Из сонетов Австрии, Германии, Швейцарии. Пер. с немецкого

Йоханн Буркхард Мэнккэ (1674 — 1732)

 

Не сонет

 

При Верности моей то нагоняет страх:

Я должен всё проговорить прозрачнейшим сонетом,

В четырнадцать вложив тут строк свой Дар,

                                                         рискнув при этом,

Пред тем достойный как предмет найду я впопыхах.

Что рифмовать у всех тут на глазах?

Ведь прежде чем к регистру рифм

                                                   прийти мне за советом

И смысл чрез алфавит прогнать духовным светом —

Осмеяна, быть может, будет, часть та, что в устах.

Теперь могу к тому ещё я шесть прибавить строчек,

Мне не дозволено цикадой мучить проволочек —

На что закручен каждый стих со всех сторон.

И хоть над воротом моим ещё так много почек,

Но не дозволено тянуть с последнею из точек —

При Верности моей и труд мой завершён. 

 

 

Фридрих Хауг (1761 — 1829)

 

Мой первый Sonetto

 

Ну ладно! Дух мой! Пробуем Sonetto!

Божественный! Я мыслю, посягая,

Больше шампанского ещё, о, Benedetto!

Четыре строчки! Как и знал! Ой-ой! Строфа другая!

 

Любимая была Петрарке тож предмет (Oggetto),

Та слава, почести, что жду, изнемогая.

Второй каприз храню в груди (inPettо).

Как вкусно! Вот строка восьмая — вся нагая.

 

Теперь должны Вы мне возвышенную тему,

Фольклор и Мистика, приправить понемногу.

Хайль мне! Поспешно вносим в схему!

 

Творить так — время сокращать в пути к итогу:

Сие звучит, напоминая как бы не Поэму.

Конец четырнадцатой строчкой славен. Слава Богу!

 

 

Фридрих Готтлоб Вэтцэль

( 1779 — 1819)

 

Sonett

Издателю поэтического альманаха

 

Сонет ты хочешь? Обещал раз, и стучишь в придирке?

Так упоить тебя хочу я чередой сонетов:

Раз сквозь 14 колец лететь иных поэтов —

По нраву другу гнуть-крушить всё в этой заковырке!

Искусство знатно — обпиваться при пустой пробирке,

Под руку мысли, чтоб хватать среди эстетов,

Что из последней дырки задудят своих заветов —

Ах, apropos! поговорить даб о последней дырке:

Коль сам дужу оттоль — лечу я в Wasser (воду)

С мои дудостишком, а речь идёт о жизни —

Хватай за волосы, тяни, и помоги мне, боже...

Зришь ты, что будет? Ведь на Wasser –

Wasser  рифма с ходу,

Рифмуется лишь Wasser с Wasser, хоть ты это сбрызни!

Так может ли глотать сонет воды тут столько всё же?

 

Хайнрих Зайдэль (1842 — 1906)

 

Сонет

 

По праву допустима всё ж для сложных до предела

И вычурных идей, чтоб каждая щипала,

Сонета форма  так же как для фрачных зала,

Модерных мыслей, и она прекрасна знаньем дела.

 

И кто лишь зёрнышко склевал из мудрости надела,

И от идей идейку лишь пакует для начала,

Тот впихивает их со страстью всей запала

Всонета кожу, что в латаньях застарела.

 

И осчастливит сё латанье небывало,

И что своё Ничто собрал, пусть применив лекало,

И что, потея, гнувшись часом, сделал дело!

 

Но не поможет то, что и вдавил немало

В продукт искусства — человечество устало

Зевает и заснёт спокойно, ибо закоснело!

 

 

Роберт Гэрнхардт (1937)

 

Материалы к Критике известнейшей

поэтической формы итальянского

происхождения

 

Сонеты нахожу я, так что, мерзкими по сути:

столь узки, строги, как-то так нехороши —

то делает меня больным — об этой ведать мути,

что кто-то пишет их. Что кто-то тут в тиши

 

имеет смелость из дерьма тут строить башни жути,

один тот факт, что некий тип их сложит от души —

весь день мне может отравить, не применяя ртути.

И у меня барьер тут. И заносит гнев мой палаши

 

над тем, что столь заfuckанный засранец

меня посредством вакс блокировать тут рад,

агрессию во мне родив на делателя глянец.

 

Да я не тикаю на то, чем мотивирует твой зад.

Действительно. И не желаю знать про эти все заветы.

И нахожу невероятно мерзкими сонеты. 

 

Фритц Вайглэ Бэрнштайн (1938)

 

Sonett-Sonett

 

Брались б красивые слова как балюстрада,

мешались б с рифмами, и в строфах на момент

оставленны бы были, смысл пока ни вступит в монумент.

Затем возможно то к прочтенью. Ах, досада,

 

что есть беспутные названья к милым столь вещам,

я думаю про «Шнитцель», «Тминник», «Швайц» в разлуке,

с другой же стороны «Наушник» мощно в звуке,

но прелести в нём мало. Коль сонет удастся должен нам,

 

и содержание и форма, смысл и звук, свой ранг

тут обретут, как: Рим, Гранада, Ульм, Луанг Прабанг

и городов иных названья — но не «Дришпэнштэдт».

 

Красивы  «Овощи и Фрукты» звуком всей октавы:

и абрикосы, свёкла и приправы-травы —

теперь ещё глубинный смысл, затем готов сонет.

 

 

Минона (1871 — 1946)

 

Sonett № 1

 

Для нового вина не годен старый мех.

Поэт твори — Уитмен как, к примеру,

Душа всегда свой новый ритм творит как меру,

Кто ныне мастерит сонет — свинья для всех.

 

Отсюда, что храню себя от сих потех,

Спокоен, что, страдая, коли б сю химеру

Всё ж возжелал творить не в скачке, что за веру,

Всегда скажу сонетной форме: нет, то — грех!

 

Скачу, как мне диктуют мышцы, о, поэты!

Я не хочу в чужую форму заключённым быть,

Всвоей — своей я чувствую Свободу!

 

Всё к чёрту,  доведись б марать сонеты,

Когда своих я лёгких развиваю прыть

И никогда Петрарки — им в угоду. 

 

 

Сонет № 62

 

Жила раз в Капуе (как помню этим часом)

Уродка: горб, на костылях, к тому ж крива на бОк.

(Смещён был также ненормально и лобок.)

Мать умерла, отец был папуасом.

 

Не выговаривала р — так —  «ягуа...» и басом,

А также собственное имя — ни разок,

Но всё ж любви хотела, и отец изрёк в свой срок:

Отныне ка Буа ты, и утешил плясом.

 

И девушкой-то не была, но раз под своды

Музея Анатомии, зазвав лишь на часок:

Гермафродит! — изрёк директор. Тут ему все оды!

 

Отныне юноша она — «красавец Гектор», годы

Помолвлена (слепа невеста и хрома,  в чём прок!).

Отец сияет, оплатив все полностью расходы.

 

 

 

Фридрих Шлэгэль (1772 – 1829)

 

*   *   *

 

Подручный мельника толкает как отраду

На тачке жёрнов в гору, к мельнице, ведь он,

В паз жёрнова член впихнув, и сам, разгорячён,

Тому тем самым обеспечил в жаркий день прохладу.

 

Блондинка мельничиха, взор свой устремив под склон,

И хоть ужасная жара, лишь выйти за ограду,

Сбегает вниз, чтоб сю решить шараду,

И, взявшись, чует, что из плоти ног тот сотворён.

 

«Слышь, мальчик мой! —  брутален зова пиетет, —

Что означает это свинство тут с твоим хвостом?

Мою проверку проведу я, дабы получить ответ:

 

Достойный пропуск у тебя в мою постель иль нет?»

И мальчик только заголовок кажет, что на том —

Как мельничиха: «Ах! —  читает —  Сей к Элизабет».

 

 

Юлиус Штиндэ

(1841 – 1905)

 

Косточка от вишни 

 

Несчастье часто вдруг подступит и некстати

К таким Кругам, ценимым всеми столь,

Что от сочувствия глаза у многих выест соль,

Но не спасет ни вопль, ни плачь от этой тати.

