Задворки тихой каторги

* * *

Цвети в каких-нибудь парижах,

А мне оставь с моей бедой

Скользить над озером на лыжах,

Над омертвевшею водой.

 

Ни с этой ревностью дурацкой –

Ни с чем ко мне не подходи.

Какой сегодня клокот адский

И лед сплошной в моей груди!

 

Вглухую сказанное слово,

Вотще пролитое вино.

Возьму и встречного любого –

Теперь не все ли мне равно?

 

* * *

Хоть в платьишке из ситца,

Хоть в шелковом пальто –

Уйти и не спроситься,

И не найдет никто.

 

В трамвайчике, в карете

По жизни разъезжать –

И нет руки на свете,

Способной удержать.

* * *

Говорят... А что говорят?

Говорят, в Москве кур доят.

Говорят, у него жена.

Говорят, что и не одна.

 

А в Казани-то!.. нет, в Рязани!..

Чебуреки – и те с глазами,

Беляши с курносыми носиками,

Говорят, что и бабы с хвостиками –

 

С поросячьими. Пусть болтают!

То Нибиру у них летает,

То навек пропадает греча,

То судьба мне ломает плечи.

 

Промолчу.

Ни му, ни чу-чу.

 

* * *

Боюсь, что мне не будет хорошо –

С тобой ли, без тебя, не очень важно.

У этой вот любви такой душок –

Коричный, мятный, перечный и влажный.

У этой вот, бессмысленной, но все ж

Рукой дразнящей стиснувшей мне горло…

Убьешь ли, нет, конечно, не убьешь,

Но ужас жизни – вот он, непритворный,

Но ласковая кромка бытия,

Сверкающая лезвием полночным,

Но ты, но я, но ты, но ты, но я,

Но препинанья, точки, многоточья. 

 

* * *

Птички мелкоколибри и крупноколибри

Пробивают навылет цветочное сердце.

Я в прокуренном баре тяну «Куба либре»,

Я под зимним дождем доплываю до дома.

Говорю: если только я буду живая,

Обещаю тебе – разучусь ненавидеть,

Заведу себе розовый автомобильчик

И собаку... Да я не умру, ты не бойся...

 

* * *

Камень белый, камень черный на груди –

Пой, Офелия, по берегу иди.

Не своя сама, не мужняя, ничья,

Всю-то Вечность ты лежишь на дне ручья.

Всю-то смерть твою тебе забвенья нет,

И в руках твоих полынь да луноцвет,

Рыбий панцирь драгоценный на груди,

Над рекою – августовские дожди.

 

* * *

Вдоль Невы отчего б не пройти,

Погрустить о потерянном горе –

Было, было возможно почти,

Было-сплыло в Балтийское море.

 

И не знаешь, куда себя деть,

Чем бы сердце занять с непривычки –

Только в серые волны глядеть,

От случайной прикуривать спички,

 

Не заплаканный взгляд поднимать

И топить его в холоде водном.

Запоздало и вдруг понимать,

Что душа вне печали бесплодна.

 

* * *

Белея лицом, ты уходишь из дома

Без четверти десять, пугая домашних,

В ночные кварталы дорогой знакомой,

В стеклянную башню, веселую башню,

Где плещется ром и гуляет текила,

Где виски с дымком и певичка из джаза…

И все, что тебе тяжело и немило,

Забыто, убито, не нужно ни разу.

 

А нужно по сотке еще – и закуску

От шефа, и боль перебить коньяками,

И жизнью нескладной, и тропочкой узкой

К подъезду тихонько скользить башмаками.

 

Ни средний твой возраст, упавший на плечи,

Ни то, что ни друга, ни пса, и постыло

Вот так бедовать, это, в общем, не лечит,

Но все же становится проще, чем было.

 

* * *

Моей Мэрилин, с любовью и нежностью

 

В твое Нигде из моего Не-вечно

Давно курьерских душ не напасешься:

Летят, сметая жизни и преграды,

Как бабочки безумные на свет –

Стеклянницы, павлиноглазки, совки,

Эуклеиды и геометриды,

Они горят и плачут ультразвуком,

Но все-таки опять – летят, летят,

Летят, летят, горят, горят, и снова,

Из ночи в ночь, из века в век, так надо,

Нас создали крылатыми на диво,

Нас предали случайному огню,

Его полету, песне, совершенству,

Что насмерть нам обугливает крылья,

Алипия, урания, белянка,

Сатурния бессонная моя…

 

* * *

…Зная цену себе и обиде,

На брегах Танаира сего

Я тоскую, как ссыльный Овидий,

И не мило вокруг ничего.

Как москвич за пределами МКАДа, –

Всюду варвары, Рим где, Эллада? –

Удрученный чужим бытием,

Я дрожу, и дышу, и целую

В темной ладанке землю родную,

Сладко-горькое имя ее.

Все же прочее – мелочи, право:

Нелюбовь и негромкая слава,

И недобрые взгляды богов

На – спасибо, что свыше не зорки! –

Тихой каторги нашей задворки

У недальних чужих берегов.