Посреди зимы. Стихотворения

1.

А смерти нет, есть выстуженный дом,
Воздвигнутый поверх витрин и шапок,
Среди дорог, растекшихся крестом,
Где каждый столб под сорным ветром шаток.

Стучит ли палец об оконный лед,
Сосна ли, что в камине прогорела
Зимой ли, в осень — черт их разберет,
В дыму и в старой крови по колено.

Где стол был яств — там комната свежа,
И только тени молят о пощаде,
Но гасит свет смотритель этажа:
Увиделись, поплакали — прощайте.

Играться в переглядки не резон
С продольной раной, голосящей снизу...
И штора колыхается, и сон
Проходит сквозь игольную глазницу.

2.

Снегом окатит — станет в домах светло,
В грифельном небе выцветет градиент.
Люди толкаются, их на земле свело,
Там, где зима бесправна, и правды нет.

На вот снежок, изъеденный тлей урюк —
Примет спина за выстрел, упрек тая.
Месиво пестрых маек и рваных брюк
Так и не понимает моя твоя.

Вроде бы по-человечески говорю,
Вроде бы той же крови с тобой, Каа.
Нив не вспахав, не кланяясь ковылю,
Шушера в блестках едет к своим Гоа.

Господи Боже, было бы плакать чем —
Лопасти мельниц вывихнет ветродув.
По морю черному катится лунный челн,
Порванный парус недругам развернув.

3.

«Жили любили или
Снились друг другу мы...»
                   Е. Степанов

Жили, любили, или умерли под Москвой.
Сосны в сибирских шапках, просека, новострой.
Горка подушек, вечер, лампочка Ильича,
Детская шубка-шкурка, сброшенная с плеча.
Это твоя работа: ездить туда-сюда.
Бодро стучит киянка, льется слеза-слюда.
То ли свернуть, послушать: пеночка, свиристель?
То ли курень пастуший выжечь на бересте.
Нет, ничего не надо: сон, беспробудный сон.
Это твоя зарплата — нищенский перезвон.
Дряни полны карманы: флаер, ключи, каштан,
Утра встают, кошмарны, вечер незван-неждан.
Плакать нельзя, «дуреха», скажут, «хорош урок»,
Вытоптана дорога площади поперек.
Люди не виноваты за шевеленья ртом
В брюхе Левиафана, спящего подо льдом.

4.

Нет времени думать о времени. Гаснет свет.
Исторгнет маршрутка уличную возню.
Но будет и буква цифрой в таблице смет,
Тогда-то и я смещение плит узрю,

И дом разберут побревно, и будет столб,
Где райские кущи высились искони,
Начнется застройка, толпам придет нон-стоп,
Такая бессолница грянет, что глаз коли.

Угодья мои, гудение автострад,
Стеклянные поймы, реденький березняк,
Мигните хотя бы, смогом скрывая смрад,
Засвеченный кадр требуя переснять.

Ты думаешь, я молчу, потому что речь
Иссякла, как воздух, в кровь иссеча уста?
Сейчас бы в Царицыно, в мерзлые травы лечь
И долго молчать, и думать: «пуста, пуста...»

5.

А у нас все спокойно, — пишет оглы кызы.
Не работал сегодня. Полдень. Курю в окно.
Положили линолеум — вышел купил кайсы,
Ободрали известку — а на уме одно:

До весны залегло под лед, перестало жечь
Бледнолицее солнце гравия и слюды,
По утрам, сквозь бычий пузырь золотится желчь,
Выжигает площадки, паркинги, детсады.

Ничего не изменится. Сумерки вьются вверх.
Центрифуга вращается. Встал, покрутил, присел.
Темнота это дом. В том прелесть закрытых век.
Темнота — это шов, прошедший по нам по всем.

У меня календарь в крестах: что ни день — то крест,
Вот такое мерило. В десять отрубят свет.
Трехэтажные койки ночью сорвутся с мест
На пожарище черных пятниц и желтых сред.

Украшает витрины девушка из Баку:
Расписные фонарики, радужный серпантин.
Прошлогодняя пихта в мусорке на боку
Наблюдает падение ценностей, смерть картин.

«Не стреляли сегодня. Вышла стирать ковры.
Младший встал и пошел. Молилась: уймутся, стихнут.
Возвращайся скорее», — пишет кызы оглы.
И оглы просыпается, миром врасплох застигнут.

6.

На огненном наречьи говоря,
Достанем снимки, включим темноту.
Колокола не слышат звонаря,
И Ференц Лист краснеет на лету.
Над площадью лоскутной — щелк! — замрем,
Давай замрем, пока идет реклама.
За сто рублей с наряженным царем,
И за бесплатно — у любого храма
Нас поснимают. А потом сольют
В коптящий ком тряпья за гаражами,
И тьму разжав, распустится салют,
И тьма сожмется, вспорота ножами,
Высвечивая внутренность: фасад
Высотки хлипкой в новогодних блестках.
Дай руку мне, и не смотри назад,
В провалы световые веток хлестких,
Там блазни ходят, и по их шагам,
По лицам, прорисованным по жести,
Пройдет огонь и заревет Шерхан,
Почуяв запах подпаленной шерсти.

7.

И когда нас вырежет из тьмы
Острый луч, прошедший без билета,
Мы предстанем посреди зимы
Хрупкими, как это бабье лето.
Ничего не видя впереди,
Кроме сажи газовых котельных,
Лечь на стол, чтоб руки на груди,
Мы не сможем, сколько б ни хотели.
Потому что, молодость моя,
Нам еще корежиться и гнуться,
Все, что начинается на я,
Запиши: расчетливо и гнусно,
И забудь себя, как отче наш,
Невозможный в мире красных сейлов,
Чей-то день беря на карандаш
И счастливей никого не сделав.