На краю ойкумены

Александр Соболев

/Ростов-на-Дону /

 

 

 

 

 

 

***

Игуана лежит, обдаваемая океаном.

Под гнездовьями птиц, не оставивших в скалах пустот,

на уступе горы, утонувшем подножье вулкана,

на краю ойкумены из дикого туфа растёт.

 

Игуана лежит. Зародясь у Барьерного рифа,

разбивается вал, принося на крутых раменах

золотисто-багровое.  Громоподобным редифом

мировой океан называет свои имена.

 

Игуана лежит на камнях. Орхидея заката

разгорается ярче и яростней. Вечность назад,

и сегодня, и, может быть, завтра – из брызг розоватых

на пылающий мир щелевидные смотрят глаза.

 

Далеко континенты. Природы цари и питомцы

заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов

прорастает история… Но от громадного солнца

изливается встречная сила, тепло и любовь.

 

И пока этот остров лежит на груди океана,

а до гибели прежнего мира не так далеко –

артефактом планеты, чудесным и подлинно странным,

неизменным тотемом лежит допотопный дракон.

 

Репетиция отплытия

сон в летнюю ночь

 

Снилось – не снилось…

В дремоте разума –

прямо со сцены – спешим на пристань…

Труппа сегодня проводы празднует

провинциального – но артиста.

Эта гастроль не дала ни рублика,

пьеса, однако, стоила риска.

Всех благ,

добрая публика,

я задержался, но здесь – близко…

 

…Трап – убран, качается палуба.

Лепту – стюарду, паспорт – в компостер…

Тут ни присесть, ни поесть, и, стало быть,

мы на борту недолгие гости.

Нá руки – бирку с моей фамилией,

медный квадратик, где даты выбиты.

…Тёмную длань кладет на кормило

наш перевозчик, до блеска выбритый.

 

Звон рынды…    Лики и венчики…

Кто-то платочком заплаканным машет.

Пляшут у бóрта пёстрые венички

с чётным числом гвоздик и ромашек.

Волны забвения…  Мыслей пунктиры:

– Не избалован был бенефисами…

– В общем-то, вовремя…

 

Только в квартире

жмется в углу стишок недописанный.

В тапки хозяйские тычется мордочкой,

тихо скулит в передней под вешалкой…

Ни поминальной лапши, ни водочки

нет недоростку осиротевшему.

Впрочем, для прочих много настряпано.

Милости просим  всех провожающих.

Вот и пирог на чистенькой тряпочке,

масляным боком свет отражающий,

не именинный, но и не свадебный.

(Ломтик оставят – вечер-то чей?)

Сосредоточься – и вот он, нá тебе –

в ласковых бликах церковных свечей…

 

…Мой капитан, похожий на Беринга,

я по воде отпускаю пирог!..

Может, пока что – за ним, вдоль берега?..

…Что же ты держишь руль поперёк!?..

 

Сверхновая

 

Когда  холодные  циклоны уже утихнут над землей,

и станет мхом  на южных склонах перегоревший рыжий слой,

замельтешат в пещерах крылья, покинет отмели отлив

уже с одной свинцовой пылью...

 

Когда, коросту соскоблив,

перетерев бетон на щебень в пространствах всех материков,

пойдет назад лиловый гребень тысячелетних ледников...

 

Когда из почв, насквозь прогорклых, из глубины, из черноты,

на остеклованных пригорках родятся странные цветы,

в кустарниках пролягут тропы, проснутся шорохи...   Когда

в огромных кратерах Европы заплещет талая вода...

 

Когда в долине Потомака, встречая свой последний день,

разумная полусобака ударит кремнем о кремень,

и задымит трава сухая, восторгом шкуру ознобя...

 

… тогда нависнет, распухая, распространяя из себя

испепеляющее пламя, слепящий смертоносный жар,

над океаном, полюсами, над вспыхнувшими волосами

непредставимо колоссальный

кошмарный  ШАР.

 

Взлетит когтистая рука косым движением защиты –

но испарятся облака, и станут плавиться граниты…

И грянет огненная кара под рев вселенского пожара,

под треск континентальных плит.

За нарушение запрета звездой убитая планета

кровавым паром закипит.

 

И станет мир пустыней снова, и из него исчезнет слово

на миллиарды лет вперед,

когда в пылание Сверхновой вишневой косточкой багровой

Земля  скользнет.     

 

***

…Но в целом проблема навряд ли сводима

к инверсии времени и остальному

похожему.

Ветер играет гардиной,

негаданным гостем гуляет по дому.

Хорошему дому. На остове крепком,

проросшем в сплочённый гранит плоскогорья,

как гриб-дождевик или ладная репка,

у мелкой лагуны холодного моря.

На склоне пологом, под месяцем талым

прилив охватил вересковую пустошь.

И вот – родники отливают металлом,

и тени родятся узорно и густо.

Ложатся на ветер полярные совы

по пеленгу пищи, по лемминга писку,

и ярко восходит звездой невесомой

корвета доставки зелёная искра.

 

Ночная приборка. Проворные крылья

над каждой поверхностью. Влажные блески

на свежих мазках Писсарро и Мурильо.

Столбцы статуэток угрюмы и вески,

а глянцевый камень жуков-скарабеев

пылает багрово, темно и устало.

Их много по дому. И властно довлеет

подробность и подлинность каждой детали.

Апрель – и, подобная белой лакуне,

зима отступает. И мхи лиловеют,

и рыхлые льдины плывут по лагуне,

и ветер по комнатам бродит и веет

весенним беспамятством, северной грустью…

…На куполе – пятна последнего снега,

и дом открывает приёмное устье

для семечка капсулы, канувшей с неба.

Там всякое: фрукты и овощи Кубы,

субмодули, древняя книга поэта

и женщины письма, которая любит,

но больше не сможет – собою об этом.

Рукою написаны… Тёмен и странен

его кабинет, где светлело ночами

от тихой улыбки её голограммы.

И образ Марии Челесты печален.

 

Закрыты каналы. Слепы терминалы.

Убивший источник хрональной заразы,

ничком у окна – человек, терминатор,

принявший судьбу и отдавший приказы.

Судья Атлантиды и времени лекарь…

Устала его коронарная мышца –

и нету у дома теперь человека,

знакомого с Буддой, Рамзесом и Ницше.

 

Кукушка

 

Пахнет лето смородиной, сорванным яблоком,

и соседским тельцом, и привядшим сенцом,

и тоскует кукушка, каким-нибудь зябликам

поручившая сдуру родное яйцо.

И не стоило, может быть, рифмы подвёрстывать,

по банальному поводу тратить строку –

столько их извели на разбойницу пёструю,

бередящую душу протяжным «ку-ку» –

но душа, ускользая в зелёное, влажное,

где кричит-не устанет беспутная мать,

полагает такие резоны неважными:

приказала – и ты начинаешь  считать…

 

…И попробуй не верить кукушкам и женщинам,

если глупая птица от летних щедрот

долистала остаток, цыганкой обещанный,

и, секунду помедлив, добавила год!

И молчит… обещает большие каникулы…

Но потом,

              ради праздника,

                                       теша сердца,

оглашает Вселенскую Тайну великую,

и для всех загадавших – бессмертие кликает,

и кукует, кукует… уже без конца…

 

 

С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке