Моя жизнь

МОЯ ЖИЗНЬ

Я вечно надеюсь на что-то

Хоть шансов всех ноль у меня,

И снова попавши в болото,

Гнию средь гнилого огня.

И снова надеюсь на что-то

Под тяжестью звёздной парчи,

Опять угодивши в болото,

Гнию – как гнилушка в ночи.

Но снова надеюсь на что-то

За лунные гривы-лучи.

Хватаюсь я в новом болоте,

Горя, как гнилушка в ночи.

И даже в последнем полёте,

Где смерть протаранит меня,

В последнем кромешном болоте

Я крикну:

               – Огня мне! Огня!

И в лестничных гиблых пролётах

Скажу, вырываясь из жил:

– В гнилых и родимых болотах

Я всё же сгорел, а не сгнил.

И в мрачных российских провалах,

В начале последнего дня,

Болота горящая лава

По-царски обнимет меня.

Болотам я кланяюсь трижды

Среди колдовского огня…

И может, восставший Куинджи

В ночи нарисует меня?

МОЛЧАНИЕ КОЛОКОЛОВ

       Памяти моего деда Василия Ивановича Лукощука
 

                      В нём новгородская душа заговорит
                     Московской речью величавой.
                                                         Аполлон Григорьев

 
Что делать мне, ведь я не взял иврит,
Как языка, что дед мой брал на фронте,
И на иврите мой язык молчит,
Как колокол! Но вы его не троньте!
В нём затаились все колокола,
Что в Новгороде звал народ на вече,
Чей в Угличе надрыв не умолкал,
За что был бит и увезён далече.
Глухонемой я в собственной стране,
И на иврите издаю мычанье,
Как скот ущербный! И в печаль-стене
Оставлю лишь колоколов молчанье.
Ивритский не поможет мне словарь,
В него смотрю с боязнью инородца,
Когда в груди, как затаённый царь,
Царь-Колокол беззвучным громом бьётся!
Но час придёт – они заговорят,
Колокола, что я таил незримо,
И что молчали столько лет подряд
В моей груди вблизи Ерусалима!
И под конец тревожного пути,
Неся в себе лихое самозванство,
Колокола я вырву из груди,
И тем расширю русское пространство!
И, может быть, расширю я иврит,
Такое в языках не раз бывало,
В нём мощь библейская опять заговорит
Московской речью величавой.
И как река, расширится иврит,
В размыве клады вырвутся наружу,
И слышу я, дед с фронта говорит:
Язык расширить, как расширить душу!
На фронте взявший столько языков,
Не взял он только языка родного,
Но средь окопной правды земляков
В нём, как земля, подспудно билась мова.
Что делать с этой земляною силой?
Во мне подземный русский гром гремит,
Но, может,  над моей глухой могилой

Со дна души взойдёт один иврит?
И на плите могильной вспыхнет надпись
О том, кто был и сплыл в немой реке,
Но в Книге Сýдеб не пойму я запись
На трепетно-чужом мне языке.

ОТСВЕТ ЗАРЕВА

Монолог отчаявшегося поэта

Кому нужны мои победы,

Кому нужны мои стихи?..

Я в никуда от вас уеду,

Стихи сжигая, как грехи.

Я всё другое не приемлю,

Тетради, словно плоть, сожгу,

И только выжженную землю,

Лишь пепел свой отдам врагу.

Останется одно лишь марево,

Останется моя зола…

Так отступающая армия

Сжигает все своё дотла!

Спалив грехи, уйду невинно,

Куда укажет мне Господь,

Так Гоголь, сидя у камина,

Сжигал не рукопись, а плоть.

Он не имел родного дома,
Спалить который мог, увы…

Но зарево второго тома

Равно пожару всей Москвы!

И глядя в пламень горделивый,

Своё я чую торжество:

Ведь плоть моя горит на диво,

Как отсвет зарева его.

И после поражений стольких

Лишь пустоту отдам врагу,

И напоследок, как раскольник,

Я душу, словно плоть, сожгу!

ПОКАЯНЬЕ

В кругу земли, в кольце змеи,
В воздушной яме,

                             в волчьей яме,
Как разорвать круги сии,
Как снова возвратиться к маме!?

О, мама, я уже не тот,
Что проклинал тебя когда-то,
Не дай мне новый отворот,
Прими заблудшего солдата!

Когда-то прóклятый поэт,
Теперь я блудный сын – не боле,
И коль домой возврата нет,
Себя отвою в чистом поле!

Я твой давно пропавший сын,
И умоляю тебя, мати,
Средь всех твоих земных кручин,
Всплакни о канувшем солдате!

О том,что уж который год
Лежит в могиле неизвестной,
Ведь я теперь совсем не тот,
Лишь позови!

И я воскресну!

Всплакни, о мать, и обретёшь
Во мне ты – сына, друга, брата...
Осина воет,

                     шепчет рожь,
Что я вернусь к тебе обратно!