Мария Ватутина

Удиви меня и возрадуй

* * *

Все умирают – и я умирала.

Знала, как выжить, как жить – я не знала:

Если бороться – так искра ушла.

Если творить – так душа отплыла.

 

Все воскресают – и я воскресала.

Жидкие волосы гребнем чесала,

Мазала губы, писала слова,

Мыла полы, засучив рукава.

 

Я и не помнила, я и не знала,

Что многократно уже умирала,

Что, восхищенная, по существу,

Я воскрешенной на свете живу.

 

Помнить бы, как я боролась с износом,

Я не болела б, мой ангел, вопросом:

Хватит ли после скончания дней

Для воскрешения веры моей.

 

 

* * *

Дитятко говорит: я взрослое, я созрело.

Старец твердит: когда еще грянет старость!

Ангел мой, соразмеряй себя то и дело

С тем, что с остальными сталось.

 

Бесконечность опустошает знанье,

Вычерпывает закрома, поднимает сетью.

Шагнешь в бессмертие, а оно изгнанье

И все равно когда-нибудь станет смертью.

 

Смерть живет в голове, крепка у нее легенда,

Законсервированной ячейкой ведет хозяйство:

Бакалейщик, дантист, молочник, приход, аренда, –

Подозрение вызывает стойкое разгильдяйство,

 

И легенда рушится, сдают соседи.

Вот она отстреливается по всем сосудам.

Ах, какие почки, думает на бегу, буки-веди,

В винегрет печенку крошит, и привет красотам.

 

Ой, не тронь меня, мати, крылышком поднебесным.

Я уйду к древесным, судя по нравам местным,

Я уже примерила все на себя одежды,

Все тесны, и нет никакой надежды.

 

 

* * *

еще Айвазовский не написал цунами

еще собаки и кошки были рабами

еще отличалась в корне зима от весны

а мы испекли себя вот такой вышины

 

как саранча египетская в кровь напала

как смерч подхватила в один каравай закатала

и было сладко вот такой ширины

и было горько вот такой глубины

 

время мое один к одному в масштабе

время твое одноглазый фельдмаршал в штабе

командует отступление вот такой седины

считает год за десять сжигает сны

 

если мы вновь увидимся за грядой

рифов цивилизации молодой

взгляда не уроню вида не покажу

похороню и воскрешу рядом спать уложу

 

я лицемерней тезки из трех сестер

я улыбаюсь всякой во весь опор

и слова не нужны если глаза нежны

вот такой ужины вот такой нижины

 

 

* * *

Двое в комнате в обнимку на коечке.

И не страшно, ой, не страшно нисколечки.

Обуяло чувство феноменальное –

Что-то, видимо, в мозгу гормональное.

Ой, вы, префиксы-предлоги старинные,

Безъязыкие вы ласки звериные.

 

А как после умиленно сквозь слезочки

Принесет она ему две полосочки,

Ой, вы лотманы мои раз-ивановы!

На Руси почти что все мы – внеплановы.

На Руси почти что все мы – без отчества.

Материнство ты мое одиночество!

 

Спи, мой ангел, над сиротским над городом.

Испарился Дух святой сизым голубем.

Будем воздух есть и пить от капелечки –

За душой у нас с тобой ни копеечки.

Позади у нас укор обывателя,

Словно вовсе обошлось без создателя.

 

Впереди у нас дорога с ухабами,

Словно деланы мы все только бабами,

Словно катится война-каракатица,

Ну, а нам стоять, молчать, виноватиться,

Ох, вы сени мои, детские саночки,

Россиянки вы мои, итальяночки.

 

 

* * *

Если кто ошибется дверью,

Да запросится в жизнь мою,

Я, наверное, не поверю,

Как не верят вранью. Вранью.

 

Я – пускай и сама иссохнув

И возжаждав любви любой –

Дверь открою и, тихо охнув,

Дверь закрою перед тобой.

 

Я отвыкла. Мне нужно мало.

Здесь у нас, где простой словарь,

Все навечно: ветра и скалы,

Утлый дом, на крыльце фонарь.

 

Перед ним, мотылек, не висни,

Мимоход, не спеши любить.

Он лишь слабенький признак жизни

И обманчивый, может быть.

 

 

КЕМЕРОВО

 

Били в груди себя всею кодлою,

Отрекались от властной брони,

– Вороватые, хамские, подлые, –

О себе говорили они.

 

Выходили в веригах под камеры,

Признавали вину за собой,

БМВ отдавали и Хаммеры,

Предлагали себя на убой.

 

Ждали участи, плакали многие,

Покаяния ставили в пост,

И скорбели, скорбели, убогие,

Подогнав микрофоны под рост.

 

А потом среди этого хаоса

Как-то прямо у них изнутри

Выползала рекламная пауза

Про подгузники и Педигри.

 

 

* * *

Саднит прозренья раненая ветошь,

Когда ты ночью, выйдя на балкон,

Вдруг видишь: весь пейзаж скрывает ретушь,

А там, за нею, ребус помещен.

 

Поди-ка продерись за огражденье.

Перед тобой за ретушью тугой

Несбыточных фантазий громожденье,

Бесхитростно владеющих тобой.

 

Се – лабиринт, не выбраться на звуки.

Ты в западне, как мотылек в горсти.

Идеалист, куда ты тянешь руки?

Кого ты просишь чашу пронести?

 

Старенье слепоту усугубляет,

Ты меньше понимаешь, чем назад

Лет пятьдесят. Собака в страхе лает

На плазменный из волн аэростат.

 

А жизнь бы упорядочить недурно,

Но ты ее не можешь объяснить

И обобщить в систему. Все сумбурно,

И некого в провале обвинить.

 

Вот – мир, что в ощущениях дается,

А ощущений нам не занимать.

Собака лает. Дура, это ж солнце,

Чего ты так пугаешься опять?

 

Короче, здесь в ходу лишь пара правил:

Всегда направо, выход там, где вход.

Да ты ведь сам свой ребус и составил,

И знаешь все ответы наперед.

 

 

ПЯТИДЕСЯТИЛЕТНИЕ

 

Обломки памяти – на выброс.

Обновки больше ни к чему.

Смотри, какой тут город вырос,

Приезжий, судя по всему.

А мой? Где – мой? Ушел сдаваться?

По переулкам бомжевать?

А мне куда теперь деваться?

Как век недолгий доживать?

Всех изучили: коммунистов,

Солдат великой мировой,

Шестидесятников речистых,

Солдат эпохи игровой.

А нас – как не было, ребята,

Нас не спросили ни о чем,

Как будто мы бойцы штрафбата

И в дальних планах не сечем.

Нас подставляли под снаряды

Других – безжалостных – времен,

За нами шли загранотряды,

Ты помнишь этот перегон?

Когда нам вольную давали,

Мы не хотели уходить.

Но ту страну, где нас зачали,

Цари решили распустить.

На нас опробовали смену

Формаций, выхолост идей,

И это мы платили цену

За возвращение в людей –

Прекрасной юностью распятой,

Малопригодностью подчас,

Талантов чашей непочатой

(Поскольку было не до нас).

Теперь нас лишь пережидают,

Чтоб искупили и ушли,

А бабы новых нарожают,

Не помнящих былой Земли:

Как пах огурчик с дачной грядки,

Как пел днепровский соловей,

Какие страшные порядки

Мы в жизни видели своей.

Мы, люди первых ноутбуков,

Первосвятители мобил –

Пейзаж для виртуальных внуков,

Не посещающих могил.

Им разжуют и в рот положат:

Про конформизм и средний класс.

И даже к лучшему, быть может,

Им ничего не знать про нас.

 

 

* * *

Перед немощью, перед самою-самою немощью

Озаботься какой-нибудь мелочью.

Музыка пусть нарисует тебе простор.

Посмотри на него в упор.

 

Ты стоишь на мысе Канаверал или

На оконечности Африки, где смерть уже победили,

Но еще не справились с отдаленностью от человечества.

Хочется молодости, как древнегречества,

 

А скоро ни ручкой, ни ножкой, ни мышкой…

С последнею книжкой подмышкой,

Как с градусником, – сидишь в пигменте, в венках,

У растлителя-возраста на коленках.

 

– Ляжешь – не встанешь, старость – анастезия, –

Говорила девяностолетняя Анастасия

Ивановна в телекамеру (вот пристали),

И бежала дале.

 

 

* * *

В начале новой эры концентрируются времена,

Словно боги, не чуждые оптимизма,

На новом выводке, на отборных гениях, на

Блюющих на палубу по слабости организма.

 

Крепкие не в чести, потому что стоять на своем –

Дикость. Это мы – незамеченное поколенье –

Еще живые, но уже забытые, иногда встаем

На пути, но – моргни – и нет никого. Виденье.

 

Это мы собираемся на закрытые вечера

В музейчиках и театральных подвалах.

Не типовые, не чипированные вчера –

Сегодня мы в списках отсталых,

 

То есть подлежащих забвению. Президент

Так и сказал молодежи: настал момент,

Поле расчищено – стройте свою систему,

И улетел за стену.

 

 

* * *

Удиви меня и возрадуй:

За грядами церквей и падуй,

Там, где солнце всходит из вод,

Напиши мне над солнцем – «Вход».

 

Ты, прижимистый, не затратный,

Удиви меня, удиви

И в пустынной тиши закатной

Дай последней глотнуть любви.

 

Удиви меня добротою,

Покажи мне, чего я стою,

Пусть душистая трын-трава

Мне прошепчет, что я права,

 

Что слышна своему столетью,

Что верна моя колея.

Удиви меня тем, что смертью

Не закончится жизнь моя.

 

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера