Разлуке понравился мой наряд

***

 

Хочешь уплыть – плыви, хочешь сбежать – беги.

Нет здесь твоей ноги, чтобы надеть хрусталь,

И не видать ни зги на берегу реки,

Берег мой береги – он оберегом стал.

 

Хочешь сбежать – беги, полночь спит на бегу,

Я сохранить смогу, но удержать – увы.

Помнят на берегу звёзды, что вечно лгут,

От поцелуя губ горечь ночной травы.

 

Хочешь уплыть – плыви, время – лихой пловец,

Гребень, как бубенец, спрятался в волосах.

Сказка – всему венец, сердце – пустой ларец,

Выпущу, наконец, туфельку в небеса.

 

 

***

 

Там, за горной грядой, по-прежнему молодой,

За сухим родником, за мёртвой его водой,

За широкой рекой, в которой таится ложь,

Там, где даже чужие мысли – почти ножи,

Мудрый старец живёт, что скажет, как ты умрёшь.

Или может, зачем ты жив.

 

Я ступаю легко, я кровь, но и молоко,

По воде, что была отравлена родником,

По траве, бывшей лесом, той, что не помнит гор,

По распухшей от сожалений земле скользя.

У меня два вопроса, каждый – важней всего,

Только оба спросить нельзя.

 

Я почти не боюсь, пускай всё забуду, пусть

Затеряюсь в лесу, что выучен наизусть,

Пусть в ненужное место или неверный час

Попаду, как чужие сны попадают в клеть.

Но пока я иду, все травы вокруг молчат,

И все птицы боятся петь.

 

Что ж, уже за рекой, куда мне подать рукой,

Разливается дым, в котором дрожит покой.

Там старик у костра, чуть мирта и чабреца

Нужно бросить в огонь, пока он начертит круг.

Я к нему подхожу, найдя в себе храбреца,

Но не выпустив трав из рук…

 

И теперь всё – вода, в ней чьи-то текут года,

За спиною у гостя горная спит гряда.

Говорю ему, что в запасе пятнадцать лет,

А затем станет чей-то нож чересчур остёр.

И пока я черчу свой круг на густой золе,

Он бросает чабрец в костёр.

 

 

***

 

Это позднее лето и небо, приставленное к виску.

Я ужасно рискую, а ты, пожалуйста, не рискуй.

 

Слишком много для вдоха, на выдох уже не хватает сил,

Мир безумно прекрасен, но тем сильнее невыносим.

 

Невозможно коснуться – вселенная замерла, не дыша.

Я ужасно рискую, и ты, пожалуйста, не мешай.

 

Нам весна по размеру, а позднее лето чуть жмёт в плечах.

Я когда-нибудь пожалею об этом.

Но не сейчас.

 

 

***

 

Выросло семя, но обернулось бременем,

Плохо со временем – меньше всегда, чем нужно.

В следующей жизни, слышишь, я стану семечком

В яблочном сердце, что прорастёт наружу.

 

Выросло семя, стало побегом из дому,

Видятся издали вещи ясней и проще.

В следующей жизни лягу корой на изгородь,

Буду смотреть, как листья летят на площадь.

 

Выросло семя, стало волшебной яблоней –

Горькие яблоки лечат не плоть, но душу.

В следующей жизни слишком уж скоро я буду,

Плохо со временем – меньше всегда, чем нужно.

 

 

***

 

У старухи в шатре пахнет ладаном даже дым,

Ведьма знает, что дальше случится почти с любым,

У неё есть холодное солнце и горький мёд,

Мы с сестрою пришли, чтоб узнать, как она поёт.

 

У сестры моей мир качается на руках,

У неё даже вздох точней, чем моя строка,

У меня не слова – венки из засохших фраз,

А сестре моей жизнь к лицу, но и смерть как раз.

 

У старухи в шатре пахнет ладаном, прелым мхом,

Она вовсе не хочет рассказывать о плохом,

Говорит, будет сын красив и спокоен брак,

Вот и всё про меня, дальше слушать иди, сестра.

 

У сестры моей рукава зеленей травы,

Станут скоро правы кричащие – головы

Не сносить на плечах в безжалостный майский зной,

Чтоб лежать на полу, застеленном тишиной.

 

У старухи в шатре… Впрочем, где теперь тот шатёр –

В нём одна из сестер (но которая из сестёр?)

В одряхлевших руках держит солнце и горький мёд

И поёт, но сама не знает, о чем поёт:

 

У сестры моей под ногами дрожит земля,

Я красивей, она упрямее короля.

Пахнут жжёной травой и ладаном две свечи.

Песня кончилась, Анна, что же ты так кричишь?

 

 

***

 

Что осталось от лета – лишь запах сырой земли,

Лишь угли под дождём, во рту кисловатый вкус.

Мы могли быть богами, бессмертными – не могли,

Ты поэтому всё заучивал наизусть,

Я поэтому знала, прожитое – сплошь долги,

И мы вряд ли сумеем в плюс

 

Выйти так, чтоб один в поле воин, а два – отряд,

Остальное уже неважно, причём вдвойне.

Говорят, что разлуке понравился мой наряд,

Говорят, ты не смог бы выжить на той войне,

Говорят, время – яд, впрочем, многое говорят,

Но, поверь, я умею не

 

Замечать эту реку, что там, за моей спиной,

Где плывущим в награду – запах сырой земли.

Говорят, ты хотел, чтобы я не была одной,

Говорят, будто лучше вычеркнуть, обнулить.

Я молчу, чтобы Лета вернула тебя домой.

Да, туда, где давно угли.

 

 

***

 

Страшное дело – к такому привыкнуть, но мы привыкли же,

Жутковато, конечно, но, в общем-то, так, ничего особого,

Время залечит раны, как кот свою кожу вылижет.

Мы готовы жалеть больного, помогать убогому,

Можем прославить любого бездаря.

 

Но в понедельник у города было кесарево,

А у жителей его – богово.

 

 

***

 

Собираешься рано утром

Как в бордель и в библиотеку

Как в кино, а потом в больницу

На обратном пути за хлебом

И рождается во вселенной

Нет, ни улица, ни аптека

Хоть и лучше б аптека, всё же

Только небо, да, только небо

 

Собираешься на работу

Надеваешь пиджак на платье

Или может быть одеваешь

Тело в эту свою одежду

Чтоб идти по дорогам гордо

Ям и рытвин среди не плакать

И на ровном асфальте тоже

Если встретится где-то между

 

Собираешь потом в маршрутке

В горсть ревнивые взгляды женщин

Тех, что спят на своих сиденьях

Никуда и не смотрят вовсе

А снаружи собачий холод

Да такой, что легко обжечься

Так красиво о том и скажешь

Если кто-то случайно спросит

 

Соберись лучше спать с обеда

Или прямо с утра напиться

Ведь приятное всё, конечно

Неполезно и неприлично

Там – в борделе, в библиотеке

В магазине, в кино, в больнице

Я смотрю, как живое небо

Окружает забор кирпичный

 

И люблю тебя, только это

Не испортилось, став привычкой

 

 

***

 

Я хотел написать,

Чтоб соврать, что совсем не страшно,

Когда время от манной каши,

От детсадовской манной каши

До предсмертной простуды с кашлем

Расползается на слои…

 

…Я проспал всю войну,

Победили опять не наши,

Впрочем, ладно, конечно, наши,

Да, теперь-то уж точно наши,

Да, уже навсегда – свои.