 

В желудок косточка от вишни у дитяти

Падёт  и, органу вредя, свою играет роль,

Засев в слепой кишке, и причиняя боль —

Так врач на крайности идёт в раздумьях у кровати.

 

И корчится дитя уже недели,

Ланиты нежные покрыла прочернь смол.

Ах, вот бы вишен мы совсем не ели!

 

И врач приносит средь стерильной бели,

Спасти чтоб, в ложке полной Vitriol...

И мёртвое дитя лежит в своей постели.

 

 

 

 

Франк Вэдэкинд(1864 — 1918)

 

Указатель Пути

 

Я не рождён с судьбою водохлёба,

Сё подтвердить моя вам может Муза,

Что за вином поёт, но молкнет как обуза,

Когда глоток последний вобралА утроба.

 

К воде во мне лежит заветом злоба,

Поскольку нет в ней чар духовного союза,

Что изойдут из кубка из-под будней груза,

Он — указатель мне пути, ведущего от нёба.

 

Он как смышлёный подмастерье кажет мне дорогу,

И в Храм приводит к сАмому порогу,

И все ворота открывает моему прозренью.

 

И я шатаюсь по священному чертогу,

Чья святость места служит озаренью.

И трюками не сбить меня, предамся коль творенью.

 

 

Фальстаф

 

Как юмор низость раздувает свой венец,

Твоею плотью нависая в туке.

Пасть великана с крохой Воли в пуке:

Поэт что мальчик с пальчик и велик Глупец.

 

Ты — дойче „Bel-Ami“ со сцены для сердец,

Лишь тишину твоя известность терпит в муке,

Твой ирокеза рёв в пивных в своей докуке

Восторгом полнит слух ослов по самый их крестец.

 

Пивных филистерам ты — гений, и наоборот:

Для гениев — пивных филистер. «Вот те нате, —

Они рекут, — он не Поэт, Колбасник-Ханс в халате.

 

Регистры для Добра и Зла — во всём у нас охвате,

Но никогда не вьючь на нас, как тех, кто понесёт

Тебе и благосклонность нашу, милый Скот».

 

 

Фридрих Рюккэрт

(1788 — 1866)

 

Амара

 

Амара, в том, что ты вершишь — лишь горечь,

Коснёшься ль стоп или рукою что велишь,

Взор к выси  или долу  обратишь,

Раздвинешь губы ли, смежишь — лишь горечь.

В привете, с коим ты спешишь — лишь горечь.

В лобзанье горечь, коим ты не одарИшь,

В речах и думах, что ты в горечи таишь,

В том,  в чём себя явИшь — лишь горечь.

И Горечь пред тобой идёт и вслед за ней

Две Горечи с тобой и та, томясь недугом,

Ступая по следам твоим среди теней.

И кто б подумал, что в глуби души моей,

О, ты, объятая их горшим кругом,

Столь сладостна мне горечью своей.

 

 

Ханс Магнус Энцэнбэргэр (1929)

 

Амара (Pidgin)

 

Амара, nix хорош, ты, делать nix хорош,

с твоей стопой, ты, nixхорош ходить, с руками nix хорош,

ты, на меня взглянуть так nix хорош, прочь глянуть nix хорош,

ты, мне сказать что nix хорош, сказать nixnix хорош.

Ты, ciao сказать, придут коль, nix хорош,

я nix лобзанье получить, так nix хорош,

ты, nixхорош что говорить, ты, думать nix хорош,

ты,  nixхорош иметь, ты, nix хорош.

Коль ты прийти, я ведать,  nix хорош,

ты, тут быть, слева nix хорош и справа nix хорош,

коль ты свалить, я nix хорош.

Ты, спереди и сзади  nix хорош.

Я, знать nix почему всё nix хорош,

о nix но думать как Амара, я, Амара, всё ж хорош. 

 

 

Райнер Мария Рильке

(1875 — 1926)

 

*   *   *

 

И девочка совсем – она, сиявшим днём

сквозь дымку вешней проступив своей вуали,

той негой голоса и лиры, что звучали,

в свой одр мой обратила слух, забывшись сном.

 

И спит во мне. И сон её – отныне всё кругом:

Деревья, что меня всегда так восхищали,

и, вея, луг, и осязаемые дали,

и изумленье от всего во мне самом.

 

И спит как мир. Поющий Бог, её такою ль с тем

ты сотворил, чтоб стало чуждо ей стремленье

лишь пробуждённой быть? Чтоб быть ей – лишь почив?

 

Где смерть её? Иль ты найдёшь ещё её мотив,

пред тем как Песнь твою охватит утомленье?

И из меня куда уйти ей?.. Девочке совсем.

 

*   *   *

 

Бог может это. Но скажи мне, как же смертным, нам,

сквозь лиру следовать за ним, не медля на пороге,

коль в нас разлад? Когда скрестились в сердце две дороги –

для Аполлона в нём нам не воздвигнуть храм.

 

Песнь – как ты учишь нас – не возжеланья тон,

не домоганья, чтоб достичь чего-то как итога.

Петь – значит быть. Что столь легко для Бога.

Но – нам? На наше бытие когда и землю он,

 

и звёзды расточает. Ощутив влеченье,

это – не то, что любишь ты, хоть вдохновенье

прорвёт, о, юноша, твои уста – его Ученье:

 

забыв, что ты запел, уст иссякать ключом.

На самом деле Песнь – иное дуновенье.

Ветр. Веяние в Боге. Вздох о ни о чём.

 

 

*   *   *

 

Не ставьте камня. Каждый год пусть только роза

цветёт во славу всех его грядущих дней.

Ведь он Орфей — его метаморфоза

и в том, и в том. Нам должно лишь по ней,

 

иных имён не называя, смысл постичь её итога:

во всём Орфей, когда оттоль его звучит напев!

Он вновь придёт и вновь уйдёт.

                                Иль пары дней уже не много,

коль он поёт, хотя распалась роза, облетев?

 

О, как он должен уходить, чтоб вам умом дойти,

что он ушёл бы, ощутив и страх, из мира.

Что, дабы Песнь смогла земное превзойти,

 

он там, откуда вам уж нет назад пути.

Что рук его своей решёткой не удержит лира.

И повинуется он с тем, чтоб, преступив, грясти.

 

Хуго фон Хофманнсталь

(1874 — 1929)

 

Мой сад

 

Прекрасен сад мой с золотыми деревами,

В чьих листьях шелест серебрится трепетной прохлады,

С брильянтовой росой, с гербами по витью ограды,

Со звуком гонга, св грёзах бронзовыми львами,

И тем меандром, коий густо вьётся по топазу

Вольеров, где сверкают опереньем цапли,

Что никогда из чаш-прудов не изопьют ни капли...

Прекрасен столь, что по другому я не тосковал ни разу,

Тому, в котором прежде был... в иную пору...

Не знаю где уже ... но рос его доносит запах,

Что на концах моих волос висели в лёгких крапах,

И запах грядок, теплых, влажных, коль с постели

Шёл ягоды искать я, что поспели,

В саду, который прежде открывался взору.

 

 

Оба

 

Она несла в руке фиал,

Чей край уста напоминал.

Легко и твёрдо шла она,

Ни капли не пролив вина.

 

Легко и гордо он скакал

И, не тревожа стремена,

Лишь взглядом, в коем власть видна,

Коня заставил, чтобы встал.

 

Но лишь из рук её фиал

Принять возможностью дана,

Обоих трепет так объял,

Что не находит ни одна

Рука другой, и тёмно-ал

На землю пал поток вина.

 

Йозэф Вайнхэбэр

(1892 — 1945)

 

Сигарета

 

Ох, всякий станет думать тут – чтоб посвящать сонет

какой-то маленькой и тонкой сигарете?

Не удивило б –  МИми, ЛИлли иль Джульете:

те сами просятся в катрены иль хотя б в терцет.

 

И всё ж – её заслуги больше: ведь, взгляните, нет

из обещаний, что на пачке как  её обете,

тех, что не сдержит, и была б за то душой в ответе.

И пыл так искренен её и чист уж столько лет.

 

И утешительница, коль ты омрачён – одна она,

и коли сладко ослеплён, а время всё морочит.

И жертва, коей вновь твоя искупится вина,

 

и та игра, твоя неловкость коей вновь подменена.

И до конца принадлежать она тебе лишь хочет,

подобно девушке, что беззаветно влюблена...

 

 

Ханс Адлэр

(1880 — 1957)

 

Sonett

 

Как счастлив на лугу домашний скот!

Бык, видя юную блондиночку-корову,

Кокетливо хвостом что машет, поддаётся зову,

И оба радостны, когда он на неё в любви взойдет,

 

Ведь опасения не рушат рандеву основу.

Однако муж в любовном гоне всё берёт в расчёт,

Мозг встреченной и потроха проверив как оплот,

Рагу из чувств готовя по рецепта слову.

 

В сетях из жути опасений бьётся он,

Всё приводя и «за» и «против» аргументы,

И философствует, на край уж ложа завлечён,

 

И в думах он в физиологии моменты:

Где отыскать врача, и чем грозит закон,

И что, в конце концов, возможны алименты.

 

 

Джесси Тоор(1905 — 1952)

 

Первый сонет

 

Я на волах, на двадцати, поля отца вспахал.

Смеётся лето, и мы оба в лепетах без меры,

коль на навозе самородком злата, что не мал,

сверкает тыква, иль плоды слетают со шпалеры.

 

С лихвой свершённого. Земли к покою лик склонён.

Роскошны в красках красоты деревьев своды.

День достаёт из сундука чудес свой первый сон,

и водят ранние впотьмах все звёзды хороводы.

 

Проходит вечер — батраки объяты забытьём.

Бдит месяц, свой пурпУрный плащ

                                                      набросив мне на руки,

и тени странствуют на край земли. И, маясь от разлуки,

 

я думаю о Джесси — младшем сыне неуёмнейшем моём.

Он сумасбродом вырос,

                   подтверждать Пророков дабы шумной мочью:

то было б для него ничто —

                                 крутиться б солнцу доведись и ночью.

 

 

Сонет о греховном помысле

 

Ни как амфибии, и Камень, и «аминь» со всех сторон,

ни как мокрицы стен и все иные гари паразиты,

и шелудивый зверь, что нелюбим и в нимбе жабьей свиты

под кваканье в канаве сдохнуть обречён,

 

не быть! Со лба следы от уст Иуды смыты,

и охватила пустота, и в ней безмолвен он,

и от ничтожности и блёклой славы отрешён

кладёт на крест стопы и длани, что затем пробиты.

 

О мир, где ненависть, злодейства, гнусность  дел,

ты лицемерья стол, усталых стул, зачахли чьи початки,

ты одр забот, чей развалиться предрешён удел,

 

в твоём дому успех лишь тем, кто и умны, и гладки,

крадётся ложь с пороком в браке, что осатанел,

мышей летучих лёт... теней засады... вой волков до хватки...   

 

 

Второй дурдомовский сонет

 

Господь, пред тем как навсегда тут пребывать в недуге,

я был бродягой и пройдохой — и таков,

я ни рубахи не имел ни пары башмаков.

Смешно благодарить тебя при этакой услуге.

 

И было бы смешно, похоже, Боже,

коль и заботы о достатке и еде

я со стыдом перед тобою ложным оправдать хотел бы, де

я чистоту люблю с желудком полным очень всё же.

 

Столь часто в жизни должен я покорен быть у плошек.

А потому обереги меня от мандавошек,

клопов и тараканов, шершней жал,

 

и тех всех, кто меня щипал тут и терзал.

И от того — кто надо мной в беде смеялся, рьян.

Ты знаешь, презираем мною сей чурбан.

 

 

 

 

Катрен-послесловие

 

Но боле мандавошек сих — в их выходной обновке

я презираю этот сброд глазеющих, сей люд,

с тех пор как ощущаю зуд в моей головке.

Восславлен будь в моей головке зуд!

 

 

Перевел с немецкого Алишер Киямов