и никто их тебе не подарит. Захар Егорович чувствовал себя так, будто он сидит за решеткой, изнывая от жажды, а в каком-нибудь полуметре стоит кувшин с родниковой водой. Он всеми силами тянется к кувшину, да решетки мешают его ухватить. Кувшин близко, так близко, что кончики пальцев касаются глиняной ручки. Еще вершок – и он дотянется до воды, но именно эти-то жалкие сантиметры никак ему не даются.

Потоптавшись на месте, старик уныло побрел в хлебный отдел. Там он выбрал самую дешевую булку серого хлеба и направился к кассе. Однако неведомая сила вновь потянула его в обратную сторону и он, сам не поняв как, оказался в молочном отделе перед высокой витриной, уставленной тетрапаками. Он коснулся одной упаковки и тотчас отдернул руку, как от раскаленной плиты. Он и вправду обжегся, обжегся холодом. Молоко было почти ледяным, ровно таким, как любил Захар Егорович. Сейчас бы принести этот картонный брикет, наполненный счастьем, домой, отрезать от него ножом уголок и налить молока в высокую кружку. Сделать один мелкий глоток, наслаждаясь знакомым с детства ароматом и вкусом, ощущая, как жирная влага стекает по горлу в желудок, наполняет тело приятной прохладой. Потом отпить снова, на этот раз большим жадным глотком. Откусить корочку хлеба, снова отпить. Эта картина была как наваждение. Она не отпускала старика, и тогда он опять потянулся рукой к полке.

На этот раз он не отдернул ее. Холод, как от зажатого в ладони снежка, прошел по руке до самого сердца. Он поднес упаковку к глазам. Ему хотелось изучить ее точно реликвию. Узнать, где молоко было разлито, когда, какой у него срок годности, словно знание могло дать ему право на обладание товаром. Он прочитал все, что было написано на брикете, в том числе самым мелким шрифтом, и, прочитав, не смог заставить себя вернуть коробку на место. В мыслях он уже приобрел молоко. Он даже знал город и улицу, откуда большие грузовики развезли его по стране, и этот город и улица рисовались в его воображении какой-то заповедной страной, где всегда светит солнце, а с лиц пышных русоволосых доярок не сходит улыбка.

Захар Егорович никогда не был вором, но сейчас именно мысль о воровстве ясно пришла ему в голову. Даже не мысль, а импульс, почти инстинктивный порыв – забрать причитающееся по праву, заработанное целой жизнью тяжелого физического труда на благо отчизны, а теперь этой отчизной у него жестоко отобранное.

Как же забилось, затрепыхалось больное сердце в груди, когда он осознал, к какому шагу пришел! Да, собственная правда Захара Егоровича говорила ему, что он прав, другая же, та, что была выражена государством в законе, утверждала обратное, и на этой другой правде стояли все люди вокруг, готовые ее защищать. Преступить закон, пусть даже ты не виновен, пусть даже нет у тебя иного выхода, было не просто. Однако старик явственно чувствовал, что пути обратно у него нет.

– Ну же, успокойся, зараза, – сказал Захар Егорович вновь своему сердцу и огляделся по сторонам.

Если бы кто-нибудь в этот момент его увидел, то сразу же понял бы все. Как на грех, кругом было тихо. Вечер, но еще не час пик, когда люди, возвращаясь с работы, ставят себе задачу – забить двухметровые холодильники снедью. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, старик расстегнул две верхние пуговицы своей ветхой дубленки и спешно засунул упаковку молока внутрь, прижав ее к телу левой подмышкой. Застегнувшись, он пошел к кассе. Страх теперь был невыносим. Наверное, никогда в жизни Захар Егорович так не боялся. Казалось, каждый встреченный им покупатель знает о его преступлении. Сейчас замашет руками, закричит: «Вор! Держи вора!» –и его схватят охранники, здоровенные молодые детины с гнусными рожами. Они посадят его в тюрьму, в сырую холодную камеру, откуда он не выйдет уже никогда, потому что совершил записанный в законе проступок, и отныне станет изгоем, врагом, с которым можно не церемониться.

– Вот посмотрите, взял хлеба на ужин, – говорил Захар Егорович особенно подозрительно глядевшим на него людям, желая развеять эти подозрения.

Как хотелось наговорить им гадостей, высказать в лицо все, что он о них думает, но это могло привлечь к нему ненужные взгляды ив конце концов разрушить весь план.

– А дома у меня курочка с запеченной картошкой. Жена приготовила, – бубнил старик себе под нос.– Вот я и решил: возьму-ка хлеба – разве можно кушать такую вкуснятину без него? Это же никаких продуктов не хватит, чтобы наесться. Как вы считаете? – обратился он к проходившей мимо женщине средних лет.

Не стань Захар Егорович вором, он бы обозвал эту женщину фифой да еще прибавил пару ласковых – так она была разряжена в дорогие меха и бриллианты. Теперь же был вынужден любезно спрашивать ее мнение, дабы она ничего не подумала, не смекнула.

–Хлеб-то – он всему голова. Верно?

Женщина лишь улыбнулась в ответ и прошла дальше.

– Иди, иди, – сказал старик зло, так чтобы его никто не услышал, и тут же переключился на мужчину, с отстраненным лицом застывшего у прилавка со сладостями.– Все у нас есть. Живем дай бог каждому. И молоко пьем, и соки, и фрукты вкушаем. Грех жаловаться.

Наконец он добрался до кассы. Предстояло выстоять небольшую очередь из трех человек, и Захар Егорович занервничал. Ему вспомнилось, что теперь во всех магазинах стоят видеокамеры, и эта мысль словно из ушата обдала его ледяным холодом. Как он мог забыть об этом? Страх овладел стариком с новой силой: всем известно о его воровстве и охранники просто ждут, когда он будет расплачиваться за хлеб, чтобы взять его, как говорится, с поличным. Сейчас бы самое время вернуться и незаметно поставить украденное на место, но Захар Егорович не подумал этого сделать. Он уже нарушил закон, он уже стал преступником, как только спрятал молоко под дубленкой, и потому единственным выходом для себя считал идти до конца, каким бы этот конец ни был. Он остался стоять возле кассы, опасливо озираясь по сторонам. Он даже не решался больше произнести хоть одно слово, несмотря на то что кассирша и многие явно смотрели на него с осуждением. Нет, он не выдаст себя, он притаится, и, быть может, охранники тогда забудут о его преступлении, ведь у них столько дел, столько бродит по магазину воров, и за всеми нужен контроль.

Какой пыткой было для Захара Егоровича ожидание! Очередь двигалась так медленно, так неохотно, что казалось, будто перед ним не три человека, а целая улица. То никак не считывался проклятый штрих-код, то выходили из строя весы, не желая взвешивать фрукты и овощи. Похоже, теперь на пути старика с ехидной усмешкой встал сам прогресс с его нелепыми технологиями. Только подумать – сломались весы! Еще каких-нибудь двадцать лет назад это бы прозвучало как шутка, а теперь люди вокруг, все эти набитые цифрами и интернет-новостями придурки терпеливо стоят, ожидая, когда своенравная машина соизволит заработать. «Стадо идиотов и тунеядцев – по-другому не скажешь, – думал старик. – Скоро не смогут сходить в туалет без штрих-кода на заднице. И эти-то дураки хотят упрятать меня за решетку? Да их самих нужно отправить в дурдом, чтобы не баламутили мир своими тупыми идеями».

Тут очередь дошла до Захара Егоровича. Кассирша пробила хлеб и назвала сумму покупки. «Сейчас они меня схватят, – напрягся старик. –Подойдут сзади, хлопнут по плечу, попросят раздеться...»

– Вот ровно без сдачи, – произнес Захар Егорович, протягивая деньги. Он старался выглядеть как можно естественней и потому снова понес околесицу: – Можете не считать. Меня в родне называют живым калькулятором. Лучше всех ваших компьютеров складываю и умножаю в уме.

Кассирша, казалось, его не слушала.

– Ваш чек, – сказала она.

– Что? Можно идти?

– Ну конечно. Приходите еще... живой калькулятор.

Захар Егорович с изумлением покинул кассу. Оставив тележку у дверей, он вышел на улицу, опираясь о трость. «Значит, решили схватить меня здесь, чтобы без лишних глаз», – догадался старик. Он торопливо спустился по лестнице и направился в сторону дома. Страх толкал его в спину. Он задыхался от спешки, в груди настойчиво что-то кололо, с каждым шагом сильней и сильней, но старик не сбавлял темпа. «Главное – добраться до арки, а там я, считай, в безопасности. Там они не имеют права меня задержать. Мало ли где я взял молоко? Может, нашел в подворотне? Или купил в другом магазине?» – думал Захар Егорович.

