Елена Семенова

Бабочка

*   *   *

Я не поэт, я просто птичий грай,

Я чайкин клёкот и ворон картавость,

Синичий свист, скворечья филигрань,

Кукушкин счёт в ветвях не по уставу.

 

Я там, в полях, где выстрелы стрижей,

В запрудах, где гусиные органы,

Где речекряк на резком вираже

Над гладью образуется туманной.

 

Я, может, даже глупенький чирик,

Я воркованье в щели под сараем,

Мне не обидно – это ль не язык,

Что сердцем безотчетно понимаем?

 

ВОРОБЛЮ

 

О, воробьями щебечущий куст!

Кинь воробьиное слово из уст,

Стань воробьинственным взводом моим,

Где каждый воин стократ воробьим,

И без труда воробьись в тот же миг

В класс, воробьящий лихой чик-чирик.

В пир, воробляющий как во хмелю:

Я этот мир без ума вороблю!

 

АПРЕЛЬ

 

На что похожа память? На чёрный снег.

Там мокнут, гниют окурки, саднят болячки,

Там есть от чего заплакать и покраснеть,

Но все это снедь, в укромных углах заначки.

 

Чёрный мой человек, мой душевный друг

С приступами дисперсий, тоски, блевоты,

Только весной можно ум изронить из рук,

Спутать все карты, расстроить шаги и ноты.

 

Только в апреле зябкий сквозной неуют –

В оспинах грязный снег ноздреват грехами.

Кажется, ветер доносит, мол, наших бьют,

Бьют за то, что больны: говорят стихами.

 

Но, забывая про ломки – болезнь иль дар? –

Видя то танцы Эреба, то тень Эвтерпы,

Ломкий подросток выйдет вновь на бульвар

Под зябкий ветер, дождь, купола и вербы.

 

ПТИЦА-ЖЕНЩИНА

 

Женщина – некрасивая, тонкая слабая птица,

Шеей, крыльями помавает, вздрагивает в тишине.

Весь ее облик как бы торопится извиниться

За то, что она есть – во сне и наяву, внутри и вовне.

Женщина – трепетной, гордой, неуклюжею крачкой

Медленно, смешно ковыляет, подминая крыло,

Кажется, что время нерадивою толстою прачкой

Выстирало ее, выжало, высушило, выбросил?.

Женщина – внезапная, путаная, противоречивая,

С просвечивающим на щечке лебяжьим пушком,

Вдруг – заливается песней щемящей кручины

В горнице детскому Богу в доверчивое ушко.

 

ДЫШИ

 

Не беспокойтесь, вокруг перемешан воздух –

Мы одновременно здесь, в океане, в горах и на звёздах.

Дыханьем своим продуваем заборы и стены,

Скрещиваемся молекулами с теми и не с теми.

Свернёшь ли во дворик, зажжёшь ли свечу во храме –

А это всё тот же всемирный закон дыханья.

Мириады контактов искрят на гигантской схеме –

Сноп замыканий, зигзагов, шагов, ответвлений.

Груды терзаний, скрещений, загибов по кругу,

Но бывает, дыханья, как реки, впадают друг в друга.

Как Бия с Катунью становятся мощною Обью,

Междометьями взамен прежнему междоусобью

Всласть шелестят, в груди прорастают мхами,

А ведь еще иногда и в звук норовят – стихами.

 

БАБОЧКА

 

Это не страшно, когда с ласковых нежных губ

Вспархивает, стремится быстрокрылое слово –

Бабочкой синеокой садится на древний сруб,

Не зная себя и не ведая дня иного.

 

Страшно, когда без пыльцы, под иглой, в спирту,

Душно без воздуха в рамке с цветной подложкой,

В брюшке, как страх, сжимая пойманную красоту,

Чуя себя поделкой, игрушкой, брошкой.

 

Только бы тут не бросить свой однодневный век –

Через конвульсии, сдав многослойный экзамен,

С крыльями бабочки выйти в поле, как человек,

На мир изумлённо взирая выпуклыми глазами.

 

ВОЗРАСТ

 

Каждая морщинка – нежности тычинка.

Каждая морщинка – строгости февраль.

Мы с тобой примерим с козырьками нимбы

И вглядимся в смутно знаемую даль.

Нас любой бомжара со Земного шара,

Густотой морщинок запросто забьёт.

На немытых космах – со снежком тиара

И – расспросы ветра, и – бессмертья лёд.

 

ИЗ ХАОСА

 

Мелодия, строчка, огарочек мысли,

Промокшая спичка погаснет во мгле,

Но ринутся вскачь запрещённые выси,

И пташкой пристыну к холодной скале.

 

Земная кора затрепещет полами,

Поднимет широкие кряжи – бока,

И выпустит к небу строптивое пламя,

Как встарь, выбирая под стать ездока.

 

Мне страшно, над сердцем роятся и стонут

Безликие музы – и пахнет золой,

А воздух строптив и шипит отрешённо

Над топкою бездной, весёлой и злой.

 

Сейчас я, как все, растеряюсь и выйду

Средь лавы и серы, течений и вод,

Соринкой из глаза, мутацией вида,

Смешным лягушонком на склизкий живот.

 

ОСЕНЬ

 

Сердце одиноким дождём

Стынет как ртуть,

Рвётся на ветке гнездом,

Падает в пруд.

 

Утром крики ворон

Навскидку и влёт,

Ветер как зябкий Харон

Души листьев метёт.

 

Космами блёкнет трава,

Изморозь сединой.

Меряю степень родства

Между Богом и мной.

 

ЭЛЕГИЯ

 

Молитву не припомню наизусть –

Взгляну на воду, подышу на пламя,

И где-то в сердце вдруг осядет грусть

Смешными и мохнатыми словами.

 

Весь день кружат трезвон и суета,

Которые гораздо меньше значат,

Чем длящийся от носа до хвоста

Слепой кусочек верности щенячьей,

 

Кружащий заполошно возле ног.

И было бы наверно слишком жутко

Отбросить этот дышащий комок

Во имя профанации рассудка.

 

НОЧНАЯ МОЛИТВА

 

Господи, в холодном дыме

Леденеющих снегов

Сохрани моих любимых,

Словно стайку воробьёв!

Чтоб не мёрзнуть им в застрехе,

Чтобы хлеба и зерна

Накрошил бы Ты на всех их,

Чтоб ни горе, ни война,

Чтоб тепло им было, сущим,

Чтобы псом, в ночи ревущим

Не пролаяла им души

Остромордая вина.

Чтобы кучкой и тесней,

Чтоб простых рабочих дней,

Чтобы в их уютной клети

Чаще славить рифмы эти

И ловить их в свои сети,


Как блестящих окуней.

 


К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера