Золушка и Людмила Улицкая

Мария Рубина – поэтесса из Массачусетса, урожденная петербурженка, постоянный автор журналов "Чайка" и "Фонтан", создатель немногочисленных лирических и

многочисленных юмористических стихотворений,

миниатюр и афоризмов, в том числе беспардонно ушедших в народ.

Жизнь у Зойки не заладилась ещё до рождения. Сначала умерла мама - хрупкая слепая преподавательница физкультуры в школе для умалишённых, тяжело рожая старшего брата Волика. Потом умер и сам Волик, объевшись белены в пионерлагере "Внешние воды".

Так что уже в младенчестве на Зойку свалилась вся тяжёлая работа по дому – то пелёнки себе простирнуть, то прогладить их с пяти сторон, то горшок вынести. И когда домой неожиданно вернулся её отец, профессор Лесоповальский, отсидевший в соседнем амбаре пятнадцать лет за тунеядство, – его встретила ладная мускулистая деваха с озорной чёлкой на левом глазу и бельмом на правом. (как-то на правый глаз ей упала кастрюля с борщом, который потом доедали всей огромной коммуналкой – долго, с искринкой, с огоньком, как и принято было в те голодные годы).
Профессор вернулся не один, а с новой супругой. Высокая, дородно-полнозадая, с сильным зычным голосом, Скалка Меценатовна быстро стала хозяйкой в новом доме: поставила в каждой комнате по трёхспальной кровати, и спала на них по очереди то утром, то днём, то вечером. Двух своих дочерей – Розку и Ривку и сына Петрика она тоже родила во сне. Петрик родился болезненным и слабеньким.
– Не жилец, – сочувственно вздохнула повивальная бабка Сидоровна, посмотрев на десятитикилограммового Петрика, и без сожаления выплеснула его из ванны.
Сначала Зойка долго плакала, но через две минуты привыкла и уже радостно гоняла по дому со шваброй и веником. Работы ей только прибавилось. Розка (высокая, начинающая лысеть брюнетка) и Ривка (в отличие от сестры мелкая, чуть выше стола толстуха с чёрными кокетливыми усиками)  росли белоручками и водили в дом мужиков, за которыми надо было подбирать пустые бутылки. Помогать было некому. Первая домработница Феня, – рассыпчатая белокурая старушка, утонула в тазу для стирки. Наняли было другую – маленькую, кругленькую Нору Моисеевну, но и та долго не продержалась, в первый же вечер закатившись под плиту, да так там и сгинув.
Профессор Лесоповальский уже давно не занимался воспитанием дочерей, с головой уйдя в защиту чести своей диссертации о перспективах размножения жуков-говноедов в условиях Крайнего Юга.
В декабре Зойке исполнилось пятнадцать лет, и в её жизни вдруг начались прекрасные превращения.
Сначала у неё вырос обратно правый глаз. Часто, перед тем, как лечь спать, Зойка вынимала глаз и рассматривала его перед зеркалом, удивляясь матовой округлости этого странного стеклянного шарика.
А потом случилось и вовсе чудесное.
Из деревни Гнилые Кирзаки неожиданно приехала сестра профессора Лесоповальского – Хава Нагиловна. Семейные предания гласили, что пару веков назад тётка была тяжело ранена во время русско-турецкой войны. С тех пор она не расставалась с крючковатой палкой, с которой она ходила и в мир, и в сортир, и на пир, а бывало, что и в сумасшедшем доме с ней лежала.
– Ну что, племяшка, замуж тебе пора! – гнусавым голосом проскрежетала тётка Хава.
В ней – худой и сморщенной, уже трудно было узнать ту весёлую кокетливую хохотушку Хавочку, из-за которой застрелилась вся 13-ая мужская гимназия, включая директора Спицына и сторожа Гаврилыча. Теперь Хава Нагиловна походила на зелёные перцы, которые Зойка запекала по праздникам в изразцовой, подёрнутой плесенью печке.
– Девка на выданье, а глянь – в каких опорках ходишь, – добавила она, тыча Зойке суковатой палкой в правый глаз.
С этими словами тётка достала из вещмешка крошечные туфельки.
Затрепыхав всем организмом и едва наметившейся грудью, Зойка примерила туфли и заплакала от неожиданно переполнивших её новых ощущений.
С тех пор с новыми туфлями она не расставалась. Так и влюбилась, щеголяя в новых туфлях, случайно встретив в коммунальной ванной водопроводчика Шурика Николаевича.
Щуплый, корявенький, страдающий синдромами Туретта, Табуретта, Дауна и Аппа, Шурик Николаевич казался Зойке молодым Богом. И плевать ей было на то, что ни пришить, ни пристегнуть к нему было давно ничего нельзя, и что у корявенького Николаевича где-то в Старокозловской области вот уже который год угасала от родильной горячки молодая жена.
Шурик Николаевич давно вёл двойную жизнь. Днём он работал водопроводчиком, а по ночам подрабатывал диссидентом, распространяя перепечатанные на стареньком ундервуде речи Леонида Ильича Брежнева на 10-м съезде КПСС. Изредка ему удавалось распространить "Блокнот Агитатора", за что он был неоднократно бит в местном отделении милиции.
По ночам они встречались в ванной. Шурик Николаевич читал Зойке выдержки из книг Брежнева "Целка", "Большая Вода" и "Вырождение". Зойка, затаив дыхание, слушала.
Они включали холодную воду на полную громкость, чтобы не разбудить спящую долгим беспробудным сном Скалку Меценатовну, и читали, читали до полного посинения. Так прошло три года. Дом снабжался холодной водой бесперебойно, несмотря на случившиеся за эти годы четыре гражданские войны и один путч.
К концу третьего года, уже окончательно посиневшая Зойка заболела. Шурик Николаевич грел её озябшие ножки, подёрнутые синим инеем, в своих корявых мозолистых видавших виды ладонях, но включить горячую воду так и не догадался. Да и что было взять с измученного двойной жизнью, самого дышащего на ладан старого идиота.
Зойкины похороны прошли скромно. Скалка Меценатовна продолжала спать, Розка и Ривка уже давно повыходили замуж и нарожали целую гору внуков, а профессор Лесоповальский окончательно выжил из ума не только себя, но и руководителя проекта по так и не защищённой диссертации о жуках-говноедах Федю Шмулевича.
И только маленькие Зойкины туфельки одиноко валялись по всей квартире, медленно покрываясь ржавчиной и медным купоросом. Изредка забредавшие в старую покинутую квартиру бомжи, тщетно пытались примерить полуистлевшую Зойкину обувку, хотя туфельки налезали им только на большой палец руки.
Но это уже совсем другая история.

Сентябрь 2012-Сентябрь 2012. Бостон-Хьюстон-Смит энд Вессон-усадьба Маманегорюево.
Перевела с улицкого Мария Рубина-переводчица.