Ноги едва слушались. Так и норовили разъехаться на льду, сбросить его на мостовую. Только думать о последствиях падения было некогда. Мысли старика были сосредоточены на погоне. Он снова и снова оборачивался назад, пытаясь выловить в вечерней толпе лица преследователей. Иногда это как будто ему удавалось. В каком-нибудь крепком, недружелюбного вида мужчине нахально, чуть ли не бегом пробиравшемся сквозь толчею узкой улицы, он признавал охранника обворованного им супермаркета. Тогда сердце в груди старика обмирало, сжималось с особой томительной болью, словно кровь в его жилах превращалась в битый хрусталь, царапая и без того износившийся орган острыми кромками. Он даже замирал в такие моменты на месте, не в силах сделать ни шагу. Но мгновение спустя его мнимый преследователь проходил мимо, обдавая Захара Егоровича холодным пренебрежительным ветром, и погоня начиналась сызнова. Опять старик убегал, отчаянно стараясь высмотреть позади в хаосе человеческих лиц и фигур того, кто грозил опасностью, и опять обманывался в своих страшных предчувствиях.

Так он добрался до арки. Здесь лед шел накатом, и волей-неволей старику пришлось сбавить шаг. Обходя неровный участок, он чуть ли не семенил ногами на месте, проклиная никчемную старость, мешавшую передвигаться быстрее. Как будет глупо попасться в самый последний момент перед спасением, когда до двора осталось лишь несколько метров! Напряжение было так велико, что Захар Егорович буквально чувствовал чью-то руку у себя на спине. Она сжимала лопатку, пригибая старика к тротуару пудовой тяжестью. Еще секунда – и эта рука повернет его лицом к олицетворению закона, от чего он тщетно пытался уйти.

Вдруг, словно во сне, где сбывается худший кошмар, кто-то действительно взял Захара Егоровича под локоть. Это была уже не фантазия, а реальность.

– Дедушка, вам помочь? – послышался девичий голос.

– А? – выдохнул хрипло старик.

– Вам помочь? Здесь очень скользко.

Сильное жжение – не в сердце, а где-то за ним, за грудиной, – объяло грудь старика, распространяясь по телу горячей волной. Он вздохнул и в этот же миг почувствовал приступ такой яростной, такой раздирающей боли, что согнулся пополам. Молоко упало ему под ноги, расплескавшись по тротуару.

– Что с вами? Вам плохо? – спрашивал его ставший теперь тревожным голос, однако Захар Егорович не мог сказать в ответ ничего.

Он задыхался. Как только он делал попытку наполнить легкие воздухом, из самого средоточия жжения в груди, как из бурлящего котла, стреляли брызги чудовищной боли, принуждая его затаиться. Мир стремительно таял, темнел, будто в городе один за другим гасли огни. Гасли вывески парикмахерских и бутиков, фары машин. Они гасли, пока темнота не стала вселенской – той дикой, первозданною тьмой начала времен, в которой не было ни малейшего намека на свет.

Он упал, глухо ударившись головой об асфальт. Но удара уже не почувствовал.

 

 

ЗОЛОТАЯ РЫБКА

Рассказ

 

Они жили втроем: Петя, мама и золотая рыбка.

Маме было уже тридцать лет, она была совсем старой. Пете исполнилось восемь, тоже вполне себе внушительный возраст, а золотой рыбке только шел второй годик, она была еще маленькой, и, честно признаться, когда Петя увидел ее в первый раз в свой день рождения, он немало смутился такому подарку, не понимая, что ему теперь делать с золотой рыбкой, и на кой ляд ему такая обуза.

 Но по прошествии нескольких дней Петя переменил свое мнение. Рыбка была очень красивой и занимательной, и любознательный Петя нашел удовольствие в наблюдениях за питомицей, которая, важно надувшись, все равно что какая-нибудь королева, неторопливо курсировала от одного конца аквариума до другого, будто осматривая свое царство. При этом вид золотой рыбки был настолько серьезен и основателен, что и вправду казалось, она занята нешуточным делом, от успеха которого могут зависеть многие судьбы и даже его, Петина жизнь, что, в конечном итоге, внушило мальчику уважение к рыбке, такой крохотной, но уже озадаченной всеми проблемами мира, решать которые она смело бралась в одиночку.

Понимание ж того, что он обладает совсем необычной питомицей, пришло к нему постепенно. Конечно, Пете, как  и всякому мальчику его возраста, было известно, что золотые рыбки бывают волшебными. И все-таки поначалу ему попросту не приходила в голову мысль, что такое невероятное чудо, как встреча со сказочным персонажем, исполняющим любые желания, может случиться именно с ним, обыкновенным, ни чем непримечательным деревенским парнишкой.

Но вот однажды он заболел. У него был хриплый кашель и насморк и настолько высокая температура, что Петя не в силах был даже подняться с кровати, уверенный в том, что не сегодня, так завтра его ожидает верная смерть. Он мог судить об этом наверняка, потому что как раз перед самой болезнью школьный учитель сказал на уроке, что от слишком сильного жара человек умирает, и Петя готов был биться сейчас об заклад, что у него именно такой жар, как говорила учительница.

В мысли о приближавшейся смерти его укрепляла и мрачная обеспокоенность близких, бабушки и родной тетки, которые не отходили от него ни на шаг, подменяя Петину маму, пока она была на работе. И хотя они нагло врали, уверяя его, что он лишь чуть-чуть приболел и скоро поправится, это не могло сбить мальчика с толку, ведь он был уже совсем взрослым и умел читать по глазам, которые никогда не обманывают. Разумеется, в деле чтения глаз Петя считал себя непревзойденным специалистом и, нисколько не смущаясь тем, что он толком еще не умел различать слова в книжках, смело брался за чтение самых сложных пергаментов человеческих душ, по правде сказать, видя в них решительно все, что приходило ему в бедовую голову.

Наконец, устав от мыслей о смерти, Петя забылся тяжелым, сбивчивым сном, и во сне ему привиделась рыбка. С тем же серьезным, надменным лицом, с каким обычно решала свои важные рыбьи дела, она сообщила мальчику, что избавит его от болезни, чтобы он никогда не сомневался, что она настоящая королева и не принимал ее за самозванку.

И действительно, проснувшись под вечер, Петя почувствовал себя лучше, найдя в себе силы подняться и без чьей-либо помощи сходить в туалет. А на следующий день он и вовсе позволил маме себя накормить на удивление вкусным куриным бульоном, который до болезни ни за что не стал бы и пробовать, предпочитая молоко и хлеб с клубничным вареньем, излюбленный рацион маленьких сорванцов, которым все время некогда, и которые, будь на то их детская воля, кушали б стоя, а того и гляди на бегу.

После этого случая Петя не сомневался, что его рыбка исполняет желания. Целыми днями он ходил ошарашенный, не замечая ни ночи, ни дня, снедаемый тайной своего всемогущества. То, о чем страстно мечтает любой человек, стоит только в нем зародиться беспокойству первых желаний, так неожиданно, ни за что, ни про что исполнилось в Петиной жизни, что он никак не мог освободиться от посещавших его против воли навязчивых мыслей о собственной избранности. Будто чужой человек, самовлюбленный и гордый, нахально вселившийся в его голову, внутренний голос внушал мальчику такие мерзкие вещи, что подчас он смущался, что, однако, ничуть не мешало втайне с ними соглашаться, не имея сил противостоять искушению.

Каждый день, просыпаясь, Петя загадывал очередное желание, а когда желаний не находилось, начинал мучительно их искать, лихорадочно роясь в воображении. И оно никогда его не подводило, рано ли, поздно ли, но обязательно выручая мальчика какой-нибудь новой, всецело им завладевавшей мечтой, не дававшей больше покоя до тех самых пор, пока рыбка ее не исполняла.

За несколько месяцев, что прошли со дня открытия Петей волшебных свойств золотой рыбки, он пожелал решительно все, что только мог пожелать восьмилетний мальчишка. Первым делом он захотел никогда не болеть, и это исполнилось в точности. Потом он просил о каникулах и о весне, просил, чтобы мама его не ругала, и о прочем другом в этом роде, что непременно сбывалось, иногда сразу, иногда нет, но всегда именно так, как ему того и хотелось.

Вскоре, однако, его желания стали более конкретными и, как ни странно, в них все меньше и меньше оставалось места для кого-то другого, будь то бабушка, мама или деревня со всеми людьми. Отныне он просил у рыбки удочку, новые снасти и совсем маленький раскладной ножик, который он, как на грех, подсмотрел у одноклассника Мити во время игры в казаков и разбойников. Он мечтал о футбольном мяче и кроссовках, о лыжах и о коньках, а все это, в отличие от весны, каникул и солнышка, не могло принадлежать сразу нескольким людям, разве лишь по отдельности, что делало Петю завистливым, обособляя от окружающих.

Теперь, когда исполненье желаний запаздывало, и мальчик не получал в срок того, о чем просил рыбку, он, не имея терпения ждать слишком долго, страстно желал каждому человеку, кто обладал вожделенным предметом, скорее его потерять, чтобы хотя бы не чувствовать злости, день ото дня становившейся острее и нестерпимей. И так как желал Петя до неприличия многого, то, в конце концов, зависть распространилась на всех людей без исключения, вынуждая его ощущать темную радость к чужим неудачам и огорчаться посторонним успехам и счастью.

Рыбку он и вовсе порой ненавидел. Пользуясь тем, что она находилась в его полной власти, он жестоко наказывал ее за нерадивость, надеясь если не уговорами, то грубой силой заставить исполнять все желания, отказаться от которых теперь Петя уже ни за что бы не смог. Мальчик по несколько дней морил рыбку голодом, нарочно забывал поменять воду в аквариуме или же оставлял лампу, висевшую над водной тюрьмой своей пленницы, включенной всю ночь напролет, тем самым пытаясь лишить ее сна. Но ничего не помогало: рыбка оказалась крепким орешком и явно не желала сдаваться. С завидным мужеством она терпела все издевательства мальчика, своим невозмутимым, царственным видом как бы давая Пете понять, что она его презирает и совсем не боится.

Наконец мальчик решил выдвинуть пленнице ультиматум.

Усевшись напротив аквариума на плетеную табуретку, специально принесенную им из кухни, он торжественно объявил, положа руку на сердце, как того требовали обстоятельства:

– Клянусь перестать тебя мучить, как только я получу велосипед, такой же, как у Васи Трещеткина. Обещаю больше у тебя ничего не просить и немедленно выпустить на свободу к остальным рыбкам в Черную речку.

И Петя замолк на мгновение, наблюдая за произведенным его словами эффектом. Рыбка медленно плавала у самой поверхности мутной воды, то и дело широко раскрывая рот, словно хватая воздух, и, казалось, даже не слышала экзекутора.

– Но если ты не исполнишь это желание, – продолжал грозно мальчик, подражая героям излюбленных фильмов, – тогда «астала виста»! – сказал важно он, имея в виду нечто ужасное. – Так что хорошенько подумай, если, конечно, ты дорожишь своей жизнью.

Озвучив нехитрые пункты ультиматума, Петя тотчас же успокоился, понимая, что против такой очевидной угрозы не устоять даже золотой рыбке. И, считая дело улаженным, он почувствовал себя так, будто велосипед уже стоит у него во дворе, и пребывал весь день в приподнятом состоянии духа. Насвистывая под нос мотив веселенькой песенки он почистил аквариум, поменял воду и накормил бедную пленницу, все это время представляя, как быстрей ветра промчится по деревне на новеньком велосипеде, и Вася Трещеткин, его ненавистный сосед, сдохнет от бешенства.

Две недели прошли для мальчика точно во сне. Он только и делал, что воображал будущее, неразрывно связанное с велосипедом. Вся жизнь, все ее повседневные радости, все заботы виделись Пете теперь в новом, особенном свете, воскрешавшем былую их новизну. На велосипеде он ездил на речку, ходил за коровами и в магазин, что превращало эти занятия из обыденных, порядком наскучивших дел в увлекательные приключения. Сколько всего он теперь мог перечувствовать заново, сколько всего испытать, сколько сделать новых открытий там, где все казалось безнадежно известным и скучным. И все это благодаря обладанию одной-единственной вещью!

В мечтах о близком счастливом будущем он даже забыл про ход времени, не задаваясь вполне справедливым вопросом, когда же наконец-то осуществится желаемое, словно это было не так уж и важно по сравнению с великой мечтой, открывшейся вдруг перед ним. Красота фантазийной реальности была столь ослепительной и так легко поддавалась малейшим движениям Петиной мысли, принимая любую необходимую форму, что в какой-то момент она стала самодостаточной, безболезненно перенося несоответствие действительности.

И все же, когда однажды в окно их с мамой дома, выходившее в палисадник, кто-то неожиданно постучал, Петино сердце тотчас мучительно сжалось в предощущении чуда. В один прыжок он очутился возле высокой плотной гардины, откуда слышался стук, и, отдернув ее, с нетерпением взглянул за окно. Снаружи стоял невысокий коренастый мужчина с обросшим щетиной лицом, в котором Петя с испугом узнал родного отца. Отец кричал, жестикулируя, прося мальчика выйти на улицу.

– Мама, – позвал громко Петя. – Батя приехал.

– Что, сынок? Я не слышу, – переспросила та из другой комнаты.

– Я говорю, батя приехал, – повторил мальчик. И трудно было сказать, чего больше слышалось в его голосе: разочарования или тревоги. – Мама, он опять пьяный! – добавил Петя миг спустя, еще раз взглянув на стоявшего в палисаднике человека.

Мама вошла в комнату и, придерживая одной рукой не завязанный на талии халат, а другой убирая упавшую на глаза челку, подошла спешно к окну.

– Мама, зачем он приехал? Скажи ему, пусть уезжает.

– Уедет, как миленький. Куда он денется, твой папаша? – ответила недовольная мать. – Я только спрошу, что ему нужно, а то он не успокоится. А ты жди меня здесь, пока я тебя не позову.

И она вышла на улицу, а мальчик остался один, жадно прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. Вот заскрипела, отворяясь, калитка, и Петя услышал родительские голоса. И хотя разобрать, о чем именно говорили взрослые, Петя не мог, смысл разговора понять было нетрудно. Отец хотел войти в дом, а мать его не пускала, отчего он орал на нее и сердился.

Наконец ругань стихла, и, к своему ужасу, Петя услышал, как мама зовет его выйти на улицу. Такого предательства с ее стороны он никак не ожидал, но спасаться бегством уже было поздно.

– Ну, и где это ты пропадал, спиногрыз? – спросил отец мальчика, когда тот вышел из дома. – Совсем, что ли, батю забыл? Без родного отца, значит, лучше живется?

– Перестань, Витя! – попросила усталая мама.

– А ты молчи, сучка. Я с тобой не разговариваю, – пошатнувшись, огрызнулся отец. – Ну, и долго ты так будешь стоять? – вновь обратился он к сыну. – Подошел бы хоть, батю, что ли, обнял после разлуки.

Отец стоял, опершись рукой о поленницу, расставив широко ноги, и мутными, воспаленными с похмелья глазами недобро смотрел на мальчишку, отчего Петя никак не решался сдвинуться с места, словно парализованный этим взглядом.

– Кому говорят! Или ремня захотел схлопотать?

– Ну, подойди к нему Петя, сыночек. Это он только шутит. Не бойся, – заверила мальчика мама, все так же придерживая рукою халат, чтобы он не распахнулся от легкого ветра.

– А ты почем знаешь, дура, шучу я или нет? – рассмеялся отец хорошо знакомым Пете злым смехом, которым он имел привычку заходиться в самый неподходящий момент, точно смеясь над какой-то невысказанной шуткой. – Захочу, и кто меня остановит? Ты, что ли, женщина?

– Найдется кому. Не одна живу я в деревне, – ответила мать.

– Ой-ой-ой, тоже нашлась мне прынцесса. Да кому ты нужна, тебя защищать. Моя семья, что хочу, то и делаю с вами, понятно? – сказал ей мужчина и харкнул на поленницу. – Ну что, ты заснул, что ли, Петька? Долго я буду стоять?

Подойдя неохотно к отцу, Петя опустил голову, уставившись на его грязные сапоги, тяжело, словно две неподвижных колонны, попиравшие мутную лужу, оставленную вчерашним дождем.

– Ну и вымахал ты, спиногрыз! Скоро мне с тобою не справиться. Скажу что-нибудь поперек, а ты сразу в дыню за все хорошее, – сказал отец, опять засмеявшись своим неожиданным смехом.

– Будешь приезжать к нему пьяным, так и вправду скоро получишь, – заметила мать.

– Замолкни, стерва, я с сыном беседую, – огрызнулся отец. Опустив руку на голову мальчика, он потрепал его по волосам, вызвав в Пете бурю молчаливого негодования. – Ты рожу-то сделай попроще, пока я ее тебе не поправил, – дыхнул на сына отец удушливым запахом спирта и сигарет, продолжая трепать как собаку. – Не кривись, я сказал, – прикрикнул он и залепил мальчику подзатыльник.

– Мама! – воскликнул Петя.

– Что мама? А ну не реветь, сосунок!

– Я не сосунок, – сдерживая побежавшие было слезы, ответил мальчишка.

– А кто ж ты тогда? Ревешь как девчонка.

– Я не девчонка! – выпятив грудь, крикнул он.

– Так-то лучше, – похвалил отец сына. – И рожу, я сказал, не криви, – снова ударил он мальчика по затылку.

На этот раз Петя перенес затрещину стойко. Расправив плечи, он устремил на отца немигающий взгляд исподлобья, хрипло сопя, точно маленький зверь. Взглянув на них в этот миг, можно было подивиться, как сильно они походили один на другого. Оба приземистые, сутуловатые, с широко расставленными ногами по сторонам, они напоминали двух рассвирепевших бычков, готовых вот-вот кинуться друг на друга.

– Так-то лучше, – похвалил снова отец. – А то разверещался, как голодный галчонок, – произнес он, и опять засмеялся над собственным юмором. – А я ведь, между прочим, не просто так сегодня приперся из города. Если хочешь знать, у меня для тебя есть подарок.

– Спасибо, – все еще хрипло сопя, сказал Петя.

– Да ты подожди еще благодарить-то. Я ведь пока ничего не подарил.

– Как скажешь, – равнодушно пожал мальчик плечами.

– Ну-ка пойдем. Я его сейчас тебе покажу. Он ждет за оградой.

И отец вывел Петю наружу. Чуть вдалеке на обочине сырой, раскисшей дороги, по обеим сторонам которой тянулись деревенские одноэтажные домики с палисадниками и ржавыми черепичными крышами, стояли незнакомые «Жигули» желто-белого цвета с открытым багажником, откуда торчало огромное хромированное колесо новенького велосипеда.

– Эй, Жгут, – свистнул отец. – Доставай наш подарок.

Показался высокий худой человек в спортивных штанах и футболке неопределенных оттенков и засуетился возле машины, пытаясь распутать веревку, протянутую от капота до заднего бампера.

– Ну что ты там возишься? – прикрикнул отец на приятеля, подходя к нему с сыном. Он шел, засунув руки в карманы, дымя сигаретой в зубах, и мальчик плелся за ним по пятам.

– Узел, сука, тугой. Никак не развяжется.

– Это руки у тебя из жопы растут, а не узел, – сказал отец, взглянув на веревку. – Ну-ка, дай-ка попробую, – отстраняя Жгута, произнес он. – А то ты так до вечера будешь возиться.

– Да пожалуйста, ваше высочество, – ответил приятель.

Руки у отца были большими и пухлыми, как у утопленника, сплошь в каких-то шрамах и ссадинах, в черных мазутных пятнах. Каким же было удивление Пети, когда эти самые руки, казавшиеся такими неловкими и больными, вдруг с проворностью фокусника стали развязывать крошечный узел величиной не больше горошины.

– Держи, спиногрыз, свою серебряную пулю, – добродушно сказал отец, доставая из багажника велосипед.

Это был велосипед одной из последних моделей с карбоновой рамой и восемью скоростями, именно такого цвета, как хотел Петя, но ожидаемой радости он не почувствовал. Ему досаждали обида и злость и неуместное чувство тоски, будто все случилось не так, как должно было быть.

– Ну что ж ты стоишь, не опробуешь свою пулю? Удиви-ка папашу каким-нибудь трюком.

– Ага, как-никак в такую даль пидорили эту херовину, – устало вздохнув, сказал Жгут.

– Сам ты херовина! А этот велосипед – чудо современной инжиниринговой мысли, – ответил отец, произнеся последние три слова почти по слогам, выставив в небо указательный палец. – Во как. Понял меня? – спросил он, опять засмеявшись.

– Понял, что в тебе продавец-консультант умирает.

– Сам ты у меня скоро умрешь, – отмахнулся отец от Жгута. – А во мне здоровья на десять быков. Вон какие ручища, не то что твои плети, – сказал он, показав Жгуту мускулистые руки, и повернулся к мальчишке. – Ну же, Петька, давай прокатись, а я погляжу.

Мальчик сел на велосипед и, оттолкнувшись, покатился по грязи.

– Осторожней только! – воскликнула мама, все это время молча стоявшая у калитки.

– Молчи, баба. Делаешь мне из мужика барышню, – рявкнул Витя в ответ. – Один хрен ниже земли не провалится.

– Это верно, – подтвердил Жгут. – А земля-то она вон, нынче мягкая.

– Вот именно, – не поняв, серьезно тот или смеется, повернулся Витя к приятелю, смерив его недоверчивым взглядом, но уже через секунду вновь смотрел на мальчишку. По беспокойным вздохам и бормотанию было ясно, что он хоть и по-своему, но переживал за сына.

– Эй, выворачивай на дорогу. Слышишь? – закричал он ему.

– Что? – раздраженно воскликнул Петя, не повернувшись к отцу.

– Я говорю, выворачивай на дорогу. Там суше.

– Не хочу, – ответил мальчишка.

– Петька, кому говорят! Выворачивай живо.

И снова сын нехотя подчинился.

– Эх, один хрен не проедет, – сказал Витя Жгуту сокрушенно. – Грязь по самые ступицы.

– Да, сюда б вездеход в самый раз, как в прошлый раз на заимке.

– Ничего, мой сын справится, – гордо заявил Витя. – Не пальцем все-таки деланный, – и, глядя, как Петька на всем ходу форсирует огромную лужу, спросил: – Что у нас, кстати, там по припасам?

– По припасам полный порядок. Полдеревни хватит споить.

– Давай, начисли мне фронтовые для храбрости. Пойду брать старую крепость, – и он недвусмысленно взглянул на жену.

– Будет сделано, – вздохнув, сказал Жгут.

Достав из машины наполовину початую бутыль водки, он подал ее Вите, и тот, отвинтив крышку, жадно отпил из горла. Привычно занюхав крепкий напиток ладонью, Витя с усилием выдохнул и, скривившись лицом, произнес:

– До чего же водка пошла нынче невкусная. Аж слезу выбивает.

– А пьешь с аппетитом, – заметил Жгут, принимая бутылку обратно.

– Ничего, погоди малость, скоро поедем.

– Я вот как раз про то и подумал. Не задержаться б нам здесь. А то ты уйдешь сейчас и с концами.

– Окстись, – отмахнулся мужчина и, выпятив грудь, пошел вперед нетвердой походкой.

Старая крепость оказалась не такой уж и неприступной, или Витя просто знал тайный ход, но через пару минут он уже громко смеялся с женой, рассказывая ей какую-то шутку, и Петя, круживший неподалеку, то и дело бросал на них тревожные взгляды.

Наконец отец крикнул:

– Эй, байкер. Давай скорее домой.

– Не хочу, – обернувшись, сказал Петя, привстав над седлом велосипеда.

– Что значит, не хочешь! Давай без разговоров.

– Я только еще пять минут, – канючил мальчишка, который оправившись от приезда отца, уже начинал себя чувствовать полноправным владельцем двухколесного чуда.

– Дуй сюда, говорят. Будем чай пить. Я привез торт.

– Не хочу, – повторил Петя и медленно поехал вперед, все время оглядываясь, точно боясь, что за ним побегут.

– Ты что же, торта не хочешь, что ли, гаденыш?

– Нет, – сказал Петя, удаляясь от дома.

– Так, – сделав вперед один шаг, со злостью закричал отец, – а ну-ка живо назад! Иначе я тебе больше ни черта не куплю. Можешь быть уверен. Помяни мое слово.

Петя молча катился вперед, склонив голову, словно в раздумье.

– Никаких тебе больше велосипедов, ты слышишь? Никаких подарков на день рождения и Новый год, – отец кричал, грозно махая руками вслед мальчику. – Вот, значит, твоя благодарность отцу за все хорошее!

– Витя пойдем уже в дом. Он скоро вернется, – сказала жена.

– Молчи, стерва. Нет, чтобы научить сына отца любить. Так ты ему еще и потакаешь.

– Он ведь ребенок совсем, – продолжала успокаивать женщина.

– Да какой он ребенок? Я в его возрасте пахал от зари до зари, а он, понимаешь ли, на велосипеде катается. И не было у меня такого отца, который бы делал дорогие подарки.

В этот момент мальчик неожиданно развернулся, на что-то решившись. Быстро подъехав к отцу, он спрыгнул с велосипеда, едва успев остановиться, и стремительным шагом направился в дом, даже не обратив внимания на то, что лишившись седока, серебряная пуля упала на землю.

– А ну-ка вернулся и поднял велосипед, – приказал отец сыну.

– Сам подымай, – ответил мальчишка.

– Ах, вот, значит, как ты, гаденыш! Ну, держись у меня, – произнес мрачно отец, направившись в дом.

– Нет, Витя, не надо! – попыталась преградить дорогу жена, но он ее оттолкнул.

– Пошла вон, стерва. Я научу его уважать старших.

Дальнейшее было ужасным. Отыскав Петю в детской комнате, отец снял со штанов страшный черный ремень и, схватив сына за воротник, принялся с пьяным остервенением стегать его всюду, куда только ложилась рука: по спине, по заднице, по ногам. Очень скоро тело мальчика превратилось в один сплошной, истерзанный комок боли, пульсирующий обжигающим пламенем ссадин. Хотелось заплакать, но слез не было, будто их выжгло страдание, и Петя только жалобно вскрикивал под каждым ударом.

– А теперь подумай над своим поведением, – сказал, задыхаясь, отец и, бросив мальчика на кровать, удалился.

Петя пришел в себя только под вечер. Весь день он пробыл у себя в комнате, строя коварные планы отмщения, но ничего придумать не мог. Сначала ему пришла мысль бежать из дома, но, расценив, что такой шаг навряд ли расстроит отца, он отказался от этой затеи. Затем Петя решил подбросить отцу в сапоги куст крапивы, но тоже был вынужден отступиться от этого плана, вспомнив, что крапива будет только летом.

И так он переходил от одного проекта к другому, в конце концов забраковав каждый, поскольку одни, по его разумению, были слишком просты и неэффективны, а другие было бы сложно исполнить. Но и забыть о причиненной обиде Петя не мог. Масло в огонь лишь подливало присутствие отца. По какой-то непонятной причине он все не покидал их жилища, нагло обосновавшись на кухне, и самое страшное, мама была рядом с ним, заодно, словно в сговоре. Петя явственно слышал их голоса, что делало его ненависть только острее, поскольку теперь к ней добавлялась и ревность, которую не могли унять редкие визиты мамы, проведывавшей мальчика.

Возмущению Пети, казалось, не будет конца, невозможность что-либо сделать доводила его до безумия. Но тут он вспомнил о золотой рыбке, своей вечной пленнице, которая, разумеется, не откажет ему исполнить еще одно небольшое желание. О каком именно желании Петя хотел ее попросить, он сейчас сказать бы точно не смог: стоило только ему подумать, образ мечты убегал от цепкого взора сознания, словно преступник от сыщика.

Вскоре родители ушли в спальню, и Петя перевел дух в ожидании минуты, когда отец захрапит, чтобы, не боясь быть услышанным, подойти к золотой рыбке. Но вместо этого из соседней комнаты послышалось нечто ужасное. Вероятно, отец разозлился за что-то на маму и теперь мучил ее, совершая над ней какие-то страшные действия, от которых она стонала и вскрикивала.

Первой мыслью мальчика было немедленно броситься к маме на помощь. Но малодушие его остановило. Он все еще помнил трепку, и это делало его благоразумней. Скрепя сердце, Петя поборол порыв, решив действовать по изначальному плану, который теперь, когда отец покусился на маму, становился только безжалостней.

И вот наконец-то все успокоилось. Петя слышал громкий с присвистом храп отца и почему-то злился на него еще больше. Надеясь, что этот храп оборвется сию же минуту, лишь он попросит об этом рыбку, мальчик, встав на колени перед аквариумом, стал жадно молить ее, чтобы отец умер и никогда к ним не приезжал. Он просил рыбку о самом ужасном, что только можно было придумать, называя ее нежными именами, то милой волшебницей, то доброю феей, заклиная позабыть прошлое, и по его опухшим от детского горя щекам бежали крупные слезы.

Молитвенный порыв мальчика остановила усталость. Почувствовав себя опустошенным, Петя лег на кровать, не сомневаясь, что сразу уснет. Но сон почему-то не приходил. Сначала он просто ворочался, не находя себе места, то сражаясь со ставшей вдруг неудобной периной, то с как будто уменьшившимся размерами одеялом, из-под которого ноги так и норовили вылезть наружу. Но потом Петей овладела тревога. Казалось, будто случилось что-то плохое и гадкое, что-то о чем он давно позабыл, но что продолжало его беспокоить. Постепенно мысли об этом чем-то забытом, неясном неуловимо переключились на впечатления сегодняшних суток, и тревога усилилась. О сне теперь не могло быть и речи. Одно за другим Петя вспоминал происшествия ушедшего дня, тщетно пытаясь их осмыслить и найти причину беспокойства.

Не мог же он сожалеть о загаданном?

Этот вопрос Петя задавал себе снова и снова и каждый раз отвечал на него отрицательно. Но отринуть сомнения не получалось. Словно чертик из табакерки, мысль о непоправимой ошибке возникала во взбудораженном сознании мальчика с навязчивым постоянством, вынуждая перед кем-то оправдываться. И хотя это совершить было как будто так же легко, как само преступление, его незримый обвинитель, что молча ждал объяснений, никак не хотел их принимать.

Так прошла ночь. Только под утро мальчик заснул. Когда ж он проснулся, перед ним вдруг со всей очевидностью, уже без загадок и  полутонов, предстал ужасный истинный смысл содеянного. Подскочив с кровати, словно ошпаренный он обежал все комнаты дома в поисках бати, проверяя даже шкафы и за шторами, но того нигде не было.

Наконец Петя ворвался на кухню. За столом сидели родители и не спеша пили чай.

– Чего носишься, как угорелый? – спросил отец как ни в чем не бывало.

Мальчик так и застыл на пороге, не веря глазам.

– Марш руки мыть и за стол. На рыбалку пойдем после завтрака.

Внезапные слезы раскаяния и радости затуманили Пете глаза. Едва держась на ногах, он то ли бросился, то ли упал к отцу на колени, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Ну что ты? – похлопал его отец по плечу. – Из-за вчерашнего, что ли, так убиваешься?

– Нет, – промычал Петя, замотав головой.

– Ты давай это брось, понял меня? Не хрустальный, ничего с тобой от двух тумаков не случится. Лучше уж я тебя воспитаю сейчас, чем потом за меня это сделает жизнь.

Помолчав с секунду, Петя спросил:

– Батя, а как мы пойдем, ведь вода коренная?

– Аааа… Так мы с тобой поедем на озеро. Только бы мотоцикл мой не подвел.

– Да. А на какое? – встрепенулся мальчишка.

– Вишь какой. Все нужно знать. Мой давай руки, после поговорим.

– Я сейчас, мигом, – спешно вытирая лицо, сказал Петя.

В следующее мгновение мальчик выбежал в коридор и хотел уже было бежать к рукомойнику, но, вдруг вздрогнув, остановился. Обернувшись с опаской назад, не смотрят ли на него взрослые, он на цыпочках прокрался в детскую комнату, и, взяв лежавший возле аквариума сачок, принялся ловить волшебную рыбку.

– Ну, где ты там? Заблудился, что ли? – крикнул из кухни отец.

– Нет, я сейчас, только надену футболку, – нашелся находчивый Петя.

 Поймав рыбку ловким движением сачка, он, не раздумывая, бросил ее на ковер, на верную гибель, чтобы она никогда не смогла исполнить его последнего желания.

 

 

УБИЙЦЫ

Рассказ

 

Это был обычный день в жизни Сергея, каких много прошло и много еще ожидало впереди. Тот самый день, из которых бесхитростно слагается путь человека. Разве лишь утро этого обыкновенного дня выдалось на удивление прохладным и солнечным, отчего на душе становилось светлее и чище, и это спасало день от невзрачной обыденности, делая его исключительным.

Сергей считал каждый рассвет чудом, наблюдая за ним с неиссякаемым чувством восторга, сродни восторгу ребенка, хотя за спиной у него было почти сорок лет, наполненных непрестанной борьбою и бедами, о которых теперь способны были поведать его голубые глаза, ставшие с возрастом будто пронзительней и спокойней, да приобретенная твердость голоса, пришедшего в полное соответствие с непреклонностью мужской воли, закаленной в горнилах пережитого. Созерцание этого ежедневного чуда вдохновляло его на весь день, заряжая энергией, желанием жить и честно работать, чтобы потом, довольному еще одним прожитым днем и пусть небольшим, зато на совесть выполненным шоферским делом, возвратиться домой, к супруге и дочери.

Словно благоволя Сергею, удача была на его стороне. Он брал заявки одну за другой, спеша развести людей по сотне мест, куда их влекла жизненная необходимость, жажда любви и общения или же самая обыкновенная любознательность, такая же ненасытная, как и у средневековых первопроходцев, открывавших девственный, еще никем не изведанный мир.

Это были люди разных профессий и социальных кругов, начиная с воров и проституток и кончая юристами. Среди них было много хороших, настоящих людей, заставлявших поверить во все человечество с его неизбывным первородным грехом; поверить, что непременно однажды прервется дурная преемственность поколений, что порок измельчает и обессилеет. Особенно памятны были встречи с людьми в своем роде блаженными, каких и в наше время еще немало есть на земле: неисправимыми чудаками и жизнелюбцами, странствующими идеалистами и неудачниками, которые, проживи хоть тысячу лет, будут также удивлять оптимизмом и сумасбродством, неоправданной беззаботностью вечно юной души.

Каждый клиент за краткое время знакомства успевал рассказать всю свою жизнь, раскрывая подробно самые важные ее вехи, посвящая во все перипетии судьбы, такой же туманной и изворотливой, как и само повествование. Чего только стоила история о затяжной череде невезений, которую услышал Сергей этим днем во время поездки с одним таким человеком – беззаботным мужчиной лет сорока, необыкновенно высокого роста и нескладного, словно бы нелепая внешность передавала несуразность пути бедолаги.

Он трижды развелся, поменял десяток профессий, едва не был убит во время вахты на севере, связавшись с компанией зэков, пытался открыть продуктовую лавку вместе с приятелем, который вскоре подло предал его, присвоив общие деньги. В довершение всех бед ему просто фантастически не везло на дороге. Он несколько раз врезался в бетонные стены и опоры электроконструкций, у него загорался мотор, взрывалась на трассе покрышка и однажды, когда он стоял на перекрестке на красный свет, на него прямо с неба рухнула чья-то «Тойота», которую протаранил промчавшийся мимо «Ниссан». И хотя после этого случая он твердо решил стать пешеходом, отказавшись даже от мысли сесть вновь за руль, уже через месяц опять побывал в дорожной аварии, на этот раз пассажиром.

А еще сегодня Сергей возил изрядно подвыпившего шофера главного врача районной больницы, искавшего по всему городу унитаз, за полчаса поездки самым основательным образом посвятившего таксиста во все обстоятельства поломки сантехники и связанной с этим ссоры с женой. В этот день к Сергею в машину садилось множество пьяных разношерстных компаний, оравших во все горло веселые песни и заводивших с ним жаркие споры на темы самого высшего плана, неизменно прощавшихся с таксистом чуть ли не закадычными друзьями-товарищами: обнимаясь и душевно протягивая руки для крепкого мужского пожатия.

Так незаметно шло время. Уже над всем городом тихо тлела заря. Пепелище большого пожара на западе, мгновение назад полыхавшего на горизонте, становилось холодным, теряя прежние алые краски и очертания, расплываясь по бирюзовой воде небосвода. Начинались долгие летние сумерки. Фонари вдоль широких проспектов и улиц зажигались один за другим искусственным, призрачным светом, ополчаясь против враждебной темноты, медленно нисходившей на землю.

Был поздний час, но Сергей не спешил домой. Ему хотелось заработать сегодня как можно больше, чтобы порадовать близких каким-нибудь приятным сюрпризом, как давно уже он мечтал, но все никак не мог: лишние деньги, которые время от времени у него появлялись, тратились то на починку машины, то на мелкий домашний ремонт, то еще на что-либо. Любая проблема и неприятность требовала непредвиденных трат, отнимавших у родных Сергея частичку счастья, которую он мог бы купить им за эти деньги.

«Если я задержусь еще ненадолго, – думал Сергей, спеша по новому адресу, по которому дожидались клиенты, – то наконец-то смогу подарить дочери Саше то синее с пышным подолом и кружевным поясом платье, которое обещал ей к началу учебного года. А если и завтрашний день будет удачным, я куплю жене на юбилей свадьбы золотые сережки с сапфиром».

– Здравствуй, папаша, – упав на переднее кресло, поздоровался с ним молодой, на вид не старше двадцати пяти лет, паренек, когда он приехал на нужное место.

– Здравствуй, коли не шутишь, – ответил Сергей, окинув его быстрым взглядом, отметив худобу до пояса голого тела, тонкую шею и по-птичьи острые плечи, переходившие в слабую грудь.

– А я шутить не привык, – сказал парень, закинув ногу на ногу, и сплюнул в открытую форточку. – Шутят лишь барышни и фраера, а я с тобой разговариваю, – и он разразился глухим, лающим смехом, перешедшим в такой же глухой, словно шедший не из груди, а из пустой металлической бочки, продолжительный кашель.

– Поехали, шеф, покатаемся, – отозвался второй пассажир за спиною Сергея.

В зеркале заднего вида таксист разглядел, что этот второй был гораздо крупнее и старше товарища. Его лицо хранило отпечаток уродства, перекошенностью напоминая физиономии монстров из старинных американских ужастиков, экранизаций первых романов Стивена Кинга.

– А поконкретней? – поинтересовался Сергей, включив зажигание. – Город большой, а кататься нынче не дешево.

– Поехали, там покажу, – ответил «второй».

– Мы покажем, – сказал первый парень и вновь рассмеялся с какой-то издевкой.

– Больно много болтаешь, Аркашка, – сказал третий клиент, устроившийся на заднем сидение справа. На вид ему было лет тридцать, и небольшие очки с золотистой оправой вкупе с аккуратной стрижкой придавали ему даже интеллигентный вид, но очарование блекло, стоило только услышать его разговор, характерной блатной интонацией выдававший прожженного зэка.

– Рули к южной дамбе, братишка, – сказал он Сергею. – Получишь фиолетовый на мороженое для детишек.

– Нынче детишек мороженым не удивишь, – ответил Сергей, пытаясь выехать со двора сквозь тесные ряды припаркованных на ночь машин. – К дамбе понятно. А дальше куда? У вас там что, шабаш, что ли?

– А дальше на берег, братишка, на берег. У нас небольшой пикничок намечается в честь освобождения: шашлыки, фартовые биксы, сам понимаешь. Все давно собрались, нас только ждут.

– Всё как в сопливом кино про любовь, – добавил Аркаша. – Так ведь, Харя? – спросил он приятеля сзади, того, с помятым лицом.

– Ага, как в мелодраме, – ответил приятель.

– Вот-вот, со всяким там морем, пляжем и загорелыми лимфами.

Его товарищи так и прыснули. Харя даже затопал ногами по полу, словно в приступе редкой нервной болезни, вызывающей непроизвольные судороги.

– Нет, ты когда-нибудь видел такого оленя? – спросил он Сергея.

– А что не так-то? – удивился Аркаша.

– Уж лучше замолкни!

– Я спрашиваю, что за ботва?

– Замолкни, тебе говорят! – повторил Харя. – Не то устроим тебе кругосветку, тогда и узнаешь, что за ботва?

– Да мне-то зачем? Скажи ему, Адвокат! – и он оглянулся назад, с надеждой взглянув на приятеля в золотистых очках. Но тот лишь молчал, многозначительно улыбаясь. Эту улыбку было нельзя назвать голливудской: в ней не хватало справа пары зубов и виднелся едва приметный шрам над верхней губой.

– Да ну вас, – произнес с обидой Аркаша и отвернулся к окну.

Сзади снова послышался громкий смех, напоминавший, как машину с разряженным аккумулятором пытаются завести зимой на морозе и она заходится прерывистой очередью на одной ноте.

– Ну что, Аркашка, напустил в штаны какашку? – спросил Харя, хлопнув парня по плечу. – Да успокойся уже ты. Случаются в жизни огорчения и пострашнее.

– Сам знаешь: один раз не считается! – подтвердил Адвокат.

Аркаша сидел, уставившись в окно. По его напряженной фигуре с нервно дрожавшими, будто переступавшими с места на место плечами было сразу понятно, что он не в себе.

– Эх, Аркашка, тяжелый ты человек, – продолжал Харя. – К тебе с чистым сердцем, а ты…

– А ну-ка, замолкли! – вдруг взорвался Аркаша. – Я вам ни какой-нибудь черт или баклан, чтобы терпеть этот базар. А ты чего сушишь зубы? – повернулся он резко к Сергею. – Думаешь, это смешно?

– Было бы не смешно, не смеялся, – ответил Сергей.

– Наш разговор – не твоего ума дело. Ты что, решил мне дерзить?

– Просто я с детства такой, – ответил Сергей. – Не привык говорить: «Хочу срать», –когда хочется писать.

– Посмотрим, кто из нас будет смеяться последним! – пригрозил зло Аркаша.

– Ну и понесло же тебя, фазан! Мы же только юлоним, – прервал его Харя и обратился к Сергею. – Не обращай на него внимания, шеф, он у нас немного помешанный.

– Сявка, – причмокнув, сказал Адвокат.

– Ясно, – ответил Сергей. – Хотя мне не платят за то, чтобы я слушал всяких мальчишек. Выкину его на дорогу, и пусть себе лает на придорожных шалав и дальнобойщиков.

– Осади, шеф, – сказал Харя. – Все будет в ажуре. Таких клиентов, как мы, у тебя еще в жизни не было. Заплатим тебе косарь к косарю, как полагается, и за беспокойство и за обратный бензин.

– Все равно я его выкину. Пусть так и знает, – пообещал ему мрачно Сергей. – У меня здесь такси, а не какой-нибудь интернат для особо одаренных подростков.

– Говори-говори, – огрызнулся Аркаша, но добавить больше ничего не решился, хотя было видно, что ему есть что сказать.

Тем временем они выезжали из города. Свернув на магистраль, шедшую стороной от спальных районов, от их залитых ярко-желтым светом бетонных массивов, мерцавших сквозь ветви пролеска вдоль автотрассы, они помчались вперед в необъятность темнеющей дали. С другой стороны от дороги были уже отлогие горы и облака, серые на фоне все еще тлевшего зарева. От самой машины к ним бежали сплошные поля с жарками и клевером, наполнявшими воздух ароматами меда и нагретой за день солнцем земли.

В такие моменты, когда мир вокруг был прекрасен, даруя человеку высшее откровение, Сергей отчетливо понимал, как беспредельно любит жизнь. Временами его словно переполняло чувством неизъяснимого трепета, близкого к состраданию – жалостью к каждому мигу существования, который уже никогда не повторится вместе с этим закатом и им самим, не способным ни на долю секунды удержать ускользающее мгновение.

Ему хотелось впитать этот мир всеми порами тела, пронзить его взглядом, объять одной силой мысли, словно руками, сохранив в себе все впечатления жизни такими же яркими, как в самом начале, когда заключенная в них красота еще била живым родником. Но этого сделать было нельзя, и потому, созерцая природу в моменты наивысшего единения с жизнью, он всегда чувствовал легкую грусть, мысленно уже расставаясь с как бы похищенной, тайно подсмотренной им красотой, которая, заключенная в клетку человеческой памяти, скоро погибнет в неволе.

И сейчас, разрезая вечерние сумерки фарами мчавшегося автомобиля, Сергей пытался вобрать в себя без остатка темные линии гор вдалеке, напоминавшие очертания прекрасного женского тела, бледное зарево и поля с мелькавшими в них небольшими озерами, но не мог удержать в себе красоты и оттого лишь сильнее любил жизнь.

– Приличная у тебя лайба, братишка, – сказал ему Адвокат, закурив.

– Да, фартовая тачка, – согласился с ним Харя. – Наверное, хороший баблос поднимаешь?

– На жизнь хватает, – ответил Сергей. – Грех жаловаться.

– Жена, должно быть, в восторге? – продолжал Харя. – Так и сдувает пылинки целыми днями?

– А что тебе, брат? Завидно, что ли? Устроил тут настоящий допрос, как в кабинете у следователя.

– Э нет, ошибаешься, шеф, – усмехнувшись, сказал Харя. – Как говорится, волка кормят ноги, потому каждая сучка, усевшаяся на загривок, для нас верная смерть.

– Выходит, у каждого своя правда, – ответил Сергей.

– И то верно, – согласился Харя.

Он попросил Адвоката дать сигарету, и, закурив, принял вальяжную позу абсолютно всем довольного человека, который в точности знает, что его счастье будет долгим и никуда от него не сбежит.

– Ну и как же? Ты ее любишь? – спросил он Сергея.

– Не любил бы, зачем тогда в жены бы брал? Сам-то подумай!

– Понятно, – проговорил Харя с каким-то едким сарказмом. – А она тебя любит?

– Что ж ты заладил свое «любит, не любит»? Погадай на ромашке, раз так интересно.

– Язык у меня просто чешется. Страсть как охота поговорить, – прищурив глаз от дыма, произнес Харя, поглядывая на Сергея в зеркало заднего вида.

– Уж больно разговор у тебя нехороший, – ответил Сергей.

– А я по-другому калякать и не умею. Чай, всю жизнь по тюрьмам болтаюсь, а не по всяким там институтам.

– Да ты, братишка, расслабься, – произнес Адвокат с зажатой в губах сигаретой. – Никто тебя не напрягает. Угостись-ка табачком лучше. Он и нервишки поправит, и мысли прояснит в два счета.

– Спасибо, я к табаку непривычен.

– И зря, – сказал собеседник. – Разве добрые люди худое предложат?

– Да видимо, брат, – обиженно сказал Харя, – он за людей-то нас не принимает.

– Так, что ли, братишка? – спросил Адвокат.

– Ясно, как день. Ты еще спрашиваешь, – ответил Харя вместо Сергея.

– Не хорошо, братишка, не хорошо! Земля-то, она в форме чемодана, сам понимаешь. Сегодня ты нас обидишь, а завтра, глядишь, судьба возвратит все обратно.

– Да что вы с ним тут бакланите? – вмешался Аркаша, все это время молча копивший неудовлетворенную злость. – Я сейчас объясню ему, как нужно правильно разговаривать, – и он повернулся к Сергею. – А ну-ка, быстро прижался к обочине!

– Я сейчас прижмусь тебе по шее несколько раз, – крикнул Сергей. – Побежишь у меня за машиной пешком.

– Прижался, я говорю. Хочешь, чтобы я сам это сделал?

– Не гавкай там, сявка! Голова от тебя разболелась, – сказал с усталостью Харя, выстрелив бычком сигареты в окно.

Но Аркаша его не услышал.

– Оглох, что ли? – спрашивал он. – Я к тебе обращаюсь, – и, не дожидаясь ответа, внезапно схватился за руль, изо всей силы потянув его в свою сторону. Машина резко вильнула к обочине, обрывавшейся крутым спуском. Только неимоверным усилием Сергею удалось вернуть ее на дорогу, усмирив Аркашу сильным ударом в живот.

– Совсем, что ли, жить надоело? – проорал он.

– Эй, полегче на поворотах, – послышалось сзади.

Аркаша держался за бок и со злостью смотрел на таксиста.

– Тормози, сволочь! – задыхаясь от боли, говорил он. – Теперь ты покойник. Это так просто тебе не пройдет, – пообещал он Сергею, но в его голосе не было прежней уверенности.

– Вот ведь, падла. Чуть не закопал нас в могилу, – произнес Харя с каким-то восторгом, как бывает после только что миновавшей опасности.

– Ничего, мы потолкуем с ним позже, – пообещал Адвокат. – Ты слышал, фазан? – наклонившись к передним сиденьям, произнес он. – Будешь сегодня всю ночь у нас на флейте наигрывать.

Аркаша вновь замолчал, отвернувшись к окну, верно, почувствовав, что на этот раз перегнул палку.

– А шеф-то какой молодец! – все чему-то радуясь, похвалил Харя. – Сразу видно – человека дома жена дожидается. А может быть, не только жена, а? – смеясь, заговорщицки спросил он. – Так держаться за жизнь можно только, если каждый вечер тебе прикуривает грудастая шлюха.

– Как бы там ни было, – ответил Сергей, – но сегодня вы мне заплатите по двойному тарифу, или я вас сейчас же высаживаю. Я не подписывался на такие проблемы.

– Не беспокойся, – сказал ему Харя. – Я же сказал, заплатим тебе сколько скажешь. Косарь к косарю. Все честь по чести. Сегодня наш брат гуляет по полной.

– Или вообще, братишка, присоединяйся к нашей компании, – предложил Адвокат. – Все равно всех денег не заработаешь.

– Нет, спасибо, – ответил Сергей. – Я как-то не при параде.

– Да ты хорошенько подумай сначала! – сказал ему Харя. – Может, и девку какую-нибудь себе сыщешь. Скучно, поди, ведь с женой мыкаться. Мне, например, всегда непонятно было, как это можно спать с одной бабой больше двух раз. Ты ведь не можешь всю жизнь питаться одними пельменями. Когда-нибудь, но все равно захочется мяса или, положим, картошки.

– Или вареником с маслом, – согласился с ним Адвокат.

– Вот-вот. Или вареников с маслом, – повторил Харя, усмехнувшись удачной метафоре. – Так же и с бабами. Ну так как, шеф? По рукам? Или ты все-таки домой, к своей титьке?

– Или, – ответил Сергей.

– Как я погляжу, братишка, порядочно тебе запудрили голову, – произнес Адвокат.

– Да, стоит только однажды послушаться женщины, и она превратит мужчину в осла, – сказал Харя, – который будет каждый вечер скорей бежать в свое стойло.

– Ты всех-то под одну гребенку не меряй! – ответил Сергей.

– А что, разве неправильно?

– Уж больно погано это звучит у тебя.

– А это, как говорится, какая жизнь – такие песни, – произнес Харя.

– Просто не нужно браться за нее грязными лапами, и тогда все с ней будет в порядке.

– Обижаешь, братишка! – сказал Адвокат.

– Видишь ли, я и сам не научен хорошим манерам, – ответил Сергей.

– Может быть, были плохие учителя? – спросил Харя.

– Как знать? Может и так.

– А то мы ведь, знаешь, и научить тебя можем.

– Ну что ж, попробуй, – ответил Сергей.

Услышав такие слова, Харя придвинулся к креслу водителя, явно желая в ответ сказать ему что-нибудь веское.

– Ладно, кончайте кусаться уже, – сказал Адвокат. – Мы приехали.

И действительно, машина свернула к реке. Вдоль гравийной дороги потянулись сплошные кусты рябины, бузины и ранетки. И только местами, в редких просветах между кустарником, возвышались лохматые заросли конопли, росшие вперемешку с полынью, откуда с необыкновенной отчетливостью слышался несмолкаемый стрекот и мерный гул ночных насекомых. Чуть дальше виднелась речная вода, гладкая, словно зеркало, и черная, как смола. Над ней нависали тяжелыми ветками росшие у побережья деревья.

– Давай ближе к берегу, – скомандовал Адвокат.

– Что-то не видно здесь ваших товарищей, – ответил Сергей.

– Они там, чуть подальше. Верно, уже напились и спят как убитые.

Над рекой царила сама безмятежность. Только кваканье лягушек и песня сверчков нарушали ее тишину, и чернота встававших стеною деревьев казалась непроницаемой.

– Выходите. Дальше я не поеду, – сказал пассажирам Сергей.

– Да тут всего-то несколько метров осталось проехать. Они, должно быть, сидят возле самой косы. Это сразу за чащей.

– Нет, выходите, – повторил он, остановившись.

– Не глупи, шеф, – сказал ему Харя, озираясь по сторонам. – Где мы их будем искать без машины.

– Выходите, кому говорят?

– Так не пойдет, шеф. Это не дело!

– Ясен перец, не дело, – вмешался Аркаша. – Ты куда нас привез, овцевод? Куда мы, по-твоему, должны сейчас выходить?

– Дальше я все равно не поеду, – не сдавался Сергей.

Его пассажиры молчали. Они будто не могли на что-то решиться, это явственно чувствовалось по атмосфере какой-то гнетущей нервозности, что исходила от них. Так иной раз ощущаешь слишком пристальный взгляд, направленный в спину.

– Да что мы с ним телимся? – сказал с нетерпеньем Аркаша, достав из кармана джинсов раскладной нож. – Сунуть перо ему в бок и готово.

– Окороти, фазан, – произнес Адвокат. – Это успеется.

Очень медленно, так что почти невозможно было заметить, так медленно и осторожно, словно в этом движении заключалась вся его жизнь, вот-вот готовая оборваться, Сергей нащупал правой рукой лежавшую под ковриком фомку и на мгновение замер, дожидаясь удобного случая. Его сердце, превратившись в огромный таран, неистово билось в грудину, разгоняя по венам горячую кровь; ему жадно вторило несколько мелких сердец, стучавших в виски и почему-то в боку, под поясницей.

– Вали отсюда, пока цел, – сказал Адвокат. – Твою машину мы забираем. Она нам нужней. А ты еще на одну заработаешь. С тебя не убудет.

Сергея не пришлось просить дважды, обстоятельства складывались явно не в его пользу. Он отстегнул ремень безопасности и, приоткрыв дверь машины, приготовился было бежать.

– Только смотри мне, без глупостей, – произнес Адвокат.

– Да, смотри мне! Но для начала я верну свой должок, – остановил Аркаша Сергея.

В следующую секунду Сергей скорее почувствовал, чем увидел, как Аркаша выбросил вперед правую руку с ножом, пытаясь нанести ему коварный удар в низ живота. Непроизвольно, даже не успев осознать своих действий, Сергей подставил под нож свободную руку, и тот скользнул мимо цели, оставив на ладони кровавую рану. Другой же рукой Сергей наотмашь ударил противника ломом, но попал только вскользь, находясь в неудобной позиции.

– Ах ты, паскуда, – схватившись за правую скулу, взревел от боли Аркаша. – Теперь тебе крышка, козел, – сказал он и замахал ножом во все стороны, не разбирая направлений ударов.

Не теряя времени даром, Сергей толкнул открытую дверь, чтобы она не преграждала ему путь на волю, и попытался вырваться из машины, но в этот момент кто-то схватил его сзади за плечи, и, прижав снова к креслу, запястьем сдавил ему горло. Тогда Сергей стал отчаянно вырываться, буквально круша все вокруг себя ломом, в надежде попасть по схватившему сзади убийце. Вероятно, усилия не прошли даром, потому что вскоре он оказался снаружи, хотя сказать, как это вышло, таксист ни за что бы не смог. Воспоминания последних мгновений напрочь исчезли из памяти, а происходящее с ним сейчас воспринималось, словно в замедленной съемке, одними урывками.

Он бежал, задыхаясь, в сторону чащи, отчетливо слыша шаги приближавшихся преследователей. Его правый бок был весь охвачен огнем и с каждой секундой все больше наливался свинцовою тяжестью, такой неподъемной, что хотелось лечь, прижавшись к земле. Но необоримая сила, с которой цепляется за жизнь каждый однажды рожденный, влекла прочь от неизвестности смерти, помогая осилить ее цепенящую волю.

И все же погоня настигла его. Словно гончие псы, загнавшие жертву в ловушку, убийцы набросились на Сергея, возбужденные видом крови и жаждой мести. Собрав все последние силы, на редкость удачным ударом в лицо Сергей повалил Адвоката на землю, но на помощь ему тот же час подоспели Аркаша и Харя, с которым совладать уже было невозможно. Сергей лишь прикрыл руками глаза, заслоняясь от острого лезвия, так и мелькавшего возле самой его головы.

А потом его грудь что-то пронзило два раза, еще и еще, обжигая изнутри мертвым холодом, и одолевавшая слабость стала невыносимой. Все закружилось перед глазами, стало далеким и безразличным, и он заскользил в какую-то темную пропасть, словно под ним исчезла земля.

– Эй, что происходит? – внезапно послышался чей-то голос с реки.

– Черт, нас спалили. Валим отсюда, – прошептал Харя.

– Нет, он еще жив, – тяжело дыша, ответил Аркаша, склонившись над телом Сергея.

– Да оставь ты его, – сказал Адвокат. – Он уже не жилец.

Аркаша застыл на мгновение, не зная как поступить. В ярком свете упершихся в землю фар автомобиля темная кровь на футболке Сергея выделялась особенно четко. Словно живая, она стремительно расползалась по белой ткани и уже виднелась на животе и руках.

– Я вызвал полицию, – послышалось с берега, заросшего плотным кустарником. – Что здесь случилось?

– Рвем когти, фазан, – крикнул Харя уже возле самой машины.

– Ладно, – сплюнув, произнес Аркаша, – пускай подыхает.

И он легкой трусцой побежал за друзьями.

Через мгновение, взметнув из-под колес облако пыли, с диким ревом машина помчалась вверх по грунтовой дороге, скоро скрывшись из виду, в воцарившейся тишине застрекотали вновь насекомые, будто бы обсуждая случившийся переполох, приведший их в замешательство.

– Сынок, ты меня слышишь? – сказал подбежавший к Сергею мужчина. – Скажи что-нибудь. Я сейчас вызову помощь.

С великим трудом, словно на веках его висели пудовые гири, Сергей посмотрел на спасителя. Это был невысокий, все еще коренастый, несмотря на года, человек, одетый в камуфляжную форму и резиновые сапоги с высокою голенью, доходившей ему почти до паха. Чуть поодаль виднелся парнишка, лет девяти, вероятно, внук или поздний ребенок.

– Слышишь, Васька, дуй скорее к дороге. Позови нам подмогу, – обратился к парнишке мужчина.

– Хорошо, деда, – раздалось в ответ.

В тот же момент Васька юркнул мимо Сергея.

– Ты только не умирай, сынок. Пожалуйста, не умирай, – сказал мужчина Сергею, и, наклонившись, нащупал биение пульса. Сергей смотрел на него большими, широко распахнутыми глазами, заходясь мелкой дрожью.

– Потерпи, сынок, слышишь? – сказал дед и, сев на траву, разрыдался, обхватив руками склоненную голову.

– Господи, если бы только пораньше, если бы только немного пораньше, – причитал он, комкая волосы на голове. – Но я ведь был не один, я был с Васькой. Что бы я сказал его матери?

Сергей смотрел на него, не отрываясь, словно хотел этим взглядом передать что-то неизъяснимое, что-то гораздо более сложное и сокровенное, что нельзя было выразить словом. Странно, но почему-то он совсем не чувствовал боли, и лишь всепоглощающий холод напоминал ему о близости смерти. Холод и уже какая-то замогильная слабость, которой хотелось отдаться, утонуть в ней точно в мутной воде.

– И как земля только носит этих подонков, – сокрушался пожилой человек, дожидаясь подмоги. – Как земля только их носит, – вновь повторил он, взглянув на Сергея. Тот лежал неподвижно с остановившимся взглядом.

– Да уж, сынок, – произнес печально мужчина, – не дорого стоит жизнь в наше время.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера