Захар Шал

Спальник. Удар. Рассказы

Foto4

 


 


(Псевдоним Виталия Махнача). Журналист и прозаик. Родился в 1988 г., окончил Белорусский государственный университет, социолог. Журналист-фрилансер. Живет в Беларуси.  В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.


 


 


СПАЛЬНИК


Рассказ


 


Маргинальность


 


Потолок. Серые тени. Что это? Ветки деревьев качаются, и дрожат их двойники на потолке комнаты. Какие-то круги. За окном шорох медленно едущей машины. Окно освещается рассеянным светом фар. Запах женщины. Ни с чем не сравнимый. Тихо спит. Тёплое тело. Нежное? Сейчас и для меня – да. Хорошо. Не в своей квартире. Здесь ничего мне не принадлежит и ничего не сковывает. Валяются мои джинсы. Уходить не хочется. Но время – деньги. Очень часто эта фраза становилась для меня максимально конкретной…


 


* * *


Прошлое. Оно уже совсем по-другому выглядит спустя годы. За пеленой пыли и тумана. В зеркале. В каждом взгляде на себя видна борьба с этой пеленой, с туманом, который скрывает меня. Но пытаясь стереть его, я стираю и себя самого. И вылезают наружу все эти вмятины, впавшие глаза и мешки под ними. И этот взгляд в утро, которое так же похоже на вчера, как этот человек, смотрящий в зеркало, на своё отражение.


Выйти на улицу, промозглую утреннюю улицу с понурыми бегущими на остановку людьми, мелькающими в тени дворов и кутающимися в шарфы на сквозняках. Идти не спеша, инородным телом в этой целеустремлённой массе.


Здравствуй, продуктовый мир. Твой ли я продукт? Так же пропитанный злобой, похотью и отвращением. Хотя твоих продуктов обычно не отвращает окружающая мерзость. Радость! Всепроникающая радость от флажков, фейерверков, парадов, зависти соседей и родственников, их обсуждения за их же спинами.


Но сейчас мне наплевать на это. Я иду домой. В пустой дом, из дома, в котором мне было тепло и спокойно. В котором я отдался пороку, но благодаря ему позабыл про всё дерьмо, несущее своим потоком мою жизнь. Эта женщина знает своё тело, и знает, как заставить тебя забыть обо всём, кроме него. Ложась в её постель, я проваливаюсь в иной мир. Мир без ненависти, которая точит меня изнутри. Без тупости, которая вызывает отвращение. Без болезни и смерти, которые вселяют страх. Хотя смерть уже страха не вселяет. Всё на себя оттянули болезни.


Но я не беру на себя роль Будды и не несу миру ответ на вопрос «почему?». Просто всё здесь должно рано или поздно заканчиваться, в том числе и жизнь. И чья-то жизнь закончится на счастливой ноте, а чья-то – на несчастной. Пропитанная гноем, болью и страхом.


 


* * *


– А что? Жизнь как жизнь. Бывает хуже, бывает лучше. Кое-как живу. Не слишком напрягаясь.


– В этом-то и проблема.


– Да не то, чтобы проблема. Ну, хотя да. Лень – проблема. Но напрягаться-то зачем? Зачем ломать себя, куда-то рваться. Как говорится, все там будем. И с собой не унесём.


– Ага, только ты же не научился святым духом питаться?


– Со святым духом у меня вообще сложно. Я всё искал его, искал. И в то же время уходил от него и уходил. Может это борьба Бога и дьявола во мне?


– Философия – хорошая штука, только вот на таком «комнатном» уровне эти умозаключения мало к чему приводят. Хотя если уйти в них с головой…


– Не-не, с головой – это потом уже в дурдом. Чем проще потребности, тем меньше шансов сойти с ума в постоянном стрессе из-за их недоступности и страха потерять всё нажитое непосильным трудом.


Я говорил это и всерьёз, и в то же время не совсем. Не вдаваясь в подробности. А, как известно, тот самый дьявол кроется именно в мелочах. Проблем у меня было много. Но все их я создал себе сам. И я должен был их и решать, да только ничего не делал. Тут же как – есть проблемы, которые как нож у горла – либо решишь, либо – всё. А есть такие, с которыми и в которых можно существовать годами. Вот я и существовал.


Как всё начиналось? Да как у всех. Детство в спальном районе. Девятиэтажки, дворы, стройки и вереницы гаражей у железной дороги. Вот там и проходили дни. Друзья. Я помню детский садик, который от моего дома отделял забор. Глядя через него, я видел дом и ощущал вполне физическое такое чувство, тоску по свободе. Не знаю, это, конечно, нельзя сравнить с тоской в тюрьме, но ведь я не был в тюрьме. А тогда я был маленьким мальчиком, который любил быть дома. Любил родных, жил в хорошей семье. И не любил коллективные питомники, в которые нас всех родители вынужденно отдавали днём. А что делать? Такова жизнь – нужно работать, кормить семью. Детей. И вот эти дети где-то должны находиться в это время. Конечно, система на то и система, чтобы обрамлять эту простую функцию надсмотра в красивые теории о социализации и взаимоотношениях в социуме.


Говорят, есть люди домашние, книжные. Из них должны вырастать хорошие отцы и матери, учёные, профессионалы, в общем увлечённые своим делом люди. А есть уличные. Псы. В том смысле, что шляются по дворам и окраинам и не знают что им нужно. Тут поел, там попил, и нормально. Жизнь идёт. Со временем потребности растут, но так и остаются сиюминутными. Может в жизни и не так часто встречаются «эталонные образцы», а чаще некая смесь, которая по-своему выгибает и ломает личность. В то же время, будучи её основой. Но что если человек застрял посередине? Он эдакий гибрид, поглощающий в огромных количествах книжные знания. Да ещё и с предельной долей критического отношения к прочитанному. Конечно, не сразу он таким скептиком стал. Но со временем этот подход вырос, выкристаллизовался и сослужил ему службу. Хотел сказать неплохую. И задумался. Может, сомнительную? Ведь критичность это хорошо, с одной стороны. Не бросаешься с взглядом, полным восторга, на любую чушь, обещающую чудо и ответы на все вопросы. С другой стороны – сомнение, будучи путём к свободе, является и дорогой к неврозу. Ведь разве может думающего человека устраивать происходящее вокруг?


Но была и другая сторона. Ходить по улицам. Часто бесцельно. И чем дальше, тем чаще именно бесцельно. А почему нет? Я наслаждаюсь миром. Его пустотой, его суетой, в которой я не участвую. Это они по делам идут. Им что-то нужно. Куда-то нужно. Ко времени. А мне просто пройтись хочется. Любил и потусоваться, поговорить. Но вот чем дальше, тем меньше. Всё больше просто пройтись. Сам по себе. Или с такими же одиночками. Может это и не другая сторона – а эдакое мизантропическое отражение «книжной» жизни? Не знаю. Я не против людей. Мне даже хочется общения. Но не со всеми.


Потерян? Может быть. Но сколько в этом моей вины, а сколько отторжения мира? Общества, которое ждёт тех, что вольются в его однородную массу. Не влился. Не был однородным. Я же говорю – гибрид.


Школа. Что можно сказать об этом загоне? Советская школа. Точнее, постсоветская – ещё более дикий выкормыш системы. Хотя предела нет – нынешнее поколение живёт под таким прессом, которого я и не знал. Но суть всегда была одна – воспитать элемент системы, такого «как все». «Как все» было и божеством, и ценностью, и целью этой системы. Таковым и остаётся. Не хочу никого пугать, но скорее всего таким и будет. Всегда.


Как ни странно, я любил учиться. Но не в школе. Точнее, сначала какое-то время и там тоже. Но чем дальше, тем больше во мне зрело отвращение и ненависть – не столько к учёбе, сколько к строю и стаду. Там ребёнок чувствует их действие на себе. И либо становится их частью. Либо изгоем. Собственно, изгой в этой ситуации – скорее достоинство и показатель Человека. С большой буквы. Хотя с маленькой пишутся только люди. В значении пушечного мяса.


Что дала мне школа? Правильнее будет сказать, школы. Их у меня было две. Первая дала ненависть и страх к тем, кто вокруг. Дала понимание того, что в большинстве своём те, кто претендует на звание учителя – исполнители, голоса, читающие учебник. Но не те, кто в состоянии, и тем более не те, кто желает побудить нас думать. Ибо сами не хотят и не думают. Вторая познакомила с учителями, которые хотели и думали. И с радостью поддерживали это здоровое желание в детях. Да и дети там были такими, из каких вырастают люди. Может, не все. Но в клетку их сажать не нужно было. Эта школа показала, что мир может быть иным. Но в то же время – что такие островки свободы существуют не благодаря, а вопреки сложившейся системе вещей. И существуют недолго.


Что могут дать нам учителя? А что мы берём сами? Сами создаём, узнаём, достигаем. Вот я практически все свои не бытовые, а фундаментальные знания получил сам. Самообразование было и осталось моей дорогой. Школа научила меня писать, считать и читать. Хотя читать и считать я начал учиться до школы. При этом, конечно, хорошие учителя приносят пользу. Побуждают учиться, да и повторение известного, из их уст, тоже не проходит бесследно.


Я помню всё. Те майки, балахоны и ботинки, кассеты и диски. Жажду музыки. Музыкальные ларьки, дороги домой и на тусы. Тусы, на которых не был кем-то, но был с кем-то. Помню время, когда выпал из них. Помню время, когда ушёл в книги. Ушёл в пустоту. Смаковал пустоту. Я помню, что уже тогда лет десять-двенадцать назад я был пропитан тоской. Она то отступала на время любви, дружбы и дел, то возвращалась вновь. Да и мне с ней было как-то привычно. Я же, честно признаюсь, хочу бесцельно ходить по городу, слушать музыку и читать книги в своё удовольствие. Ну, может ещё иногда писать песни и эссе. Так, изредка. Играть музыку. В удовольствие, также бесцельно. Не терзаться планами и целями, никому не нужными, но заставляющими меня всегда о них думать. До тех пор, пока не реализую их, не дам им свободу в обмен на свободу от них. Мы не можем друг без друга. Ни жить, ни воплотиться. Ни обрести волю.


Первую статью я написал лет в четырнадцать. И с тех пор останавливался редко. Писал на разные темы, в разных стилях, для разных проектов. Никогда не учился журналистике. Но, по сути, кормился то копирайтингом, то настоящей журналистикой. Всему тому, чем зарабатывал, я действительно научился сам.


Я писал не то, что было в голове. Но формулировал текст в процессе письма. Мысли становились конкретными, логичными и связными. Без планов и набросков. Текст рождался по ходу писания. Мысль была его душой, а он её телом. А я тем, кто вдыхал душу и лепил это тело. Я был творцом. Не просто особью – в эти моменты я становился личностью. Как и в моменты размышлений.


Когда мысли идут по кругу – что делать? Перестать думать? Поставить точку? Если начинаешь повторяться в статьях – точку нужно ставить обязательно. На любую тему можно говорить долго, можно смотреть на неё с разных сторон. Но рано или поздно необходимо поставить точку. Иначе тупик. Духовный. Интеллектуальный. И содержательный. Конвейер. С мыслями сложнее. Куда от них денешься? Каждый создаёт собственный мирок. И в нём остаётся навсегда. Выйти за пределы интересов и мыслей и стать частью мира, как он есть, в его вечном движении и пустоте – сложно. Мало кто может. Ещё меньше пытаются.


Я работал над журналами. Я был частью самиздата. Я остался его частью. Несмотря на маргинальность своего положения, я писал и выпускал. Не думая о распространении. Писать, чтобы сформулировать свои мысли и выпустить их на волю. Когда-то – в виде ксерокопий. Позже – выбросить в сеть, чтобы единицы читателей всё же получили и прочли.


Кому это нужно? Всегда немногим. Но пока это нужно мне – есть смысл. Да и что я ещё умею делать?


Я живу тихо. Я писал рекламные тексты. Надоело до тошноты. Я ничего не писал. Потом появилась возможность заняться журналистикой. В общем-то, всё неплохо. Могло быть значительно хуже. Бессмысленное сидение в кабинете с восьми до пяти. Или ещё хуже – на холоде, на заводе или рынке. Всё время кланяясь начальству. И думая – зачем я всё это делаю? Кто я? Где я? Куда я? Куда?!


Был опыт. Хоть и неубойный. И непродолжительный. Хватит. Был на перепутье. Был в пустоте. Был поддержан близкими. Но бывал и не понят. Нормально. Жизнь. Думал о бегстве. Так и не убежал. Не решился. Лелею эту мечту как запасной вариант. А то ведь если и она окажется мыльным пузырём, то что дальше? Смерть? Хотя, конечно, пока можно и не бежать. Вроде выживаю. И времени свободного хватает. Умеренность в потребностях приводит к свободе. Время ведь часто ценнее, чем деньги.


Женщины чувствуют смерть. Они бегут от неё. От тоски, от затаённой боли. Они ждут праздника. Наигранного, но заставляющего забыть о реальности. Они боятся рутины. Научены рекламой. Научены ждать и хотят подчиняться. Мужчины? Собственно, разница невелика. Подчинив женщину, подчиниться вождю. Такова их жизнь.


Я не люблю. Тут уже можно ставить точку. Я не люблю подчинять. И не люблю подчиняться. Похоть. Индустрия обслуживает похоть. Она опоясывает всё. Искусство, оно связано похотью. Бизнес. Ну, куда же без неё. Политика. Война и мир. Всё похотливо. И не психоанализ это. Это просто реальность. Порноиндустрия. Она нам всем нужна. Не врите. Себе не врите. Не играйте в ханжество. Мы все потребители. Мы все похотливы. И я.


Я один. Я люблю бродяжничать по городам и странам. Но я люблю быть сытым, помытым и в тепле. И живым. Гедонизм? Ай, какая разница, как это называется? Я люблю секс, долгие философствования и искусство. И ненавижу их круговорот, набивший мне оскомину. Ненавижу общество, провонявшее рабством. Ненавижу скотство, стоящее во главе отношений между людьми. Ненавижу страх перед переменами и беспринципность. Желание чужими руками убивать, и смотреть процесс по ящику. Поднимать своих деток повыше на висельных площадях, чтобы они видели процесс в деталях.


 


* * *


Выключаю видео, обуваюсь и выхожу на улицу. Я даже к одежде привык к одной и той же. Покупаю одинаковые кроссовки, одинаковые ботинки. А зачем что-то менять, если всё подходит? Хотя вот этот спальник бы поменять не мешало, тошнит уже от этих серых унылых высоток, в которых сломлены тысячи жизней. То ли дело новые районы, с цветными бетонными монолитами и пока ещё светлыми и пустыми дворами. Ну, ничего, пройдёт несколько лет, и там уже будет вонять унынием и упадком.


Я вдыхаю задымленный запах, среди этого бетона и мрака и понимаю, что я часть его. Я даже наслаждаюсь этим. И захожу в ангар народного счастья. Очередной мини, супер, гипермаркет.


– Да, давай ещё полторик возьмём, чё ты? Ну мало ж будет. Ну, там пацаны ещё подтянуться. О, сатри какая соска. Жопец что надо.


– О, ну-ка, ну-ка. Девушка, давайте знакомиться.


– Да чё вы уходите? Познакомимся, отдохнём.


– И чем вы девушку угостите? Пивом этим?


– Можем и не пивом.


– Пригласили бы в бар, я ж не шалава вам пиво на лавке хлебать!


– Можно и в бар, а чё? Желание девушки – закон! Едем!


Идиллия. Народное счастье. Прямо умиляет. Пойду куплю лаваш и мороженое. А то не ровен час и самому захочется пригласить в бар «не шалаву». Вообще-то оно как – мне конечно противно с такими дела иметь, с другой стороны – им скучно со мной. Мне бы с интеллектуальными. Да где их взять? А если каким-то чудом и попаду в такой круг, если ещё где-то остались интеллектуальные круги общения, то всё равно там буду инородным телом. Гопником с района. Короче, беда – застрял между двух миров, стучу в стены каждого из них, но ворота заперты, и они не пускают. Нет, точнее, стучу в мир цивилизации, а в мир быдла я бы стукнул только ядерной ракетой. Маргинал, что возьмёшь. Коплю воробьиную злобу и ищу несуществующую копию. Ведь маргиналы – они штучные изделия. Ха!


– Здорова!


– Привет.


– Как дела?


– Нормально.


– Не женился?


– Нет.


– А чё так?


– Ну, вот так.


– Работаешь.


– Да.


– Кем?


– Журналист.


– О! В газете?


– Нет, в интернете.


– Ну давай!


– Ага, давай.


Встречи, в которых нет смысла. Люди, с которыми не о чем говорить. Ну, с некоторыми можно что-то обсудить и порадоваться встрече, но чаще – формальность. Часто и они сами на разговор не нарываются, поздоровались и хватит. И правда – хватит.


Вечер погружал район в темень, быдло в пьяный экстаз, а меня в желание уйти туда, где совсем пусто и тихо. Где можно услышать птиц. А ведь есть за городом такие места! Недалеко, и не в парках, а там, где нет никого. На пустырях и железнодорожных перегонах. Буду дышать прохладным вечерним воздухом и стараться уйти от сложных мыслей о мире, людях и тупике процесса их сосуществования. Буду думать о дороге, поездках, встречах, без обещаний и ожиданий. О пейзажах и эмоциях, которые они дарят. А что ещё? Больше-то нечего делать. Не о чем думать. Всё остальное уже наворотило в моей голове окопов и воронок, провело несколько войн, и больше всего от них страдал я, будучи и полем боя, и зачинщиком войны. Я ведь мог бы сейчас сидеть у какой-нибудь юной особы, бренчать для неё на гитаре и слушать лепет о подругах, кафешках, шмотках и инстаграме. Но я занудный маргинальный писака, лентяй и бездарь. К тому же старый. И на фига я нужен такой молоденьким особам, которые стреляют глазами в поисках «идущего в ногу со временем»? А как маргинал может в ногу со временем идти? Он вообще ни с кем и ни с чем «в ногу» не ходит, ибо не ходит строем. Не потому, что ставит такую цель – не стать в строй никогда. Но просто потому, что не может в него стать, не может пойти в никуда вместе с этим строем. Потому что при первом же крике «левой! левой!», «правой! правой» задаёт себе вопрос – «зачем?». И тут же сбивается с ритма. А дальше понимает, что догонять строй не только глупо, но уже и преступно – столько черепов треснуло под этими ботинками. И беда, может, и не в черепах как таковых. Ибо черепа идущих в строю маргинал не часто жалеет, только если живёт далеко от них, и судит о них лишь по картинкам. Тогда да – жалеет, иногда даже восхищается и со временем обожествляет тех, кто в строю. Ведь они несут светлое вечное! Но сам не примыкает. Лучше за светлым будущим и строевым настоящим наблюдать из тёмного ретроградского сытого. Тот же маргинал, который не только ярлык этот принял, но и соответствует ему, живя среди электорального передового строя, идущего строем (вот такой каламбур), он их черепа не жалеет. А жалеет маргинальные. Ибо маргиналы в этом потоке времени – интеллигенция и просто добрые юродивые, которые не хотят стать угловатыми и геометрически выверенными.


Опять пошёл круг рассуждений. Стоп. Пустырь. Птицы. Железная дорога. И тишина в голове.


 


 


Сомнение


 


Тише. Спокойнее надо быть. Это же мой дед. Он всегда меня поддерживал, он меня растил, я у них с бабушкой проводил лето. Чего же я на него кричу? Но до бешенства часто доводит! Я схожу с ума! Эта смесь жалости к нему (во что же он превратился!) и ярости с отвращением от его выходок. Дед, что с тобой?! Ты же был умным, развитым и культурным. Ты же был культурнее меня. А сейчас? Твоя личность разрушается. И остаются лишь рудименты, которые часто ведут только к путанным глупым поступкам, лишь усугубляющим процесс распада личности и потери связи с реальностью. И никто не поможет. И потому, что нельзя остановить старость. И потому, что я не психолог, а бешеный невротичный тип, сломленный жизнью здесь. И потому, что этой системе с карательным подразделением в белых халатах на тебя плевать. Как и на всех. И ходишь ты по дому неприкаянный, не понимая, зачем и куда. Прячешь вещи, которые тебе не нужны. Не понимаешь, когда тебе холодно, а когда жарко. Боишься воды и любишь грязь. Ты уже приближаешься к тому миру, из которого мы все вышли – миру животных. Но ведь ты был развитым добрым человеком! Дед, говорят, что надо желать другим того, чего себе желаешь, и не желать, чего не желаешь себе. Так вот я бы никому этого не пожелал. Жить нужно до смерти. Но умирать в сознании и здравом самочувствии. Во сне, например. Да только не часто это бывает. И я это хорошо знаю.


Я помню, как умирала мать. Я помню болезнь. Я помню, как сам ждал смерти. Как меня хоронили белые халаты. Как я искал ответы. А какие ответы? Так вот оно происходит. Кто-то выжил, кто-то нет. Кто-то здоров, а кто-то болен. Да, есть наука, есть причины, есть следствия, есть варианты их изменить. Но нет абсолютных объяснений и абсолютных вариантов. И попадая в процент тех, кому «не повезло», ты уже не интересуешься никакими теориями. Мир останавливается для тебя. И толку, что он движется для остальных миллиардов.


Я смотрю за стариками. Я взрослый, одинокий и тихий. Это мои старики, я должен за ними смотреть. Им плохо со мной. Они болеют, им нужно приспосабливаться к моим условиям, к моим привычкам и к моим требованиям. Общечеловеческим, как я считаю, и обязательным. Ведь гигиена обязательна. Я привык к одиночеству. Хотя я, конечно, хочу создать семью. Я рос в счастливой семье. Я ценю семью, считают её целью человеческой жизни. Но при этом остаюсь один. Я замкнут и основательно врос в своё одиночество. И тем сложнее мне теперь со стариками. Ведь я не один, но при этом я смотрю за ними, а они затухают и не знают, что будет дальше. Точнее знают, но не знают когда и как много всего произойдёт в этот промежуток, который отсрочит «дальше». А ведь они живут в «дне сурка». Как и я, как и ещё энное количество миллионов людей. Но их «день сурка» совсем прост и однообразен. Они даже на улицу выйти не могут. Я хоть там какие-то эмоции ловлю. Солнце, небо, ветер – они вдыхают в меня часть жизненной силы природы.


Моя работа столь же тихая и одинокая. Я – библиотекарь. Редкая для мужчины работа. У нас же всегда так – «женские» профессии те, где мало платят, но и работа в основном бумажная. А «мужские» – мешки с цементом носить по стройке. Почему? Ну не знаю – вопрос к нашим людям, которых это устраивает. Я всегда любил читать, любил быть в тишине, и потому люблю мою работу. Конечно, бюрократия и в библиотеке цветёт пышным цветом. Но это были вынужденные издержки. Я их терпел. Мною довольно начальство. Работу выполняю. Пунктуальный, обязательный, спокойный. Я мог читать запоем в рабочее время, что и делал, поглощая и художественные и научные книги.


А потом возвращался домой, и кормил стариков. Говорили мы немного. Не знали о чём. Так о мелочах – погоде, моём прошедшем рабочем дне, услышанном или увиденном в новостях.


 


* * *


– Я по поводу бабушки. На группу документы принёс.


– А, да-да, давайте. Надо ещё будет анализы сдать и несколько специалистов пройти.


– Хорошо. И долго ещё весь процесс будет тянуться?


– Нет, не долго.


– Сколько? Месяц?


– Недолго, как только соберём все документы, так назначат дату прохождения комиссии.


Так тянулось уже три месяца, и каждый раз было «недолго». И каждый раз появлялись новые бумажки, о которых, конечно же, никто ранее не знал. Бюрократия убивает жизнь. Во всём. От библиотеки до поликлиники. Она съедает нас. Сколько раз я ходил по этой дороге от дома до поликлиники и обратно? А ведь есть же люди, которые бывают там только, когда комиссию проходят для работы, и всё. Но мне никогда так не везло…


У подъезда встречаю соседку. Хорошая женщина. Всегда любит поговорить. И ко всем с добром относится, не скандалит. Не часто таких встретишь.


– Здравствуй!


– Здравствуйте, тётя Катя!


– С работы?


– Нет, в поликлинике был, группу бабушке пытаюсь оформить.


– Ой, да, это дело долгое.


– Не хотят ничего делать.


– А кто же про нас думает? Никому мы не нужны.


– Да.


– Но что делать? Надо выживать, приспосабливаться как-то. Мы-то ничего поменять не можем.


Так ли оно было на самом деле? Правда ли, что мы ничего не можем изменить? Много ведь было попыток в истории. Я читаю снова и снова истории о попытках изменить всё, построить лучший мир. Но может тётя Катя и права – не под силу это нам. Ведь и у других не получилось, сильных и готовых на всё. И из их будущего получалось прошлое в новой обвёртке. Так это в книгах всё красиво, а в жизни? Тётя Катя этих книг, наверное, и в руках не держала, но житейским опытом понимает, что, как бы ни крутили наверху – нам остаётся выживать. Мы всё равно всегда проигрываем бой.


 


* * *


Кладу ключи в карман, закрывая дверь. И этот запах… здесь живёт старость. И я тоже здесь буду стариться. Медленно и без побед. Без боёв и попыток. Выше нос! Зеркало должно вселять позитив, но его нет. Я сейчас приготовлю нехитрый ужин. Одинаковый. Такой же, как вчера. Другой – в выходные. Поговорим о погоде, включу старикам фильм, а сам уткнусь в компьютер. В интернете есть музыка, статьи, книги. Что ещё? Женщина? Да, молодой женщины здесь не было давно.


Вчера в библиотеке я видел красивую девушку. Я часто вижу там красивых девушек. Большинство из них заходит в поисках книг по учёбе и, дописав курсовую работу, больше в библиотеке не появляется. Но эту девушку я видел и раньше, да и книги она искала не среди учебников. Читающий человек интересен сам по себе. А молодая читающая девушка – претензия на разум. Образ… Это просто образ незнакомого человека. Она может быть кем угодно. И я всё равно о ней ничего не узнаю.


Ночь пройдёт в нервном сне. Утро – дорога на работу. Книги. Они принесут мир, которого нет. И снова «технический оборот» второй половины суток. Раньше мы могли много говорить. Но время идёт, и разрыв поколений увеличивается. Мои любимые старики теряют связь с реальностью. А я бегу от неё.


 


* * *


Она появилась в библиотеке в середине дня. И сразу же привлекла к себе внимание. Весёлый голос, без стеснения и ужимок. И «вес» библиотечного полумрака на неё явно не давил. Она была с подругой. Я шёл в свой отдел, но, узнав её, ненадолго остановился. Почему не полюбоваться красотой? Девушки шли в мой отдел. Подруга пришла за компанию, а вот сама «героиня» искала книги по истории фотографии. И я был рад помочь, глядя украдкой на неё. Её красную помаду и белые волосы. И её восторг от найденных книг.


Да, я теперь знал её имя. И что? Я ведь библиотекарь. Вряд ли её интересуют книжные черви. Она выглядит словно пришелец из другого мира. Мира, в котором веселье, отсутствие забот и, конечно, деньги. Они поддерживают это благополучие. Ну а я? Чтобы я делал со своей зарплатой библиотекаря и такой девушкой?


Предаваясь размышлениям, в которых всё столь же логично, сколь и серо, я приходил к выводу о никчёмности собственной жизни, обратной стороной которой был комфорт. Комфорт бедности, лишённой возможностей, а значит, и потребностей. И погони за ними. Отказаться от него ради мечты? Но вы же помните – «по-нашему не будет». Опыт научил этому всех, кто живёт вокруг меня. И только слишком молодые или очень лицемерные говорят, что это неправда. А может ещё и принципиальные? Те, о ком я читаю в книгах. Но конец у них не весёлый. Лучше прожить тихо, но подольше. Или…


 


 


Гной


 


– Вовчик, я тебе базарю – там кидалово! Поедем, бич-пакеты жрать будем, и на х… нас пошлют в итоге. Как бичи будем домой ползти, голодные, на попутках, клянчить, чтоб подвезли.


– Не п…и! Саня гонял, два косаря баксов привёз! За месяц! Ты тут много получаешь?


– Да я уже ни хера не получаю. Заводу п…а пришла.


– О! Не, ну дело личное – охота сидеть тут в говне – сиди. Ни одна тёлка не даст тебе. Нахер ты ей нищий нужен!


– Не гони! Надо подумать. Очковое дело. Вон Колян приехал, я ох…л, когда его увидел – тощий, п…ц! Говорит, как скот их там держали, в подвале на стройке. Там и е…шили. Спали по пару часов. Жрали говно всякое, впроголодь. Он сейчас даже слушать не хочет ни про какие заработки! Говорит, лучше тут за копейки, зато живой. И мамка покормит нормально.


– Ну и сидите с мамками вашими. Сынки!


– Э, ты за метлой следи!


– О, Васёк идёт. Здарова, братела!


– Чё горланите тут?


– Да вон Вовчик на заработки собрался, в Москву. И меня подбивает.


– А Димон на очко сел и гонит, что замочат нас там.


– Х…я ваши заработки. Вкалывать на чертей этих. Нах надо! У меня круче тема есть. Тут лох один живёт, на тачке новенькой ездит. И хата у него полюбе будет небедная. Там его краля сидит большую часть времени, но она с малым гулять ходит. Дело не пыльное – первый этаж.


– Васёк, ты нас на криминал тянешь.


– Ты не гони, а слушай меня. Там если бабла возьмём, нахер не надо будет по Москве мешки с цементом тягать. На всех бабла хватит! Базарю!


– Думать надо.


– Димон, ты сегодня что-то дохера думаешь. Самый умный?


Да чё они всё гонят? Один гастером, другой по воровской теме. Не, ну Васёк авторитетный кент, конечно. Но стрёмно это всё. Я-то не сцикло, если чё. Но на зону не охота. Как говорится, невкусная пайка там, хоть и халявная. Бухнули мы нормально. Васёк обрисовал подробно тему, и надо сказать – шарит он. Да и не первый раз уже такие темы проворачивает, как говорят. Он на районе вес имеет. И бабло сейчас нужно. Маринка, сука, носом воротит. Наверное, с каким-то хахалем мажорным шкерится. Бабла б срубил, трахнул бы её. Васёк дело говорит!


Время такое. Бабла нет. Хотя когда оно было? Я вот помню, в детстве мамка с батей вкалывали на заводе. Жили мы небогато. У соседа видак был, а у меня даже на кассеты в прокате бабла не было. Разве когда отожмёшь у черта какого-нибудь.


А потом, когда подрос и на тёлок не хватало. Кто в барчелу мог пригласить. Сосед так вообще себе кралю карамельную нашёл. А я так, на лавках с пивчагой. Ну, хотя ничё, были соски нормальные.


Но деньги нужны, конечно. Чё. Лаванда – это кайф!


 


 


Радость


 


Эти глаза! Вот оно – фото, которое не повторить! Моменты, запечатлённые мастером. Прекрасно! Я наслаждаюсь ими. Могу смотреть часами. Мир – прекрасен! Жизнь полна красок! У нас есть всё, чтобы наслаждаться жизнью! Музыка, живопись, кино, танец, фото! Тусовки с друзьями, природа, путешествия!


Молодость дарит нам мир! Моя мамочка заботилась обо мне всегда. Я росла в прекрасной семье. У меня были хорошие друзья. Конечно, мы все что-то искали и пробовали, разочаровывались и находили. Менялись. Взрослели.


Я влюблялась. Помню эту детскую любовь. Мне нравился мальчик в нашем классе. Он был очень красивый. И я стеснялась и очень переживала. А потом после летних каникул мы оказались в разных классах, но мне он уже был неинтересен. Кстати, недавно видела его – ничего особенного. Вот так меняются люди. Это жизнь.


Я люблю фотографировать. Говорят, что сейчас все фотографы. Ну и что? Разве это плохо? История мира, его жизни, мгновений, будет запечатлена! Наши предки не могли этого сделать. А мы можем! Пусть говорят, что это одинаковые фото. Но это наши фото! Мы потом будем вспоминать себя, глядя на них.


Я красива. Меня любят мужчины. Я вижу, как они на меня смотрят. Красивые мужчины. Успешные. Мне нравится это. Я хорошо выгляжу. У меня есть вкус. Я люблю красивую одежду. Слежу за модой. Аккуратный макияж. В меру яркий. Это образ. Образ, в который влюбляются. Соответствую ли я ему? Думаю, да.


О чём я могу рассказать? О событиях, частью которых была. Сотни вечеринок, выставок, кинопоказов и просто весёлых тусовок. Это же круто! Я не зря живу. Я получаю от жизни удовольствие. Главное – дарить людям добро, и они ответят тем же. И все мы будем счастливы!


– Привет, Машуня! Как дела?


– Привет, Аллочка! Спасибо, всё замечательно. А у тебя?


– Как всегда – отлично! Наслаждаюсь позитивом!


– Мне Миша вчера подарил новую цепочку. Смотри!


– Ой, какая красивая! Молодец, Миша! Машуня, вы с ним замечательная пара, не упусти его!


– Не волнуйся, Алла! Я его никому не отдам.


– Так держать!


– Катя съездила в Париж. Довольная вернулась, как слон. Фоток кучу привезла и подарков!


– Надо тоже летом куда-нибудь съездить. Впечатлений набраться!


– Одна или с кем-то поедешь?


– Ой, Маша, всё ты намекаешь… Посмотрим.


– Как там Ваня?


– Ваня хорошо. Но скучновато с ним. Он такой серьёзный. Надёжный, конечно. Но знаешь, мне интересно гулять, искусством наслаждаться. А он всё больше в работе, да и говорит о работе. Поэтому мы просто друзья. И я не тороплю события. Ой, Маша, не смотри так хитро! Серьёзно! Не спешу я с ним. Дальше будет видно.


– Но и от себя не отпускаешь. Оно и понятно – завидный жених.


– Привет, девчонки!


– Привет, Сеня!


– Приколитесь, мы с Саней видос хотим снять – типа я танцую на улице, и народ будет подходить, а я их буду втягивать в танец. И движуха пойдёт!


– Ну, ты всегда прикольные штуки устраиваешь.


– Да, я вообще всегда был весёлый малый. Сколько себя помню. Шутил, играл, влезал во всякие безобидные, но прикольные приключения. Такой уж я. И таким буду!


– Когда снимать будете?


– Завтра, наверное. Сегодня пойдём к Анютке, у неё туса будет. Пойдём с нами!


– Давай!


 


 


Труд


 


– Как прошёл день?


– Хорошо, мама. Работы всегда много, день проходит быстро.


– Ваня, ты очень много работаешь. Ты молодец! Но надо и о личной жизни думать.


– Я думаю, мама. Но я же должен иметь возможность кормить семью, до того как её создам.


– Слова настоящего мужчины, Ваня! Как у вас с Аллочкой дела?


– Да вроде всё хорошо, только я не совсем понимаю её эти тусовки. Не люблю их.


– Ну, ничего, Ванечка, пусть погуляет, пока молодая.


– Да, но надо же думать не только о них. Не только с фотоаппаратом ходить, да в клубах танцевать.


– Правильно. А ты с ней об этом говорил?


– Стараюсь не показаться занудой. Но поговорить нужно, конечно.


Время идёт быстро и жизнь коротка. Если к двадцати пяти у тебя нет нормальной работы – ты теряешь время для старта. Если к тридцати ты не поднимаешься по карьерной лестнице или не создал свой успешный бизнес – ты потерял потенциал молодости. В сорок ты уже будешь никем. Навсегда. Я стараюсь не терять времени. Я всегда старался использовать его максимально эффективно. Хорошо учился. Знал, что хочу заниматься менеджментом и маркетингом. Знал, что мне пригодится образование в банковской сфере. Устроился в хорошую фирму, с перспективами роста. Проявлял активность и многое сделал для развития этой фирмы. И вот недавно получил очередное повышение. Мне двадцать семь, и я уже заместитель директора инвестиционной компании. У меня есть деньги, хорошая машина, своя квартира. И ипотека для меня не проблема. Я смогу её выплатить. Мои дети будут жить в хороших условиях. Это лучшее доказательство того, что я всё делаю правильно.


Мир создан для тех, кто работает. Для тех, кто стремится к успеху. Всё это нытьё про проблемы не приводит к их решению, а часто создаёт новые. Таких нытиков мир съедает. Я их обхожу стороной. Они тратят моё время. А время быстротечно. Это женщины могут себе позволить полдня листать журналы мод и сидеть с подругами в кафе. Но лишь потому, что за них платят мужья, у которых есть чёткий жизненный план.


Может, это и патриархальный взгляд на мир, но именно такой взгляд двигал мир вперёд веками. А все эти тусовочные жизни выпадают из его суммы. Они что были, что их не было. Мир не заметит пропажи. И живут-то они благодаря нам, создающим блага. Они их только клянчат и проедают.


Когда мне говорят, что я трачу свою жизнь на работу и не имею времени пользоваться заработанными деньгами, я показываю им все те вещи, на которые они копят или о которых только мечтают. У меня они давно есть, и я ими давно пользуюсь. Те, кто говорят, что вещи не важны, врут. В первую очередь, сами себе. Все пользуются вещами, все стремятся их покупать. И только когда ленятся заработать на них, придумывают отмазки о том, что они не нужны. Самоуспокоение бездарей.


Алла любит эти тусовки, на которых толпы таких бездарей. Модных и весёлых, но неспособных на самостоятельность. Живущих за счёт родителей. Что она в них находит? Красивая умная девушка, привыкшая к хорошим вещам и комфорту. Тусовщики смогут ей это всё дать? Они выше съёмной однушки без помощи родителей никогда не поднимутся.


Ладно, мысли эти уже сто раз провернулись в голове за последние годы. Для чего их опять крутить? Я знаю, что делаю и зачем. И вижу результат. Надеюсь, что и Алла поймёт, что пора уже настраиваться на взрослую жизнь.


Завтра на работу. Если подготовлю новое соглашение, наш фонд получит немалую прибыль. А я – премию, которая ещё больше укрепит моё положение. И отдохнуть можно будет съездить. К примеру, в Париж Аллу свозить.


 


 


Покаяние


 


Господи, прости. Если не будет прощения, то зачем всё это? Вообще всё. Все дела наши. Все поступки. Для самоутверждения? Оно прахом пойдёт. Вещи? Прах уже сейчас. Скромность в отношении к ним нужна, чтобы не отвлекали от главного – покаяния. Покаяние делает человека добрым. Учит сострадать, а значит, думать прежде, чем творить зло. И не творить его вовсе.


Господи, я жил. И жил неправильно. Женщины были. Но не все из них любимые. Алчность была. И злоба. Драки. И дурман. Пил, торчал. Не собирался бросать. Помирать собирался в угаре! Господи! Жил я во грехе, и нравилось мне это, и ничего не страшило меня. И был уже близок к смерти. Чуял её запах и холодное дыхание над постелью моей. Грязные простыни. Прокуренная хата. Но выжил. Во славу твою, Господи. Не был бы нужен – не выжил бы. Забрал бы ты меня туда. Но видно дал возможность здесь искупить свой грех. Прежде, чем пред тобою предстать. И чтобы было, что сказать в своё оправдание. Покаянием оправдаться. Искренним!


Вот сейчас я в церкви гость частый. Не «праздный», как те, что ставят свечки и выбегают быстрее из храма. Нет, я иду молиться. Говорить с тобой, Господи. Хотя кто я, чтобы их судить? Кто я, чтобы обобщать, будто знаю их всех? Гордыня это говорит во мне. Но в то же время – если они заповеди нарушают. Если именем твоим зло творят. Не должен ли я быть оружием твоим, стеной на пути зла этого? Не предаю ли я тебя, Господи, своим непротивлением злу? Вон их «просветлённых» сколько – ездят по буддистским храмам, считая, что очищаются, становятся «новыми». Но живут-то так же, как и раньше. Как и те, что здесь без Бога, но в церквях по случаю, по праздникам и ритуалам.


«Просветлённое потребление». Без размышлений. Без сомнений. Без покаяния. А значит, и без веры. Радоваться миру нужно. Но и бороться с собой каждый день нужно. Не бывает покаяния раз и навсегда. Забыл хоть на минуту о слабостях своих, и поддался им. Дьяволу дал место в душе. А у Бога, значит, отобрал это место!


Все религии к одному Творцу ведут. Все мы братья. Пути разные, но суть одна – либо к нему идёшь, либо от него бежишь, ведомый дьяволом. И если лишь потому о Боге думаешь, что ада страшишься, значит тоже демонами движим. Не в страхе, а в любви Бог. Страх без любви съест тебя.


– Ну что, «святой», как жизнь?


– Слава Богу.


– Вот на все вопросы у тебя слава, да слава.


– Бог славен в миру, в красе и жизни его.


– А в смерти, значит, чёрт славен?


– Смерть – часть жизни. На всё воля Божья.


– Так, а где место воле человеческой?


– Здесь и сейчас. В каждом мгновении. Но и последствия на твоей совести. От Бога отречёшься поступком своим – потонешь в грехах. Покаешься – сделаешь шаг из пучины.


– Хитро у вас, «святых», устроено. Согрешил, покаялся, согрешил, опять покаялся. А попы ваши, что на мерседесах катаются, тоже каются? Может, переживают, что деньги эти не на детей больных пошли, а в их карманы?


– Бог им судья. Не мне судить. Гордыню свою каждый смирить должен. Перед Богом за себя отвечать, не за них.


– Перед Богом твоим потом отвечать, если он вообще есть. А живём сейчас. И сейчас они творят, что хотят, а ты им своими проповедями про смирение и прощение потакаешь.


Господи, гордыня движет им? Злоба? Или праведный гнев это? Ведь и ты сжигал Содом и Гоморру за грехи их. Где та грань, за которой должны мы стать твоим оружием и свергнуть зло? Но как не преступить заповеди нерушимые? В книгах истина? Но где заканчивается сказ пророков и начинается песнь шарлатанов?


 


 


Боль


 


Мы могли изменить мир. Нет, тут должен стоять знак вопроса. Но каков на него ответ? Что мы упустили? Реальность? Или момент? Тогда, полтора десятилетия назад я бы ответил, что момент вот-вот наступит. Массы станут двигателем революции. Поднимутся и свергнут диктатуру. Массам надоест терпеть. Их как пружину сожмёт эта нищета. Эта серость. Эти обосцанные подъезды, убогие поликлиники с многочасовыми очередями, и школы, в которых учат считать и читать, но не более. Но кто сцит в подъездах? Кто учит абы отбыть рабочий день? Кто лечит так, что кладбища становятся размером с города? Кто учится так, что потом не может ни лечить, ни работать, ни даже додуматься, что сцать нужно в туалете? Кто, если не эти массы. Гнойные, а не революционные. Вон они. Им нравится. Нравится жить в дерьме. Быть дерьмом. Поклоняться дерьму. Это я тут юродивый. Я, со своей революцией, нужной только мне. Может, и правда – только мне, и только для самой борьбы, как таковой. Чтобы чувствовать и видеть смысл собственной жизни.


Вот она, моя эволюция. От пламенного сердцем, с оптимизмом смотрящего в будущее. Верящего в революцию, но революцию без войны, без бессмысленного насилия. В революцию, которая откроет глаза людям. И вот они, прозревшие, уже берут жизнь в свои руки. Не ждут подачек, а, начав с малых дел, меняют свой мир. Делают его живым, ярким, настоящим. Искореняют свои пороки. Утопия. В худшем смысле этого слова. Время учит, если хочешь учиться. Хотя сколько их, тех, что не хотят. Они повторяют то же самое, что и пятнадцать лет назад. И видят неоспоримый смысл в своей борьбе. А она является лишь «борьбой» в песочнице, и даже не с самим собой, а с макетами. Методами, которые макетам не страшны. Ради тех, кому не нужна эта борьба.


Вот она, моя эволюция. До человека, которого тошнит от реальности. От этих толп, махающих флажками и кланяющихся своим вождям. Тем, которые превращают их города в магистрали, закатанные в бетон пустыни. Их детей в пушечное мясо и бесправных гастарбайтеров. От рабства тошнит, и от рабов. От своей слабости тоже. Одиночка. Что он может сделать? Все мои «соратники» либо сидят с пультом от телика, либо переливают из пустого в порожнее лозунги на листовках, плакатах и сайтах. Диктатура прошла точку невозврата. Она подотрётся не только вашими листовками, но и вами самими. Вы, мы, все бесправны. И это порождает жажду мести и насилия. Убивать тех, которые не понимают человеческого отношения. А животное должно бояться. Тогда не будет ни гавкать, ни кусать. Месть – не выход? Не врите! Сами себе не врите. Месть не только сеет страх в сердцах правящего круга. Она ещё и убирает конкретных особей, сломавших сотни, а часто и тысячи жизней. И они, эти особи, уже ничью жизнь не сломают. Методы красных бригад и ИРА – это последний выход. После точки невозврата. И часто перед самоубийством.


Не знаю, есть ли Бог. Но если есть, пусть он посмотрит сюда. И поймёт, что это убийство – крик совести. Совести, которая не даёт смириться с рабством.


Я остался один. Я перестал спорить. Надоело толочь воду в ступе. Я понимаю отсутствие выхода. Я понимаю тупиковость моего пути. Я мог бы бежать. Но не сбежал. Мог бы давно сражаться на какой-то войне. Не поехал. Остался здесь. Здесь моя война. Здесь моя смерть. А спорить не с кем, и не о чем. Каждый делает, как считает нужным.


Таймер подключён. Провода на месте. Припаяны. Всё вроде сделано. Ну, всё. Пошёл. Одиночка, если он умён и осторожен, может какое-то время обыгрывать систему. Молчание – золото. А логичность мышления – способ сыграть на опережение и получить возможность уйти. То есть выиграть время. Ну а на случай провала – пистолет в кармане. Запасной ход, так сказать. Смогу – отобьюсь и уйду. Нет – заберу несколько шакалов с собой.


Сегодня в этом городе будет праздник. Без флажков, но с фейерверком. И даже это быдло поддержит его в душе, хоть и на словах будет вылизывать зады мёртвым вождям, ибо останется страх перед выжившими. Чинуши сгорят в огне. В пламени праведного гнева. И разожгу его я.


 


 


Очищение


 


Опять вопли за стеной. Эти тусовщики меня достали. Да, да, я знаю – людям надо веселиться. Но и совесть же надо иметь.


– Здравствуйте. Можно музыку сделать потише. У меня двое стариков дома, и поспать бы не мешало всем нам.


– Ок. Сделаем. Расслабься.


– Ой, я вас знаю!


Из-за плеча открывшего дверь парня выглянула та самая девушка из библиотеки.


– Да, я вас тоже. Добрый вечер, Алла.


– Вы помните, как меня зовут?


– Помню.


– Зайдите, посидите с нами.


Зачем? Но соглашаюсь. Как я могу отказаться от её предложения? Народ тусуется по комнатам. Здороваюсь с кем-то мимоходом. Вот и хозяйка квартиры, Аня. Никогда с ней не общались, хотя с детства знакомы.


– Вы здесь живёте?


– Да, в соседней квартире. А вы к друзьям пришли?


– Да. Они хорошие ребята. Извините за музыку.


– Да, ничего.


– Можно на ты?


– Конечно. Меня Паша зовут.


– Очень приятно.


– Взаимно!


– Ты один живёшь?


– С дедушкой и бабушкой.


– О, молодец, что заботишься о стариках!


– А ты чем занимаешься?


– Работаю в баре. Отдыхаю, фотографирую.


– А я в библиотеке, но ты уже знаешь. Люблю книги.


– Какие среди любимых?


Тема разговора, которая вроде бы способна заинтересовать обоих собеседников. Но она быстро закончится. И надо переходить к пустому юмору, иначе повиснет молчание. А это уже не моя епархия. Тут правит Сеня, парень, открывший дверь. Он здесь в центре внимания, задаёт тон своими шуточками. Примитивными, в духе танцев на столе в клоунском колпаке. Но народу нравится. Женщины так вообще от него без ума.


– Алла, давай с нами!


Сеня подхватыет её в общий танец-хоровод, кто-то хватает за руку меня. Участвую в этом действе. Как зерно, которое ветром носит по земле, но зачем – непонятно. Не чувствую радости и веселья.


Туса живёт своей жизнью, Аллу затягивают в беседу подруги. Они уходят на кухню. Я остаюсь в комнате. Мебель. Аксессуар для украшения комнаты. Или для её обезображивания? Что я мог бы с ней делать? Я из другого мира. Я живу так, как ей жить не нужно. И как она не захочет. И даже не представит себе такую жизнь. Я не могу забыть о своей жизни даже здесь, не могу переключиться на их безудержное веселье. Да и не веселят меня подобные забавы. Я скучный? Может быть. Но реальность не стереть. Они веселы, потому что не видели этого. Не думают об этом. Да и ни о чём не думают, кроме своих развлечений. Не стоит лезть в чужой мир. Надо идти домой. Там мои старики – последние, кто помнит обо мне.


 


* * *


– Эй, Алла, иди ко мне!


Подвыпивший Сеня был в ударе. Алла хоть и была пьяна и заигрывала с ним давно, старалась держать дистанцию и уходить из его объятий. Но уходить было некуда. В кухонном углу Сеня попытался её поцеловать.


– Отвали!


– Да ладно, Алла. Тебе же нравится!


– Отойди от меня!


Алла вырвалась и пошла к выходу.


– Да, ладно, успокойся! Не трогаю я тебя.


– Пошёл на х…!


– Сама иди, дура!


Холодная улица встретила ночной тьмой, кое где прореженной светом фонарей. Никто не заметил её ухода. Тусовка жила своей жизнью, район своей. Кто-то спал после работы, кто-то напивался. Мир стабильности. Она и сама здесь выросла, только в другой части района. И сейчас нужно было идти пешком, по ночным дворам этого унылого гетто.


Отвратительное настроение. Вот такие моменты всё портят. Вроде хорошие люди, друзья, подруги. А тут раз – и оказывается, что один мудак, остальным плевать. Мир будто становится искусственным домиком. И сколько таких тусовок уже было? И сколько их ещё будет? Но забудут же. Выйду из квартиры, и нет меня. А что там дальше со мной? Никому нет до этого дела. Но ничего, это мелочь. Проблемы уйдут, а жизнь продолжит радовать.


 


* * *


– Антоха, как дела? Служишь?


– Ну. А вы что, х…й пинаете?


– А чё делать. Отдыхаем после трудового дня.


– Лучше б к нам в милицию шли работать.


– Да не, чё мы там забыли.


– А чё те не нравится? Бабки платят, работа не пыльная. Или милицию не уважаешь?


– Да не, всё нормально Антоха! Мы тут с Димоном думали в Москву на заработки.


– Москвичи. Ну гоните, а то только пивчагу гасите. Дай-ка, глотну.


– О, Вовчик, смотри, какая соска!


– Опа, ништяк. Видал, Антоха.


– Девушка, давайте знакомиться!


Алла попыталась пройти мимо.


– Не понял! Почему избегаете нас? Не нравимся?


– Я спешу.


– Успеешь, подруга!


– Пусти!


– Давай её сюда. О! Сисян, что надо!


– Пустите! Помогите!


Спальнику плевать. Его жители спят в сотах. И не реагируют на крики о помощи. Здесь помощь нужна всем. И никто в неё не верит. Редкие чудеса взаимовыручки компенсируются десятками случаев предательства. Но часто между этими крайностями живёт простой страх, который парализует действия людей. Кто-то потом мучается угрызениями совести. А кто-то успокаивает себя простым и привычным – а что я могу? По-нашему не будет…


 


* * *


Брошенный мир. Он прекрасен. Здесь всего коснулся человек, но словно позабыл про эти места. И вот я в одиночестве здесь иду. Постоянно хожу. Между этих холмов вдоль железнодорожной колеи. Ритуал? Нет, просто у каждого должны быть места, где ему хорошо. Где можно отдохнуть. Странное место я для этого выбрал? Для меня в самый раз.


Я отталкиваю мысли. Зачем они? Поют птицы. Шумит ветер. Тени деревьев и отблески Луны на рельсах. Это те образы, которые я люблю. Но сейчас я поверну в обратный путь и через час буду в спальнике, горящем огнями окон. За ними ненависть, серость и порок. За ними мир, который не меняется десятилетиями.


Вот он двор, от которого меня уже тошнит. Я иду по нему и понимаю, что я так бесцельно хожу уже второе десятилетие. Это тупик? На этот вопрос никто не ответит. Здесь так живут тысячи.


Опять какие-то вопли. Быдло развлекается. Когда вы уже издохнете? Все скопом. Чтобы отребья не успели наплодить, такого же как сами. Это ж те животные, что бухло покупали в гипере. А с ними мусор из соседнего дома. К подруге какой-то клеятся. Э, они её трахнуть хотят прямо тут!


Не желаю никому попадать в такие ситуации. Это выбор ценою в жизнь. Пройдёшь мимо – нет тебе прощения до конца жизни. Влезешь – жизнь, возможно, закончится тут же. Победить страх – обрести смысл существования.


– Э, вы что, ох…ли?


– Чё, бля? Чёрт за базар ответишь?


– На, сука!


Животное не ждало – кусок асфальта размял его морду навсегда. И вой боли того, кто только что считал себя непобедимым, равноценен ощущению победы.


От удара в челюсть я покатился по земле. В глазах темно, ничего не понятно. И только топот ботинок и удар в живот. Всё, что слышу – пронзительный женский крик. То ли она орёт от того, что меня бьют, то ли её продолжают бить.


– Забей е…ло, сука.


Удар и вой. Женский плач. Ни с чем не сравнить. У меня он всегда вызывал жалость, смешанную с безысходностью. И вот такие ситуации показывают почему – убьют нас обоих.


– Аааа…


Хриплый, резко оборвавшийся стон. После хлопка. Я не сразу понял, что это было. А за ним второй хлопок. И писклявый ментовский голосок: «Не убивай, братан».


Вот это картинка! Ради этого и по зубам, и по пузу получить стоило. Выродок-ментёнок стоит на коленях, ноет и весь трясётся. А какой-то чувак, только что положивший двух гопарей, целится ему в лоб. И я вижу его выражение лица. Я видел такое у себя, глядя в зеркале и думая о выродках, превративших этот мир в парашу. Только я думал, а этот чувак действует!


– Стреляй! Убей этого выродка! Они хотели её изнасиловать. За это смерть! Убей мента!


– Мусор? Да ещё и насильник. И эти два тоже мусора?


– Нет, это говно без погон.


– Я бы тебя медленно убивал, да нет времени.


Мент упал, проглотив свой всхлип. Последний всхлип. Только девочка негромко вскрикнула. Она уже не плакала, побелев, колотилась и пятилась от трупов.


– Не бойся. Я тебя не трону.


Чувак убрал пистолет в карман, развернулся и пошёл быстро через двор.


– Девочка, пойдём отсюда. Не бойся. Пойдём быстрее, пока «коллеги» этого «блюстителя закона» не приехали. Давай через пустырь быстро пробежимся, пока нас никто не видел.


Она шла молча, в стороне от меня. Я не знал, что говорить. И что делать. Как успокаивать. Она жива. Цела. Ну а то, что видела, как убивают. Ну да, стресс для девочки. Но не она же убивала. А ради неё. Пусть живёт и не думает. Хотя, конечно, мир для неё не будет прежним. А для меня? А мне похеру. Я приду домой и лягу спать. А завтра всё начнётся снова. Думаете, мне будут сниться эти типы ночами? Ни разу. Меня интересует, что с моей челюстью. Но вроде всё нормально. Ну и девочке желаю выжить и вынести из этой ночи урок. Я лично вынес – надо купить пистолет. А то так и на тот свет уедешь раньше срока.


 


* * *


Спальник продолжал поедать свой планктон. Соты потухали, чтобы загореться следующим вечером. И в них сидели люди с пультами телевизоров и обсуждали, что убили трёх парней из нашего двора. Нормальные пацаны были. В одну школу с нами ходили. А один вообще милиционер. Что же это делается – убивают ни за что. Страшно выйти на улицу. Родители не пускали детей по ночам на дискотеки. Но недолго, ведь эта новость для двора была не самой интересной. Во всём городе обсуждали террориста-одиночку, который взорвал машину губернатора на дороге от его загородного дома. Сам пытался уйти лесом, был окружён, отстреливался и был убит. В спальнике говорили – правильно! Так и надо с этими террористами! Это всё с запада их нам присылают. Оппозицию эту.


 


 


УДАР


Рассказ


 


Позитивные. Или просто тупые? Где грань между желанием закрыться от окружающего позора и верой в то, что его нет? Они меня учат, кем быть и что делать. Как быть «добрее», «веселее» и «как все». Если бы не бокс, я бы уже сошёл с ума.


 


Я рос обычным ребёнком. С этой фразы можно было бы начать рассказ, но за ней последует множество оговорок. Так что я просто рос. Любил гулять по улице, лазить по пустырям и гаражам, но и любил читать. Вероятно, это можно считать первой оговоркой. Почему из множества видов спорта я выбрал бокс? Я любил и в футбол играть, и в хоккей. Но однажды я увидел Майка Тайсона. Бой с Ботой. И этого хватило. Бокс взял меня в плен. Сначала он принёс мне подростковый восторг зрителя. А потом желание попасть в этот мир. Оказаться внутри ринга. Я пришёл в секцию бокса. В обшарпанном зале висели потрескавшиеся мешки и старенький ринг. Валерыч был хорошим тренером. Он любил бокс, умел заинтересовать им детей, и что важно – не заставить их, а пробудить самодисциплину и собранность. И главное – он был добрым и честным человеком. Попади я к какому-нибудь «мачо», недоумку, возможно, забросил бы бокс тогда же. Всё-таки, я не был прирождённым бойцом. Ни по физическим данным, ни по психологическим. Вначале было тяжело. Тяжело тренироваться, тяжело побороть свой страх. Я помню первые спарринги, когда удары в голову отдавались паническим страхом, и я просто начинал закрываться от них, а противник молотил меня, забивая в угол или прижимая к канатам. Для боксёра это тупик. И надо мной смеялись. Только Валерыч никогда не кричал и не подшучивал. Он сказал: всё в твоих руках. Победишь себя – победишь соперника. Я тогда узнал, что в истории бокса было много бойцов, которые никого не боялись. Но после первого сокрушительного поражения у них появлялся панический страх. И были те, кто боялись каждого боя, но никогда не ломались, выдерживая их все. Над своим страхом я долго думал. Сначала, как многие, искал панацею. Некую «супертехнику», которая поможет мне стать бесстрашным. Желающих втюхать такую технику было достаточно. Смысла в их промывке мозгов не было никакого. Я тогда уже понял, что всевозможные тренинги в большинстве своём глупость и шарлатанство. Были и те, кто советовал не философствовать, а научиться терпеть боль. Чем чаще тебя бьют, говорили они, тем меньше ты боишься ударов. Так оно и было. Страх не исчез, но потерял свою парализующую форму.


Я тренировался, нехотя учился в школе, а вечерами смотрел бои. Искал классику бокса. Сначала коллекция моя была скромной. Эпоха видеокассет в небольшом городе не позволяла разжиться такими «специфическими» записями. Но с приходом интернета, конечно, коллекция начала расти ежедневно. Но это было позже. А тогда я видел себя на ринге. Участвовал в юношеских соревнованиях. Бывало, занимал неплохие места, но в лидерах не был. Не пророчили мне не то что профессиональный ринг, но даже об олимпийской сборной мечтать не советовали. Только Валерыч говорил совсем о другом. Он видел в боксе кодекс жизни. Её стержень, а не погоню за золотыми медалями и деньгами. Он, конечно, тренировал всех, но не очень любил выскочек, даже талантливых, которые спешили всех победить как можно скорее. Да и они быстро уходили из его секции и находили себе горлопанов-тренеров, которые проталкивали своих «духовно близких» подопечных на всевозможные турниры, спортивные сборы и показательные выступления. Валерыча же они не считали себе равным, говоря, что он мог бы стать тренером профессионалов, но так всю жизнь и провозился с «полулюбителями». Я уже тогда увидел, что дерьмо не поймёт человека. Ему не свойственно думать, а только вонять и растекаться по лопате.


Понял я и то, что оно правит. Во всём. И лепит из подрастающего поколения таких же. Почему я не встал в их ряды? Меня никогда не тянуло туда. Хотя меня никто никогда специально не настраивал быть против. Но я всегда был против. Так вышло, что я своей жизнью доказал – воспитание зависит не только от родителей и друзей, но и от тебя самого. Стоит где-то зерну сомнения прорости, а не сгнить и исчезнуть, и ты уже не становишься в стройные ряды «социально близких». Не был я близок и многим в спортзале, кто после тренировки шёл бухать и бить рожи таким же, как сами. Я всегда был отдельно от них. Вероятно, видя это, Валерыч и любил со мной поговорить.


Моя учёба в школе подходила к концу. Семнадцать лет – возраст, когда уже вовсю нужно гулять с друзьями, знакомиться с девушками. Я не был лишён этого, но и не был в центре компаний. Я не пил. Я вёл жёсткий дисциплинированный и во многом аскетичный образ жизни. Следовательно, в компаниях я терялся. И хотя женщины замечали моё спортивное телосложение, отношения у меня с ними не особо клеились. Правда, с первой девушкой мы встречались довольно долго. И я её любил. Я был не из тех, кто спешил перепробовать многих и не выдерживал с одной женщиной больше месяца. Меня всё устраивало. Вообще, меня не тянуло на бесконечные «приключения» и я хорошо себя чувствовал в плену постоянства. Правильно выстроенного постоянства. Вот только женщины видели в этом занудство и долго не выдерживали. Но что было, то было. Расставание с первой девушкой привело меня в депрессию, а потом в ярость, которая стала выходом. Я проводил в зале полдня, выкладываясь полностью. Именно тогда я понял, что, не будучи идеальным боксёром, я побеждаю многих техникой в сочетании с яростью. И когда проигрываю, то также принимаю это с железным взглядом. Людям это нравилось. Люди ведь любят шоу. Пусть и скромное, для узкого круга зрителей.


Любили это и женщины, доступные и падкие на силу. Я пользовался. Не часто, но всё-таки. Это было уже во время учёбы в университете. Нет, я не стал «физкультурником», понимая, что всё отвратительное чиновничье, что есть в спорте – там будет возведено в ранг идола. Я стал историком. А почему нет? Я читал с детства, любил историю в школе, в отличие от большинства других предметов, и понимал, что учиться там будет хотя бы несложно. Да и не ребёнок уже, чтобы надеяться на профессиональную карьеру боксёра. Конечно, где-то в глубине души эта мечта по-прежнему жила, но реальность ей противоречила. И я понимал, что сам не пробьюсь наверх, но также не умею и не хочу, лизать зады чиновников. Я же видел, что здесь мало быть хорошим боксёром. Куда важнее быть «активистом». Совок – мир активистов и стукачей. Это я усвоил ещё со школы.


Но не столько школа отвернула меня от этого мира, хотя коллективизм мне всегда был чужд. Как и стадная стандартизация. Отвернул меня один случай. Мне тогда лет четырнадцать было. Почти пятнадцать. В нашем дворе жила молодая семья. Красивая жена, которая постоянно нянчилась с маленькой дочкой, и здоровый накачанный муж. Но в отличие от множества представителей данной «фактуры» – не бык и не гопник. Жили они себе, по выходным прогуливались всем семейством, ездили в парк. Я-то с ними не общался, так, на уровне обоюдных приветствий были знакомы. Но никогда не думал о них плохо. Это тот случай, когда глядя на людей, видишь Людей. Случай, прямо скажем, нечастый. Не знаю, что там точно было. Но его забили менты вместе с какими-то солдафонами. Возвращался домой, его остановили. А что там дальше было – кто знает? Лицо забелили как в японском театре, чтобы не видно было синевы и кровоподтёков. Явно били с удовольствием и долго. Можно, конечно, поиграть в объективность и сказать, что, может быть, он виноват, а доблестные защитники «правопорядка и родины» действовали строго по инструкции и в целях самообороны, ведь такой здоровяк мог и покалечь бедненьких «детёнышей стабильности». Но я показной объективности, презревшей здравый смысл, предпочту этот смысл, основанный на чести. Я навсегда запомнил вой его жены. Не плач, и не крик, а вой. И годы спустя она, «излеченная временем», уже никогда не была столь же счастливой, как тогда.


Двор прощался с ним тихо, кто молчал, кто перешёптывался, кто плакал. Произошло это в преддверии 9 мая. И уже через пару дней весь этот двор повалил на гулянья, махая флагами и лентами. И убийцы, забившие за два дня до этого их соседа, маршировали с улыбками на лицах, шмонали их на «кпп» перед шашлыками и площадными концертами и смотрели на них как хозяева жизни на тягловую силу. А «сила» радовалась. И вот тогда меня начало тошнить. В прямом смысле. Физиологическое чувство тошноты и отвращения от всех тех, кто предаст собственных детей ради «позитивного праздника».


