Сергей Ледовских

Батон. Рассказ

Foto 6

 


Родился в Молдове. Работает программистом. Рассказы и повести публиковались в альманахах «Австралийская мозаика», «Золотое руно», в журналах «Стороны света» и «Кольцо А». Живет в Мельбурне (Австралия).

 

 

 

I

Необыкновенно сырой, скользкий, неприветливый и противный осенний вечер. По рыхлому, неопрятному небу гонит какая-то невыразительно-серая рвань; ветер толкает меня в спину, лезет под полы пальто, время от времени швыряет мне в лицо и щедро сыплет за шиворот пучки мелких студёных брызг. Нос мой устал шмыгать, щёки заледенели, ресницы с остатками туши безнадёжно отсырели и затрудняют процесс моргания, превращая его в подозрительное и беспорядочное подмигивание неизвестно кому. Я возвращаюсь домой после трудового дня, тащусь вдоль нескончаемых гаражей, за которыми будет поворот к детскому саду, за детсадом игровая площадка, а за ней уже начинается мой двор. Тащусь и с ясностью понимаю, что это - конец. То есть цепь этих кованых тёмных гаражных дверей, этих уродливых замков, этих грубых засовов не закончится никогда! Я буду вечно и безутешно идти вдоль этого бурого железа, мокрая и холодная с двумя пакетами кефира и батоном в авоське. Смирившись с такой перспективой и приняв судьбу, бесчувственно, бессознательно продолжаю свой скорбный путь. На двери последнего гаража медленно мокнет и умирает сделанная мелом надпись:

«У вашего лунохода на бампере царапина в виде буквы Х. Это сделал я. Извиняюсь». Миновав этот анонимный крик раскаянья, поворачиваю направо. В детсаду дают ужин, пахнет картофельным пюре, огуречным рассолом и подгоревшей в тостере хлебной корочкой. Над игровой площадкой возвышается баскетбольный щит без кольца. Кольцо, словно брошенный щуп миноискателя, валяется в песочнице, там же стоит забытое пластмассовое ведёрко, на треть заполненное дождевой водой. В моём дворе мрачно и пусто. По заведённой привычке начинаю считать подъезды. Счёт веду в обратном порядке, как на космодроме, – медленно, торжественно, запечатлевая в сознании каждый номер. …Два, один, пуск! Вот! Наконец-то! Мой подъезд! Уф-ф! Захожу внутрь, автоматически заглядываю в почтовый ящик, - писем нет, лишь одиноко лежит флаерс:

«собачий корм... изумительный вкус... цены умеренные, со скидкой». «Да, неплохо бы сейчас...», - думаю отвлечённо, комкаю флаерс ненужной бумажкой и запихиваю его в карман пальто. Нажимаю кнопочку лифта. «Иду-у-у-у!» - радостно отзывается тот, затем тихо ойкает, приземляясь. Врата рая распахиваются передо мной! Я легко взлетаю ввысь, ощущая, что все мои печали остались внизу у ступеней подъезда, мечутся там измученной листвой, полегли скользкой слякотью, беспорядочно валяются тёмными бесформенными лужами. А вот радости мои, неясные и неожиданные, слышу, кажется, беспокойно ожидают меня наверху у самой моей двери, возятся, визжат и хрюкают, воюя с половичком. Выхожу из лифта, батюшки! Ну, точно, так и есть! Кто-то серо-розовый c хитрыми маленькими глазками, рожицей, напоминающей поросячью, подскакивает ко мне и пытается лизнуть руку. Достаю ключ, задумчиво принимаюсь ковырять им замочную скважину. Гость в это время суетится у моих иззябших икр, обтянутых пока ещё целыми


 

колготками, затем нетерпеливо поднимается на задние лапы, упираясь передними в мою дверь, стуча коготками и слегка царапая покрытие. Замок, наконец, поддаётся, я распахиваю дверь и начинаю произносить пригласительную речь, основная мысль которой сводится к следующему: «Раз пришёл уж, то чёрт с тобой - добро пожаловать». Щенок, не задумываясь особо над нюансами моего приглашения, без церемоний лезет

через порог внутрь и вот уже резво и шумно скачет по прихожей, соображая вероятно, как бы сюда получше вселиться. Мой домашний кот Швондрик тревожно и взъерошенно выглядывает из гостиной. В его глазах читаю: «кто это такой, вообш-ще!? и что за привычка приводить в дом всякий сброд!» Гость понимает его взгляд по-своему и с горячностью юного сердца бросается к коту знакомиться. Швондрик брезгливо и спешно отступает в гостиную, взлетает там на сервант и обиженно замирает между бюстами Пушкина и Толстого.

Вздыхаю и ухожу на кухню. Вынимаю из кармана пальто смятый флаерс, аккуратно разглаживаю его и кладу на столик. Слышу позади себя весёлое постукивание коготков по линолеуму. Обернувшись и взглянув на гостя, задаю невнятный вопрос: «Уважаемый, вы любите удивительный вкус по умеренным ценам?» «Уважаемый» непонимающе смотрит на меня, радостно пятится и виляет хвостом. Начинаю объяснять: «Вот мы со

Швондриком предпочитаем вкус умеренный, зато по удивительным ценам. Почти что даром. Так, Швондрик?!» - повышаю голос. Из гостиной доносится недовольное урчание, означающее: «Я не желаю вступать ни в какие дискуссии, пока этот шаромыжник скачет у нас по квартире». М-да. Решительно скидываю пальто, хватаю «шаромыжника» под

тёплое пузо и несу его купаться.

Бурлит вода, клубится пена. Хрюканье, визг, барахтанье, брызги на потолке, смятение в душе. Как быстро у нас появляются аристократические замашки! Давно ли Швондрик сидел у колеса раздолбанной пятёрки, грязный, печальный, дрожащий, растерянный? Давно ли он наелся, наконец, перестал сходить с ума от каждой колбасной стружки, от любой рыбной чешуйки, бросил бояться непогоды, сырости и улицы вообще, не желая даже на миг возвращаться к тому, что напоминало бы ему о былых мучениях и лишениях? Совсем недавно. И вот, пожалуйста: недовольство, брезгливость, высокомерие. Сидеть с презрительной рожей и жмуриться в компании Толстого и Пушкина – любимый досуг. А на меньшее он не согласен! Не-ет! Этот вот, батон чумазый, сейчас отмоется, отбесится и тоже небось заляжет в кресле с мордой сфинкса; не подойди к нему потом без доклада и мозговой косточки. «Батон» елозит в моих истерзанных руках, восторженно повизгивает, словно кричит мне: «Мы сейчас будем обедать?! обедать?! да?! да?! как замечательно! я люблю тебя, жизнь собачья!» «А меня лично в этом доме кто-нибудь любит?!» - раздражённо думаю я. Укутываю Батона в кошачье полотенце и начинаю похаживать кругами, покачивая его на руках как запелёнатого ребенка. Он на некоторое время притихает от блаженства, затем вдруг заливается пронзительным, частым лаем. Быстро тогда его разворачиваю и отпускаю на пол; он, посвежевший, слегка распушившийся, уверенно выскакивает из ванной и бежит прямиком на кухню. Освоился уже, вижу. Я устало ковыляю за ним, покусывая сломанный ноготь. Дня не продержался мой маникюр! Одного лишь долбаного дня!! Ладно.

«Батоно, - заявляю гостю, - У нас кончился шашлык по-карски. Могу только предложить кошачий корм. Как ты на это смотришь?» «Батоно» нетерпеливо мотает головой и сопит:

«Как смотрю? да, нормально смотрю! давай, что есть, а там посмотрим! ну, давай же!»

Сервирую ему полную кошачью кормушку, с горкой. «Ешь, генацвале!» Гость мордой атакует заветный террикон и, истерично повизгивая, принимается его жрать, стучать лапами, трясти головой, стричь ушами, возить миску по полу, ударяя краем в плинтус. Швондрик из комнаты с ужасом начинает прислушиваться к душераздирающему хрусту впустую погибающего корма, мерзкому чавканью, урчанью. Вскакивает, наконец, молнией взметается с серванта и летит вниз. За ним ухает кудрявый гипсовый Пушкин; поэт со всего размаху врезается в настенную полочку, таранит стоящую на ней вазу, - что с вазой, пока неясно. «Ой-ой-ой, погиб невольник чести!» – схватываюсь с места и панически бросаюсь к хрустальному моему сокровищу. Уцелевший бронзовый Толстой зажмуривается и мысленно осеняет себя знамением...

В дверь звонят... Ф-ф-фу-у!! Ваза цела. Поэт треснул. Если постучать по нему ногтём: звук мелкий, глухой. Увы. Это – конец. Капец ему полный. Последствия позора мелочных обид... Из кухни слышу какую-то возню, сопение, негромкие, сдавленные возгласы. Наконец, оттуда появляется счастливый Батон с отвислым пузом, тащится к моему креслу и лезет на него, - кто бы сомневался! – устраивается там поудобнее...

В дверь звонят... Из кухни выходит на удивление спокойный и уравновешенный Швондрик, взглядывает на меня, растерянную, раскрасневшуюся, несуразную, стоящую у серванта с вазой в одной руке и бюстом погибшего поэта в другой; кратко делает мне большие глаза и тоже начинает укладываться. Неторопливо и надёжно располагается у подножия кресла и замирает. Застывающий взгляд его сообщает напоследок: «Он вообще- то ничего, новенький твой, только дурак дураком».

В дверь звонят настойчиво. Выхожу из оцепенения и бегу в прихожую. Открываю. У порога сын с какой-то дамой. Вижу её в первый раз. Нахальное лицо, вызывающий, броский макияж, крикливая асимметрия причёски, в мочках ушей какие-то арматурные обрезки. Одета, впрочем, по погоде, - без импрессионизма, скромно и непромокаемо. Так- так. На прошлой неделе же только, кажется, была эта, как её... Не оставляя мне времени для раздумий и воспоминаний, молодые жизнерадостно начинают продвигаться вперёд. Я под их натиском отступаю в комнаты. Они, не раздеваясь и не разуваясь, молча и улыбчиво следуют за мной. Наконец, я упираюсь тылом в край обеденного стола в гостиной, и наша процессия останавливается.

– Мама, познакомься. Это – Нина, – небрежно сообщает мне сын.

«Лида была на прошлой неделе! Вот!» - не к месту припоминаю я. Отвечаю тоже не к месту:

– А это, - говорю, - Батон, – указываю развязным жестом на собственное кресло, - Он сейчас отдыхает.

– Что ещё за Батон? – усмехается сын.

«Что ещё за Нина? – мысленно усмехаюсь я в ответ. – Что мать, что сын!» Смотрю на молодых в каком-то непонятном ожидании. «Игорь хоть чумазых не приводит», – продолжаю размышлять, оглядывая гостью. Затем, наконец, спохватываюсь, поняв свою бестактность:

– А я – мама! – сообщаю глупо и радостно, протягивая Нине руку.

– Игоря мама? – уточняет она, слегка покраснев и напыжившись.

«Шутница. Насмешница, - думаю я раздражённо, - Умная что-то слишком». Она мне уже

начинает не нравиться.

– Садитесь! – приглашаю их, - Устраивайтесь. Сейчас я вас угощу чем-нибудь... Летаю по кухне, изобретаю яства гостье, вдохновенно импровизирую. Неожиданный приход гостей - очень хороший повод, чтобы провести ревизию закоулков холодильника и кухонных шкафчиков, выявить скрытые резервы. Обязательно отыскивается куча материала для творчества с не истёкшим сроком годности. Время открытий, прозрений и надежд… Слышу, Игорь мой громко интересуется из комнаты:

– Мам, откуда он?! Поросёнок этот?!

«Сам ты поросёнок, - думаю, - И Нина твоя! Оторваться от неё не можешь! Подошёл бы к матери, да спросил по-человечески!..»

– Да, приблудный! – кричу в ответ. – Сам сегодня явился! Куда его теперь девать?!.. Кто бы ни был твой гость, рассуждаю абстрактно, его сначала нужно как следует накормить, дать ему возможность налопаться от души, помочь ему прийти в себя, успокоиться, подобреть, и лишь потом только следует определять своё к нему отношение. Именно так. Я шустро накрываю на стол, бегом несу угощения, устраиваю молодых, сама

присаживаюсь напротив. Мы выпиваем за знакомство по стакану минералки с яблочным

соком, потом, не отвлекая друг друга и не задавая глупых вопросов, принимаемся глядеть в свои тарелки. Жующая гостья лишь изредка поднимает глаза и издаёт одобрительное мычание, польщённая, я признательно мычу ей в ответ. Сытый Батон, чуя неслыханные ароматы, исходящие от стола, лишь тревожно шевелит во сне бровями. Швондрик тоже совсем от нас отвалил, разнежился на ковре и включил свой внутренний тихий моторчик удовольствия: «м-р-р-р-р-р».

– А знаете, - заявляет вдруг Нина, откладывая нож и вилку, - он ведь очень породистый, Батон ваш. Бультерьер, кажется. Денег стоит умопомраченных, я думаю. Его нужно обязательно вернуть хозяину, чтоб не было потом проблем.

«Нет, не наш она человек. Не сложится у них, - начинаю невольно соображать, - Игорёк её быстро раскусит. Выскочки нам ни к чему. Вот Лида, та была...»

– Да, вы правы, конечно, – соглашаюсь неохотно, - Так что же делать?

– А ничего, - заявляет Нина. - Мы сейчас с Игорем пройдём к нему в комнату и погуглим в интернете объявления о пропаже собак и вам сообщим. А вы

отдыхайте...

Ещё по стакану сока, и обед окончен. Мне сказано отдыхать, - я отдыхаю. Сижу на диванчике, поджав ноги, пью чай и смотрю по телевизору кино. Кресло занято, но ничего, на диванчике тоже замечательно. Фильм старый – «Ко мне, Мухтар». Смотрю и ужасаюсь. Какие же, думаю, они все сволочи, включая главного героя, милиционера этого. Служила собачка всю жизнь за кусок колбасы, жизнью рисковала, здоровье потеряла, а эти не

знают, то ли её удавить за ненужностью, то ли кончить. Суки! Ходит этот «Никулин», страдает! Друг, тоже! Возьми ж её к себе! Ну! Неужто не найдёшь ей лишний хлеба кусок, лишний метр квадратный?!.. Противный фильм. Поднимаюсь и выключаю телик. Тут являются из комнаты молодые и сообщают, что им пора, - уходить они собираются. Эта домой идёт, а Игорёк провожать её будет. Судьба у него такая. Ох, где ж живёт-то она? Дай бог, чтоб недалеко. Нахальные обычно ближе к центру селятся. Бесцеремонность и хамство требуют общества, публики побольше. Скромным и в лесу неплохо…

– Мам, не нашли мы ничего, – сообщает мне сын.

«Не нашли они, - тревожно думаю я, - Гуглили они. Компьютер-то включали хоть, когда гуглили?» Начинаю провожать их до двери.

– Мам, знаешь что, - добавляет напоследок Игорёк, - Нина вот подумала: Батон твой не мог издалека прибежать. Соседский он, точно. Дом большой у нас. Ты поспрашивай завтра во дворе.

– Поспрашиваю, - говорю. - Ты не задерживайся там.

– Он ведь у вас совсем взрослый уже! – неприятно улыбается Нина. – А вы его как маленького уговариваете...

– Ничего-ничего-о! Ему полезно! Всего хорошего! – захлопываю дверь.

«Вижу её в первый и последний раз! Точно! Я ж Игорька знаю». Совершенно успокаиваюсь от последней мысли и иду ложиться плашмя после трудового дня. Мои остальные «дети» давно уже спят без задних лап, напевая долгую, негромкую и уютную мелодию безмятежного и сытого сна.

 

II

Открываю глаза. Утро медленно и тихо лезет в окно молочно-белым светом.

– Ты это куда? Ты это зачем? - спрашиваю я его.

– Я же тихо, я же, кажется, не мешаю, - шепчет мне оно.

Опрятная, свежая белизна утра, его учтивость и нежность наводят на мысль, что день,

вероятно, начнётся возвышенно, ярко, с чистого листа, с новой строки, с заглавной буквы:

«На вашей кухонной двери с наружной стороны царапина в виде буквы Ш. Это сделал я, Батон. Извиняюсь» ...Ой! Мать честная! Что же я лежу?! Который час?! Пришёл Игорёк?! Вскакиваю с кровати и тут же едва не наступаю на сонного Батона, лежащего на моих тапочках. Он вскидывает голову и смотрит на меня беспокойным, сочувствующим, словно всё понимающим взглядом. Бережно отодвигаю его в сторонку, надеваю тапочки и начинаю энергичный утренний обход. Хотя какой там обход! Паника! Растерянно бегаю

по квартире, ощущая за спиной дружеское сопение Батона. Он за компанию взволнован и деловито носится всюду за мной по пятам... Игорь спит у себя – прекрасно! Полвосьмого - нормально. На дворе туман – не страшно. Кофе есть ещё - терпимо, но нужно купить... Стоп-стоп-стоп! Вспомнив важную вещь, перематываю воображаемую видеоплёнку до метки «полвосьмого». Сегодня ж суббота! Выходной! Вот счастье-то! Забыла совсем. Суета отменяется. Время и погода теперь теряют всякое для меня значение. Кофе вот только, кофе… Без него нельзя никак. Немедленно успокаиваюсь и говорю своему компаньону: «Ну чего? ты-то чего гоняешь как угорелый? суббота же! понял? спят все, одни мы с тобой носимся как на пожаре, успокойся, сейчас будем завтракать» ... Завтракаем. Батон ест сегодня вполне прилично, манерно даже, без ужасных пугающих звуков. Швондрик тоже проснулся, подтянулся к нам, присел, мирно ждёт своей очереди у кормушки. Идиллия. Вскипает чайник. Э-эх, поваляемся сегодня дома, телик посмотрим... Звонит телефон.

– Алё. Мама?

– Кто это?

«Какая, - думаю, - я вам мама? Мои дети все дома сидят. Что ещё за побочный ребёнок?!»

– Это Нина, доброе утро.

– Ах, Нина! Ясно.

– Вы вчера, когда представились, назвались Мамой. Имя-отчество забыли сообщить.

Помните?

– Смутно. У меня вчера был тяжёлый, эмоциональный день... Н-на работе. Боже, что случилось? Почему в такую рань? Суббота же.

– Вы разве спали? Как там Батон?

– Прекрасно.

– Вы как?

– Я? Замечательно. Вы за этим позвонили? Игорь спит.

– Бог с ним. Знаете, я подумала: вам нужно отдать Батона сегодня как можно скорее.

Чем раньше, тем лучше. Вы к нему вот-вот привяжетесь, я чувствую. Будет очень трудно расставаться. У меня есть опыт... Вот, решила вас предупредить.

– Мне что же, вот так прямо сейчас хватать его и нести?

– В ваших же интересах.

– Ну, хорошо. Допустим. У вас всё?

– Да. Действуйте. Пока.

Послал бог советчика. Нужно же кофе выпить в конце концов, душ принять. Нет, так дела не делаются. Второпях. «Батон, ты закончил? Ну и чего крутишься там!? Освободи место, дай другим позавтракать!» Он резво отскакивает от кормушки, подбегает ко мне, беспокойно вертится у моих ног. «А ко мне ты зачем приклеился? Ну-ка, пойдём». Уходим вдвоём с Батоном в гостиную. Я снимаю тапочки, приказываю ему: «Сиди здесь, сторожи!» Он покорно ложится на мои тапочки и замирает. Сторожит. Раздражённо вздыхаю и босиком ухожу на кухню. Швондрик встречает меня понимающим, сочувствующим взглядом: «Балбес полный, я ж тебе говорил». - «Не нужно меня учить, - отвечаю ему, - Сама как-нибудь...» Ох, кофе-кофе-кофе. Отрезаю ломоть хлеба, кладу в тостер, достаю масло, сыр, завариваю кофе. За окном потихоньку веселеет, уходит молочная муть, на чувствительном глянце утра, словно на погружённой в проявитель фотобумаге, начинают проступать знакомые силуэты. Заканчиваю завтрак, несу посуду к мойке, оттуда на меня укоризненно глядят чумазые предметы гостевого сервиза. Краснея от их осуждающих взглядов, я отвожу глаза и наощупь, вслепую опускаю в раковину тарелочку и чашку… Телефон звонит опять.

– Вы дома уже? Вернулись? Ну как?

– Что как?

– Вы выходили с ним во двор, поспрашивать?

– Да нет же еще!

– Поторопитесь. Поглядите в окно.

– Я глядела уже.

– Туман рассеивается. Взгляните. Солнце сейчас появится. Суббота. Хозяева Батона могут на дачу рвануть в любой момент по последнему теплу...

– Нина, как вам удаётся быть всегда такой убедительной? Удивляюсь, что Игорёк ещё в состоянии с вами спорить?

– А он и не спорит. Зачем?

– Собираюсь уже. Выхожу. Вот-вот…

– Я ещё подумала, вы сделайте так: пройдитесь вдоль всех подъездов туда-сюда... Вы слушаете меня?

– Слушаю. Куда мне деваться?

– Вот. Пройдитесь. У которого подъезда Батон беспокоиться начнёт, ёрзать,

вырываться – там и живёт возможный хозяин. Поняли?

– Куда яснее.

– Прекрасно. Жду известий. Пока.

Спускаюсь вниз с Батоном на руках. Он основательно укутан, завёрнут в мою шаль, один лишь пятачок торчит, и глазки поблёскивают. Выхожу на двор, боже мой! Полная благодать! Солнце блестит так радостно, так осмысленно, так выразительно, словно читает стихи, или исполняет куплеты. И тепло как! Ни малейшего ветерка, приятный,

ласковый день, полная противоположность вчерашнему. Надо же! У подъездов

оживление, - шумно, крикливо бегают дети, жильцы со светлыми жизнелюбивыми лицами один за другим выходят подышать, основательно рассаживаются на скамеечках. Все места уж заняты - аншлаг. Одни мы с Батоном, будто чужие бродим среди этого праздника, что- то высматривая, вынюхивая. От весёлости дня на всех лицах намалёвана рассеянность, беспечность, наши хождения туда-сюда, кажется, никому не интересны. Все с упоением слушают солнечные куплеты, а мы ходим, бродим… Десятый подъезд! Точно! Послал

чёрт эту Нину с её интуицией! Батон извивается, вертится, пихается, растрепал, разворошил всю мою шаль! Хладнокровно и аккуратно высвобождаю его, позволяю ему залезть лапами ко мне на левое плечо и немного полаять, на правое вешаю ненужную уже шаль. Так, с лающим Батоном на плече и со звоном в ухе (угадайте, в каком), приближаюсь к лавочкам у десятого. Пара дежурных старушек внимательно на меня смотрит.

– Доброе утро, - приветствую их.

– Доброе. Ищете кого? – спрашивает первая бабуля.

– Собака вот. Не из вашего ли подъезда?

– Кажись наш, - приглядывается вторая. -  Только чистый что-то больно, будто из магазина. Не похож. Наш серый весь должен быть...

– Серо-розовый и был вчера, - объясняю, - Я его мыла-мыла...

– И то правда, - радуется первая. - Животине ж уход нужен. А этот критик- паралитик, хозяин егошний, - кромешный паразит. Жена от него ушла, так он из дому выходит только в магазин. Глаза б мои...

– Носится животное день-деньской по двору, совсем одичал, - подхватывает вторая. -

Когда пустит его вечером домой, когда забудет. Стучишь ему в дверь, куда там...

– А где живёт он? – спрашиваю.

– Скулит под дверью, лает. Выйдешь, позвонишь. Хорошо, если добудишься его, откроет. А нет, так цыцнешь на собаку, успокоится вроде и спит всю ночь под дверью...

– Живёт он где?! – настаиваю.

– Известно где. В триста пятнадцатой. В четвёртом этаже.

Ну вот. Разгадан ребус. И слава богу... Поднимаюсь к лифту. Батон места себе не находит.

Нажимаю кнопочку, и тут вдруг звонит мой мобильник:

– Мама, ну что? Нашли хозяина? Отдали уже?

– Нашла. Поднимаюсь сейчас к нему... Откуда у вас номер моего мобильника?

– Догадайтесь с трёх раз.

– Ах, ну конечно... Что-нибудь срочное?

– Ещё бы. Не забудьте спросить про вознаграждение...

– Нина! Да вы что, с ума сошли?! Я буду стоять сейчас с ним там торговаться! Ну и советы! Ну и молодёжь пошла!

– Такая жизнь. Что вы? Столько нервов на Батона потратили, столько сил. Нужно быть принципиальной, а иначе это просто свинство...

– Нина! Разрешите мне хоть раз за сегодняшний день действовать по своему усмотрению!

– Ладно, действуйте по своему. Я вас предупредила. Перезвоню...

Едем в лифте. Батон измочалил мне уже всю блузку, - не то рад, не то расстроен, не пойму его. Выходим из лифта, он вдруг притихает. Звоню в дверь, - зловещее безмолвие внутри, никто не открывает. Ну вот, думаю, один нашёлся, другой потерялся. Основательно приступаю к серой, ухабистой двери и звоню непрерывной и беспокойной трелью, жму кнопку до касания носом дверного глазка, до боли в указательном пальце... Ага! Слышу наконец: завозился там кто-то, спотыкается, бормочет, покашливает… Отворяется дверь, выходит несвежего вида гражданин со следами утреннего безумия на лице, с большой жирной кляксой страдания на перекошенном лбу:

– А! Роджер. Давайте его сюда, спасибо.

– Вот, - сообщаю, - потерялся.

– Кто потерялся? – спрашивает.

– Да собака же! Ваша?

– Моя. Роджер, сидеть!

– Ваш Роджер вчера потерялся, явился ко мне...

– Явился. Нужно было гнать его. Это он гулял просто.

– Что значит «гулял»? Я живу аж в первом подъезде! Вчера погода была собачья!

– Вот и делов... Он вечером всегда приходит. Попозже.

– Ну, знаете! Смотреть нужно за своими животными! Безобразие! Я пойду тогда.

– Благодарю вас! О, благодарю...

Закрывается дверь. «Лицемер! - стою, жду лифта. – Роджер! Придумают же... Благодарит он. Сволочь... Нет, так нельзя! Непринципиально!» Решительно поворачиваюсь и возвращаюсь к двери. Звоню настойчиво и нервно. С той стороны глазка снова возня,

снова кашель, снова бормотание, словно не минута прошла после моего визита, а целый

долгий час, и хозяин успел уже вернуться в исходное своё состояние, улечься и забыться. Щёлкает замок, выходит опять этот «критик-паралитик», скомканный и разглаженный, будто флаерс, в глазах строгость и терпеливость. Слышу, Батон, тьфу, то есть Роджер позади него скачет по паркету в прихожей, суетится.

– Послушайте, - заявляю с пафосом. - А вознаграждение!

– Вознаграждение? – удивляется хозяин.

– Да, - говорю, - денежное. В объявлениях о пропаже всегда пишут: «Нашедшему денежное вознаграждение». А иначе это просто свинство!

– С денежным - проблема, – озадачивается хозяин.

– Безобразие, - возмущаюсь. – У меня одного шампуня на него полбутылки ушло.

Корму кошачьего он сожрал недельный запас.

– Даже не знаю, - размышляет критик. – Впрочем, минуточку.

Он ныряет в полумрак квартиры, начинает беспорядочно, аритмично, полифонически позвякивать, постукивать там чем-то. Слушая эти импровизации, я скучаю и на расстоянии перемигиваюсь с Роджером. Наконец критик возвращается, является не один, а в компании с важной бутылкой разодетой, расфуфыренной от донца до крышечки.

– Вот. Извольте. Виски шотландский - «Шива Регал». Умопомрачительных денег стоит. Сувенир. Я только чуть-чуть отпил, исключительно для пробы. Считайте, что полная бутылка... М-м-м-м-да... Берёте?

– И не подумаю, – отвечаю. – Меня ваш «Вшивый Регал» совершенно не интересует.

Я виски не люблю с детства.

– Конечно, понимаю. Это правильно. Логично. Да и у меня, признаться, были планы на сегодня относительно...

– Вот и прекрасно! Зачем вам губить свои планы? Посидите, отметите радость, что нашёлся вот, ваш Роджер, выпьете в конце концов...

– Правильно! Именно! Конечно!

– Понятно. Я пойду тогда.

– Уходите? А как же вознаграждение?

– Да какое там...

– Знаете что?

– Что?

– Возьмите его.

– Кого?

– Роджера. Берите! Неплохое, я считаю, вознаграждение.

– Вы серьёзно?

– Абсолютно! Это жена его покупала. Хотела создать семейную атмосферу... Не вышло, - ни жены теперь, ни атмосферы. Ушла она.

– Ушла. Ну и что? У меня тоже муж, знаете, ушёл. И нормальная у меня атмосфера в доме, - светлая, чистая, очень даже прекрасная. И животных я зря не мучаю. Одним словом, пишите тогда письменное согласие.

– Ой, да зачем это!

– Нет-нет-нет! У меня вот, невестка, - очень умная. Её Ниной звать. Говорит, что нужно письменное согласие. Чтоб проблем не было потом... – говорю и сама себе

ужасаюсь.

– Ох, ладно, что писать?

– Я, такой-то, такой-то, уступаю Роджера гражданке такой-то, находясь в здравом уме. Вы сейчас в здравом уме?

– Абсолютно.

– Вот. Такого-то числа и подпись...

Акт составлен. Принимаю совсем растерявшегося, ошалевшего Роджера, спрашиваю:

– У него есть какие-нибудь личные вещи?

– Ну какие, какие вещи! – начинает нервничать критик. – Бритва?! Кредит карта?!

– Ох, - вздыхаю, - ничего вы в этом не понимаете! Я имела в виду: игрушки, диванчик, тарелочка любимая. Тёмный вы человек. Всё ясно, беру его таким, какой он есть. Общий привет!..

Выхожу из десятого подъезда. Батон разлёгся у меня на руках, осторожно вздыхает и глядит подозрительно. «Не сомневайся, - успокаиваю я его. - Всё по закону: опись,

пропись, подпись. Роджера сдал, Батона принял. Голодранец ты только вот. Ничего-то у тебя и нет. Ладно, наживём». Он, кажется, успокаивается, начинает зевать и жмуриться от яркого солнца. Вынимаю мобильник, звоню:

– Нина? Это мама. Всё в порядке. Батон – наш!

– В каком смысле?

– Взяла его в качестве вознаграждения. Как вы посоветовали.

– Ну, ё-моё!! Ну, мама дорогая! Ну, вы даёте!

– Такая жизнь, - отвечаю. - Нужно быть принципиальной, а иначе, это просто свинство.

– Знаете что, - озаряется Нина, - у меня есть килограмм куриного фарша в морозилке.

Я беру его, заваливаю к вам, устраиваем праздник.

– В каком смысле?

– В обычном. Полкило зверям, полкило нам - на пельмени. Налепим. Я классно их делаю. Водка у вас есть?

– Сделаем, - говорю.

– Прекрасно, - отвечает. - Идите сейчас отдыхайте, а в пять я прихожу. Идёт?

– Идёт. А как же Игорь?

– А куда он денется?

– Никуда. Верно. Как вы, Нина, умеете всё логически выстраивать...

– Об этом побеседуем позже. До встречи. Пока...

Медленно уходит вечер. Игорь только что отправился провожать нашу Нину. Швондрик с

Батоном, отягощённые излишествами праздничного ужина, расположились у приоткрытой балконной двери и сосредоточенно нюхают ветерок. Я сижу вся размякшая, эфемерная, нездешняя, ощущая в теле необычайную лёгкость. Поглядываю на хрустальную вазу на полочке и решаю поделиться с котом своей неожиданной идеей:

«Слушай, котяра, - обращаюсь к нему нетвёрдо, - ты у меня такой с-солидный парень, а имя у тебя какое-то глупое - Ш-швондрик! Неправильно, как считаешь? Несправедливо. В свете последних событий я придумала тебе замечательное имя! Слушаешь? Оцени!.. Дантес! Д-дантик. А? А?» ... Дантес никак не реагирует на такое знаменательное событие

в своей жизни и смотрит сквозь меня бесцветными глазами. Батон в этот момент грузно и неуклюже вскакивает, бредёт к кошачьему дивану, утомлённо валится в его затягивающую пушистую мягкость, свёртывается калачиком, принимается усердно сопеть. Дантес лениво поднимается, следует за ним, садится рядом с диванчиком и начинает долго и терпеливо умываться...

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера