Подслеповатый демиург

 

Поэт и художник. Автор нескольких книг стихов. Публиковался в журналах «Звезда», «Знамя», «Арион» и многих других. Редактор литературного альманаха «Белый ворон», удостоенного 1-й премии в международном конкурсе «Лучшая книга года», Берлин 2012.

 

 

 

***

Подслеповатый демиург

и безобидный идиот,

пуржа глаза снегами пург,

наощупь движется, бредёт,

шагает с жизнью налегке –

ему легко идти дано –

бормочет смерть на языке,

блаженно вымершем давно…

 

И с каждым шагом смерть длинней,

но я не ведаю, дурак,

подземное змеенье дней,

ночей, отпущенных во мрак.

Беспечные – и ты, и я –

безумье держим взаперти

на тонкой кромке бытия,

на еле видимом пути.

 

И я кричу: «Открой! Открой!»,

так что меня туда влечёт –

в библейский беспощадный зной,

где все круги наперечёт,

деревья голы, воздух сжат,

морозный ветер сеет свет,

где наши двойники лежат,

а наших душ в помине нет?

 

 

 

ИЗ  РИЧАРДА  РОРТИ

 

                                  о.Томашу Достатнему

 

«His glassy essence, like an angry ape

Plays such fantastic tricks before high heaven»

                                              Shakespeare

 

А ты опять о зеркале природы

твердишь, бормочешь, зараженный зудом!

Декарт и Кант, и Лейбниц, и Спиноза –

шарманка заунывная твоя.

 

Могу себе представить любомудров,

их нудные протесты против Бога

и преклоненье перед Человеком,

чей жизни смысл им удалось прозреть!

 

А между тем, метафора познанья

обычным глазом кажется мне мутным

убогим суррогатом постной веры,

ленивым оживленьем средь теней.

 

Наш ум зеркален, сделанный из стекол

субстанции возвышенной и тонкой,

он светится, не затененный телом,

и с ангелами горними роднит.

 

Но человеку при его гордыне,

в его житьишке глупом, скоротечном,

о даре сущности зеркальной неизвестно –

кривляется мартышкою в трюмо.

 

И плачут ангелы над трюкачом злобливым,

они бы, бедные,  до колик досмеялись,

будь на минуту смертными, как люди,

не сознающими невежество свое.

 

 

***

Пыхтит маневровый,
споткнулось молчание – звук,
Зачехлены тени, зажмурены
льдистые лужи,
В застегнутом наглухо сквере
брожу, близорук,
Душа для видений ослепла
внутри и снаружи.

Раскроен по меркам ненастья
осенний разброд,
Отклеилось время
от вмерзшего в холод пространства,
Афишей кружится
в дыре почерневших ворот,
А мне – недород,
неустройство и непостоянство.

Вторичные признаки жизни –
сомненье и страх,
И слышится темное слово,
как злая обида:
Вглядись в этот лист, через осень,
и морок и прах
На дряблой ладони проявится
карта Аида.

 

***

Однажды я жил в стороне от дороги,
Где холод, и ночь, и темно.
Сосед забредал, доходяга убогий,
Весь вечер мы пили вино.
Он в грудь барабанил и бил что есть мочи,
Кричал: «Ты не любишь меня!
А я с каждым днем становлюсь все короче,
Я в дым ухожу из огня!
Меня в этом чаде не видно, быть может,
И листья, сгорая, шуршат!
А ты все долдонишь:  "О, боже! О, боже!"
Но боги твои не спешат!»
Он плакал, и поезд на станции дальной
Сбривал оголившийся лес,
И жизнь нам казалась дробинкой случайной,
Мишени пристрелянной без.
Бодали рассвет деревянными лбами,
Сидели с братком до зари.
Мы мертвыми с ним целовались губами,
И в дым выгорали внутри.

 

 

***

 

«Мы умерли. Зато могли дышать...»

                                           Пауль Целан

Ну, вот и все. Мы умерли – дыши!
Карминовый закат над головою,
Омытые любовью голыши,
Взаимному подвластные прибою.
Свободе безымянности ура!
Дай имя мне надежное, простое.
Мы были живы, кажется, вчера,
И задыхались в комнатном настое.
Там гибли розы желтые в глазах,
Нагие вещи мучили ночами,
Мы гнали страсть визжать на тормозах
И прогорать холодными свечами.
Мы подгрызали корни у небес,
Мы чтили ересь – циники, зелоты.
Теперь мы умерли, и я в тебе воскрес,
А ты – во мне. Но я не знаю, кто ты.

 

 

 

***

 

                                     Саше  Петрушкину

Под градом небесным незримых частиц –

Ландрин, монпансье, леденцы –

Шеренга солдат марширует без лиц,

Сосущие свет мертвецы.

 

Дрожит стеклотара зеленой слезой,

Солдаты спешат за вином,

Их лупит по темечку дождик косой,

И ближний закрыт гастроном.

 

Застыли в пейзаже и лошадь, и грач,

Луна в эпоксидной слюде,

Контуженный ветер, простуженный плач,

Круги по свинцовой воде.

 

Сгущается воздух в корунд и топаз,

И ты к нему ухом приник,

Все ждешь, будто смерть рассекретит твой час,

Наивный младенец-старик.