Что, скажете, в жизни всякое бывает? И, конечно же, один случай нельзя распространить на всю систему. А где этот случай один?


 


* * *


Тренируясь у Валерыча, я был в комфортных условиях. Несмотря на старые мешки и потрескавшиеся стены зала, я понимал, что здесь свободно и уютно. С чиновниками и тренерами-жополизами, разгоняющими про «настоящих мужиков», но не имеющими своего мнения и достоинства, я сталкивался нечасто. На сборах, соревнованиях и прочих «выездах». А поскольку я учился в университете, то ездить на них стал всё реже и тренировался в своё удовольствие. И с неменьшим удовольствием разговаривал с Валерычем, который, как оказалось, соображал не только в боксе. Он и про историю нашу, и про окружающую действительность мог сказать точно и по существу. Его так же не тянуло к кормушке, отвращала стадная тупость и беспринципность, и задевал тот факт, что нашу историю переписали и вырастили несколько поколений людей без имени, без прошлого и, как следствие, без будущего. Я был зол и надеялся на будущие перемены. Валерыч был грустен и уже ни на что не надеялся. Видимо, многое понимал, чего я ещё не видел.


Я же шёл по пути многих – надеялся на наше поколение, на его активную и думающую часть. Это уже потом я стал убеждаться, что часть эта слишком мала, а страх и чувство безысходности во всех нас слишком велики. И безысходность эта крепла. Особенно в то утро, когда я пришёл на тренировку и увидел пустые лица завсегдатаев зала. Ночью у Валерыча был сердечный приступ.


Я шёл за гробом не тренера, а учителя. Учителя, на которого надеешься, которому веришь и знаешь, что он может изменить твой взгляд на мир. Он может его укрепить, развить и сделать тебя Человеком. Отсутствие таких учителей в наших школах и делает их местом оболванивания. И зал Валерыча тому, кто готов расти над собой, за год давал больше, чем школа за одиннадцать лет.


Это была не первая смерть, бившая по мне. И со временем, как бы это ни цинично прозвучало, привыкаешь и становишься жёстче. Но привыкая, не забываешь. И снова и снова приезжаешь на могилы близких. И говоришь с ними. С Валерычем я говорил и приходил, как обычно, пять дней в неделю в его спортивный зал. Тренировался. Для себя. Но и для него тоже. И понимал, что это время скоро закончится. Этот зал потерял свою душу. И кто её заменит?


На замену явилась отнюдь не душа, а мясо. Тупое и наглое. Типаж, от которого Валерыч нас всех оберегал. Которого не было в его зале, и который его не любил. А теперь у зала появился новый начальник и новый тренер. Дерьмецом потянуло сразу. «Шуточки» уровня телевизионных колхозариков. Мечты в духе «быков» из тонированной девятки. И примерно такой же подход к боксу. Ни о каком кодексе жизни теперь речи не было. Бей, не будь бабой, будь мужиком. Который потом продастся (в их версии завоюет) себе место в продажном мире. Тут уж точно – не баба.


Я не люблю заигрывать. Не ношу искусственных позитивных масок. По моему лицу он видел, что его имбецильный юмор и сама его мерзкая персона меня раздражают и ни капли уважения не вызывают. А за что его уважать? Мысль отсутствует. Уважение к людям тоже. Гоплан не может уважать, он либо боится, либо презирает. «Рабу не нужна свобода, он мечтает о своих рабах». Что тут ещё добавить?


– Сильнее бей, я в твои годы выкладывался на максимум. Ты что, не мечтаешь о победе?


– Я уже победил.


– В смысле?


– Человеком остался.


– Не понял?


– Что именно?


– При чём тут, что ты где-то остался. Я что, не человек, по-твоему?


– Не я это сказал.


– Слышь, ты, щенок!


Тот, который в мои годы выкладывался, сейчас мог выложить только кучу дерьма. От его удара я ушёл легко. Тут же сбежался народ, кто посмотреть, а кто-то разнимать. Драки не вышло.


– Чтоб я тебя тут больше не видел!


– Мешок с говном научился отдавать приказы? А тренировать научился? Этот зал создал тренер, а сейчас им управляет быдло.


 


Уйдя из зала, я словно попрощался с прошлой жизнью. Я понимал, что впереди новый этап. Жизни и бокса. Я многому научился у Валерыча и продолжал развивать навыки дома. В одиночестве. Без помех. И без поучений. Я становился сильнее физически и чище духовно. Чище не в плане доброты или мифического просветления. Нет, чище значит проще. Всё сводилось к нескольким эмоциям. Любовь отдельно. Злоба отдельно. И у каждой эмоции была цель, объекты, на которые она направлялась. Это и была гармония бойца. Гармония реальности, где нет святых аскетов, а есть либо принципиальные одиночки, либо беспринципные представители стада.


Ах, ну да, я делю всё на чёрное и белое, а ведь мир такой неоднозначный, серый, и потому радостный для всех тех, кто не готов стать на чёрное или белое, а старается усидеть на двух стульях.


Жизнь шла в быту, тренировках, учёбе. Ничего необычного. Ничего нового. Мир не менялся. Я жил. Казалось бы, всё привычно, но ведь не всё, чего ждёшь от жизни, получил. Я был одиночкой и привык к одиночеству, но не полному. Нужно завершение. Завершение быта. Мира. Бегства от стада. От её стабильной войны против разума. Только не всегда то, что кажется миром, им оказывается. Иногда оно больше пахнет ладаном.


Я встретил её в универе. Обычный разговор про преподавателя и экзамен. Я уже сдал, её группа ещё готовилась к сдаче. Красивая женщина всегда привлекает. Влюбляет в себя. Я не буду рассказывать о её глазах, фигуре или голосе. Суть даже не в них. А в том, что я был один. И сразу ею заинтересовался. Пригласил её погулять после учёбы. И вот я уже иду со скромным букетом цветов на свидание.


– Привет. Прекрасно выглядишь.


– Спасибо! Ой, это мне? Красивые цветы.


– Смотри, какое небо. Спокойное и тихое. Давай погуляем.


– Давай. Куда пойдём?


– Я покажу тебе тихое и очень красивое место.


– Да, и где же оно?


– Скоро увидишь.


Куда вы водите своих девушек на первом свидании? В кафе и рестораны? Стараетесь показать свою обеспеченность и щедрость? А я нет. Не потому, что нет денег или их жалко. Просто хочу узнать девушку и увидеть её реакцию не на стандартный набор ухаживаний, подкреплённый рублём, а на мир простой и естественный. Вот и повёл её смотреть на звёзды. За реку. Что ж – для неё это был в определённом смысле стресс. Малознакомый тип ведёт её в лес на первом свидании. Уверен, что у неё в голове пролетела череда страхов. Но она же всё-таки пошла. А значит, интерес и желание узнать меня были сильнее, чем страх. И смотрела она больше на меня, чем на звёзды. Но главное, что мне с ней было уютно. И я не чувствовал себя дураком, приведшим куклу в мир, который ей не нужен. Мир без прислуги и оплаченных счетов. Значит, она не была такой куклой? А была женщиной, не лишённой разума и такта.


Я старался не грузить её проблемами. Не рассказывал о потерях. Говорил о любви к боксу, о тренировках. О поездках, учёбе. Обо всём, о чём говорят молодые люди. О развлечениях. Никакого «груза», который так не любят люди в розовых очках. Носила ли она этот незамысловатый аксессуар? Я ещё не знал, но прежде чем узнать ответ на этот вопрос, хотел не отпугнуть и не прослыть занудой. И сыграл в позитивного молодого историка-боксёра. Весёлое сочетание. Она всегда смеялась при его упоминании.


Бокс я смотреть стал реже, больше времени посвящая Оле. (Да, я же совсем забыл её представить). Иногда мы смотрели бои вместе, но её это не слишком увлекало. Куда интереснее для неё была музыка. В меломаны её записать было сложно, потому что, слушая кучу стилей, она не погружалась ни в один из них. Всё ограничивалось потоком треков в социальных сетях.


Я ходил с ней в кафе. Гулял по улице. Сидел у неё дома и приглашал к себе. Я был влюблён. В хорошую девочку Олю. Красивую. И страстную. Страстью её я наслаждался, особенно смакуя удовольствие после воздержания.


Хорошая девочка Оля стала знакомить меня со своими друзьями. Это я был одиночкой, постоянно общавшимся с парой человек. Она же была девушкой общительной, и друзья у неё были и из школьных компаний, и уже из университетских. Только вот мне в этих компаниях было не слишком уютно. Инородное тело, от которого все ждут прибауток за поеданием шашлыков. А он ни шашлыки, оказывается, не ездит на реку жарить, ни байки перед набитыми ртами травить не хочет.


Я, конечно, для приличия временами тусовался с её друзьями. Но ещё чаще старался увильнуть и погулять с ней вдвоём. Или отправить её к друзьям одну. Она замечала это, была недовольна. Я оправдывался, объяснял, что им будет весело вместе, а я только всё буду портить своей отрешённой рожей. Договаривались, и она шла одна. Но я понимал, что вечно так длиться не будет.


Что меня раздражало в этих компаниях? Им всё нравилось. Это были «простые пацаны». Особенно некоторые. Один учился на юриста. Нет. Точнее будет сказать «учился». Брат его вообще был в ОМОНе. Куда уж лучше? Зато они были «душой компании». Примитивный юмор. Примитивные радости и интересы. Тупость, рабская психология и такая же рабская агрессия. Я понимаю, что и я – не подарок. И в общении со мной не просто. И агрессии во мне хватает. Но моя агрессия никогда не направлена на слабых. Это агрессия загнанного волка. А у них агрессия стаи шакалов. Они и падаль будут жрать с воем.


В общем, сразу мне эти два брата не понравились. Да и я им тоже, по ходу. Зато Оля в них видела «замечательных парней». Ну конечно. Они же такие «мужественные» и «успешные». Один дробит кости студентам на площадях. Получает жалование и льготную квартиру мечтает построить. Второй будет в суде этих избитых студентов сажать, добивая их и их семьи. Вместе с премиями будет получать и взятки. Жизнь поднимет их, если не забудут о том, что над каждым рабом есть хозяин, с которым нужно делиться.


В очередной раз, когда Оля пыталась затащить меня на «посиделки» с её друзьями, а я искал предлог от этого увильнуть, впервые её прорвало. Она высказала мне и про то, что я не умею отдыхать. И про то, что не стремлюсь знакомиться с людьми. Что не хочу «пробиться» и так и останусь нищим историком, пинающим по выходным боксёрский мешок.


Я послушал. Вяло ответил, что каждый живёт, как считает нужным. Услышал, что не думаю о будущем. И о ней. И о будущем с ней. Правда ли я не думал об этом? Думал. Именно о будущем с ней. С одной стороны, с ней было хорошо. Но её мир не был моим миром. Её окружение было тем, от которого я всегда старался держаться подальше. Надеяться на то, что она откажется от своего мира ради меня, было глупо. Надеяться на то, что я стану приспосабливаться к их миру – ещё глупее. Так что же нас ждало? Ничего. Но время я торопить не хотел. И просто пустил всё на самотёк.


Мы помирились. Да и ссора то была ни то, ни сё. И вот однажды Оля заговорила о моём боксёрском будущем. Сказала, что у родителей её есть знакомый тренер. И что я бы мог попробовать вернуться в зал. Раз я только о боксе думаю, может, тренер помог бы мне попасть на соревнования и подготовиться к ним.


Зачем я согласился на знакомство с её тренером? Чего в моём решении было больше – тяге к потаённой мечте или желания не обидеть Олю отказом? Наверное, всего понемножку.


Семён Петрович внешне оказался типичным совковым спортивным функционером. Но внешность ведь бывает обманчивой. Пригласил в спортивный зал. Надо сказать, оборудован зал был значительно лучше, чем у Валерыча. Видимо Семён Петрович был своим человеком в федерации бокса, и финансирование для его зала не капало, а текло ровной струйкой. Да и машина у него была не самой дешёвой. И весь зал в грамотах и наградах. Государственных. А ведь у нас других чемпионатов и не бывает. Вот он на фото с местными партийцами, вот с мэром и губернатором. Я попал совсем не туда, куда хотел. Хотя я и не посвящал Олю в глубины моих взглядов на режим, кое-что она уже знала. И вот по её протекции я попадаю к человеку, который вокруг власти вьётся змеёй и поёт соловьём. Что это? Попытка меня «перевоспитать», сделав зависимым от их «семейной помощи»? Чтобы я был им должен и начал вливаться в систему, боясь обидеть? Или это уже моя личная конспирология, а Оля без задней мысли решила свести меня с перспективным тренером?


И Семён Петрович начал мне рассказывать, как нужно продвигаться в профессиональном боксе. Профессиональным он называл всё то, что происходило в нашей федерации. Ну да ладно. Тут суть не в терминах и трактовках. Суть в том, что половина его речи была посвящена не навыкам боксёра, а правильным знакомствам, коими Семён Петрович, конечно же, обладал. И выступать. Почаще выступать. Ведь государство заботится о молодых спортсменах. Союз молодежи, и областные власти, и министерство спорта, все они постоянно следят за перспективными бойцами, устраивают для них соревнования, раздают грамоты и ценные призы. И главное – никогда не обманывают, как на западе, где менеджеры зарабатывают на бойцах, и выбрасывают их как отработанный материал. Эта ремарка напомнила мне, что каждый чиновник здесь отчасти диктор телевидения, а каждый диктор вполне мог бы заменить чиновника. Ибо ни тот, ни другой работы не выполняют никакой.


Я стал говорить, что не был очень успешным боксёром, и, наверное, не стану. А Семён Петрович лишь улыбался, говоря: не станешь чемпионом, так попадёшь на работу в федерацию. И денег у тебя будет больше, чем у учителя истории. Его аж смех взял от упоминания этой «недостойной» профессии.


– Я никогда не метил на место чиновника федерации.


– Зря. Сейчас самое время задуматься о будущем. Мне Оля и её родители тебя рекомендовали, как очень способного и толкового молодого человека.


– Спасибо за доброе слово, конечно. Но эти показательные выступления не совсем моё. Я и раньше то на них не чувствовал себя уместно, а сейчас бокс для меня – образ жизни.


– И что? Одно другому не мешает.


– С какой стороны посмотреть.


– Что ты имеешь в виду?


– Я не хочу быть гладиатором перед чиновниками.


– … Гордый? Или идейный?


– И то, и другое.


– Видимо, я в тебе ошибался. Да и Оля, наверное, тоже.


Что я должен был делать? Звонить Оле? Зачем. Не звонить и ждать, пока она сама начнёт рассказывать мне о том, что я твердолобый дурак? Ну и пусть рассказывает.


Идя по вечернему городу, я видел суету и радость людей, но чаще усталость, унылые лица, уткнувшиеся в воротники чёрных курток. Я видел одинаковые эмоции. Эмоции, стремившиеся к стерильности машин.


Незнакомый номер в телефоне – это всегда выбор, отвечать или нет. Мой старый друг. С ним я давно не виделся, не говорил, и он редко появлялся сейчас в нашем городе. Тем более есть о чём поговорить. Часто такие встречи заканчиваются пустым разочарованием и лишь убеждают, что прошлое не нужно тянуть за собой. Время идёт, и те, с кем раньше было много общего, сейчас не знают о чём говорить, разве что меняться условностями и кратким описанием «счастливого» быта.


– Жирный дурак будет меня жизни учить. Сидит в своём СДЮШОРе, отрастил мамон. Без амбиций, но с самомнением. Ветеран колхозного рая. Я этот мешок с дерьмом отправлю в нокаут с одного удара. Учит он меня «уважать авторитет». А у кого тут авторитет? У него? Откуда? Авторитет надо завоевать, уважение не купишь и через горло своё не пропихнёшь в безразмерный мамон. Это не водка, которую они за наши бабки на сборах в себя льют. Дон Кинг мухосранский. «Знайте наших», «мы всех делали». Кто мы? Кто? Тот, кто делает всех, имеет имя. Это один человек. Личность. Боец. Чемпион. Всегда конкретный живой человек. А не это ссаное «мы». «Мы не «продажные капиталисты». Мы за чистый спорт. И поэтому вы либо будете ездить на красно-зелёные показательные выступления перед кабинетными мордами, либо пойдёте работать на стройку. Там пригодится выносливость». Это заявления авторитета? За что я могу уважать его? За что? И покажи мне человека, который с этим отребьем сядет на одном поле!


– Да забей на него. Ты же тренируешься, растёт твой уровень. Найди менеджера, и он займётся твоим продвижением!


– Какого менеджера?! Тут ни хрена нет. Никакого профессионального бокса. Только вымпелы и истории о «великом прошлом», которое так и осталось настоящим. Страна без будущего. Я не говорю, что нормальных тренеров нет. Есть, конечно. Меня же тоже хороший человек, мастер своего дела, тренировал. Но спортивный чиновник и тренер – люди противоположные. Там где начинается перекладывание бумажек, заканчивается и спортивный запал и уважение. Там только мишура в блестящих костюмах. Да и я не профессионал, а любитель. Но боксёр принципиальный!


– Чувак, не заводись. Что толку кричать? Ты же прекратил все дела с ним. Ну и всё на этом. Лучше найди себе женщину, хоть не таким злым будешь.


– Ага, я уже нашёл одну. Такую же суку, как и они. Кстати, они ей все очень нравятся. Она их называет «успешными мужчинами». А я, дескать, мечтатель, помешанный на боксе. А, да, и зануда, конечно же. Не пью, на танцы не хожу, говорю про бокс, и всегда недоволен теми, кто не такой как я. О, как оно.


– Без обид, но отчасти она права.


– От какой части? От той, где она начинала рассказывать, что надо быть проще и использовать все возможности для продвижения? Ну, там, соснуть у кого надо, лизнуть ему же. Или в той части, что надо бухать с любым быдлом, чтобы быть «своим в доску»?


– Короче, я в ваши дела не полезу. И мне всё это не нужно. Что толку от твоего исхода дерьмом? Что-то меняется?


– Ничего не меняется. Но я остаюсь честным и собой не торгую. И точка.


Ну и зачем я вылил на человека лавину злобы? Накипевшей? Да. Но ему-то она не нужна. А про что я ещё мог сказать?


 


* * *


С её «успешными» друзьями я встретился случайно на улице. Оба были уже залитые. Начали приглашать в компанию. Потом пританцовывать, размахивая кулаками, с целью побороться. Я посмеялся, отшутился и собирался уйти, как почувствовал удар в спину. Пьяный и смазанный, да и среагировать я успел, услышав замах и шорох куртки одного из «бойцов». Пропускать удары – это ничего. Но не уходить после удара в спину. Я повернулся и посмотрел на них. А в ответ смех.


– Кому первому стереть ухмылку с быдляцкой хари?


– Ты чё, о…л?


Я не продолжил общение. ОМОНовец просто не заметил короткий джеб в лицо. Рванулось на меня. Нырок, и его хук проходит надо мной. А мой джеб ложится в бок. Шаг назад и левый хук. Тело отвлекается на него и поворачивается челюстью ко мне. Хук справа, и он на земле. Мычит и не может подняться. Его «юридический» браток колотится от страха.


Я просто ушёл. Что будет дальше? Протрезвевши, люди жалеют о драке, которую сами затеяли и проиграли. Но людей я там не видел и на такой исход не надеялся. Второй вариант – замнут, постыдившись проигрыша. Или начнут трезвонить Оле, а потом пытаться отомстить мне. Вероятно вы, если у вас нет глупых иллюзий, безошибочно выберете из этих вариантов наиболее вероятный. Вечерок выдался богатый.


Оля в истерике орала в трубку, что я идиот и избил «ни за что» человека. Что я безмозглый громила, и мне в боксе отбили башку. Поэтому я не могу общаться с людьми, а только их бью. Я попытался объяснить, что первым ударил этот тупой мент. И если уж говорить про отбитых громил, то не с меня начинать. Она сказала, что они были пьяные и просто пошутили, а я сразу начал бить на поражение. А ещё я, конечно же, мудак, разрушивший все перспективы и поставивший её родителей в идиотское положение. Я положил трубку. Думать, что ты что-то понимаешь, ещё не значит понимать. И пытаться доказать что-то человеку – дело пустое и ненужное.


Я ждал худшего – клоуны раскрутят дело за «нападение». Чтобы я сделал в этом случае? Вариантов было немного – сесть или бежать, став нелегалом. Надолго ли? Кто знает. Но, к счастью, всё ограничилось улицей. Они пришли с Олей в универ и стали жонглировать передо мной «блатными понятиями». Юрист с ментом. Что ж – вполне под стать стране. Всё уместно – и людишки, и время, и место. Мне до этого дела не было. Я знал, что драться они боятся. И просто выпендриваются перед своей подругой.


– Ты первый меня ударил, я ответил. Оправданий не будет. Не выставляй себя на посмешище перед своей подругой.


– Ты, слышь, я тебя раздавить могу. Кто ты такой? Ты на меня напал.


– Мы оба знаем, кто на кого напал. Проиграл – признай поражение. Наглость не всегда побеждает.


– Кому я проиграл?


– Мне. Хочешь повторить?


Вмешалась Оля, закричав, что никаких драк больше не будет. А со мной она больше не хочет видеться. Я не особо был разочарован. Жил же до этого. Поживу и после. Но однозначно удар в челюсть того стоил. Я не мог сломать систему. Но разнести зубы одному цепному псу тоже многого стоит. Это своего рода персональная сатисфакция.


Моя жизнь простая. Я учусь, тренируюсь и смотрю бокс по вечерам. Женщины бывают редко. Надолго не задерживаются, да и я не приглашаю. У меня простой набор эмоций. Простой, но честный. Я не служу, не радуюсь рабству и не мечтаю о своих рабах. Это уже шаг к свободе, как бы это ни не нравилось успешным и всем довольным.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера