Охота. Рассказ

Сила смерти – бессилие жизни,

сила жизни – бессилие смерти…

 Перрон городского вокзала был переполнен ожидающими. Поезд опаздывал на несколько минут. Это вносило сумятицу. Пассажиры, понимая, что время на посадку будет сокращено из-за опоздания, находились в боевой готовности.

 Моросило. Ветер добавлял рваных оттенков во всеобщий сумбур. Глаз мой верным прищуром, спасаясь от ветра, цеплялся, скользил то по молодой женщине с двумя детьми-близнецами, что была окружена провожающими, вероятно родственниками, то по компании молодых мужчин, одетых по-спортивному. “Может, команда какая?” – решила я про себя. Но, оказалось, команда была не спортивная и провожала одного из них, позже подсевшего в купe соседом… Лет тридцати двух-тридцати трех, невысокого роста, круглолицый, кареглазый. Черты лица мягкие, маленький подбородок, слегка искривленный нос… Голос приятный, приветливый… Женщина с детьми тоже направилась в наше купе. Она была уже без провожающих. “Вот так совпадение!” – подумала я. Мужчина поприветствовал нас, уложил свои вещи на вторую полку.

– Мальчики? – полюбопытствовал он, увидев близнецов на нижнем сидении.

– Мальчики! – подтвердила женщина.

 Он как-то утвердительно кивнул головой и вышел в коридор, предоставив нам пространство для свободного перемещения. Пока мы копошились с вещами, поезд плавно тронулся, ну, а поскольку особо делать было нечего ни в самом купе, ни в коридоре, я направилась в ресторан заказать чего-нибудь, чтобы отогреться. Сосед по купе, уже расположившийся за столиком напротив окна, как-то непосредственно, по-детски, помахал мне рукой, указывая на свободное место рядом с собой. Вагон был переполнен, и мне ничего не оставалось, как со своим чаем с лимоном составить ему компанию.

– Как вас зовут? – поинтересовалась я.

– Микаэл. Можно Михаил или просто Миша, – представился он.

 За окном мелькали почти голые деревья. Дождь перестал моросить, но ощущение холода за стеклом не покидало в темный ноябрьский вечер, и потому тем уютнее казалось пребывание в теплом ресторанчике с посетителями.

– А вы едете на соревнования? Вы – спортсмен? – поинтересовалась я, чтобы как-то завязать беседу.

– Нет. Меня друзья пригласили на охоту. Самый сезон…

– Охоту? Значит, вы – охотник?

– Нет, не совсем. Я просто смотрю со стороны.

– То есть, как это? – удивилась я.

– Ну, я не стреляю. Но люблю нашу компанию, походы, осень…

– А что вы тогда делаете?

– Наблюдаю.

– Процесс охоты?

– Да, можно и так сказать…

 Надо признать, он немного озадачил меня своими ответами, и было в нем что-то, располагающее к общению… Возможно, мягкий голос и тепло во взгляде. Ресницы у него было длинные, пушистые, брови – густые, что придавало глазам выразительность.

– А вы что, не умеете стрелять? – допытывалась я.

– Умею, – ответил он твердо. – Как не умею?! У меня даже есть грамота лучшего стрелка. И когда служил в армии – стрелял лучше всех. И мой отец был охотником. Так что это у меня наследственное…

– Был? – переспросила я. – Почему был?

– Слово дал не охотиться. Давно… Я еще тогда ребенком был. Лет семи-восьми. Отец в первый раз забрал меня на охоту. Он с друзьями часто в сезоны выезжал. Решил и меня приобщить к делу, к “мужским играм”... В этот день охотились на мелкую живность… Лес, горы, осенний листопад.… А тут – пустая медвежья нора... Ну, отец давай объяснять, что медведь пойдет скоро в спячку, рассказывать всякие веселые небылицы, а я-то чувствую, что он как-то странно принизил голос, словно ожидая чего-то… Так и случилось: неожиданно из-за сугроба выскочил медведь и – прямо на нас! Отец, не мешкая, выпустил целую обойму в него. Ранил он его смертельно. Помню, лежит большой полумертвый медведь, еще то ли хрипит, то ли храпит... Так и промучился, пока подоспели друзья и “добили” его. В общем, я тогда сильно расплакался. Поднял ор на весь лес. Жалко стало медведя. Отец перенервничал, подумал, что я испугался. После этого случая дал слово больше не стрелять и забросил охоту.

– И потому вы не стали охотником?

– Да.

– А зачем тогда смотреть, как другие охотятся, убивают?

– Не знаю...

 Шел уже одиннадцатый час. Пассажиры не расходились, да и мне спать не хотелось. Беседа завязывалась интересная...

– А, вообще, это у меня от деда – стопроцентное зрение. Он тоже был лучшим стрелком… еще в войну.

– А откуда вы родом?

– Из Вана.

– Как из Вана? – удивилась я.

– Да, из самого… Прадед мой с прабабкой, с двумя детьми-близнецами, с сестрами бежали от преследователей чeрез горы чуть ли не пешком... По дороге от истощения умрут один из близнецов и младшая сестра прадеда. Там же их похоронят... Сами полуживые пересекут границу…

 Погода начинала меняться... Мы въехали в местность, которую окутал неподвижный густой туман. Видимость за окном была почти никакая. От этого зрелища перехватывало дух, дыхание становилось учащенным, словно “щупальцы” тумана расползaлись по вагону…

– Да, нет семьи, у которой не было бы своей истории о том трагическом времени, – поддержала я его.

– Прабабка оказалась крепкой: потом еще троих родит, в том числе, и моего деда. Успеют с мужем даже дом построить. Да недолго в нем пожить....

– Почему недолго?

– Ну, вначале они выкарабкались из голодной жизни тогдашней полуголодной Советской Армении – ведь у них ничего не было, потом начнется война, а после – их и вовсе сошлют в Сибирь! Все отнимут... И тогда опять – с нуля.

– Как в Сибирь? – удивилась я.

– Да так. Погрузят в эшелоны и сошлют... Кто-то умрет в дороге, кто-то не переживет холодов. Так поступали с теми, кто перебрался из Западной Армении – ведь они были репатриантами. Это было уже в 1948 году...

Он на минуту прервал разговор...

– Скажите, а как вашим удалось выжить? – спросила его я.

– Прадед был мастером на все руки. Он успел до холодов соорудить хибару на поселении, в ней они и перезимуют, – и, немного помолчав, добавил: – И я – мастер на все руки. У себя дома все сделал сам. У нас в роду все мужчины умельцы.

Руки и впрямь у него были крупные. Чувствовалось, что работа им нипочем…

– А что потом случилось?

– Жили на поселениях, работали. И так до смерти Сталина. Потом – амнистия, и наших реабилитируют. И только в 1956 году семья воссоединится в Армении. И дед мой вернется из заключения… Он еще в 1941-м пойдет добровольцем на войну... Но…

– Что “но”?

– Недолго ему было суждено воевать. Под Москвой попадет в окружение…

Тут Микаэл замолк. Казалось, занервничал. Потом вышел из вагона покурить. Я вдруг отчетливо представила страшную картину войны, того боя: как от снарядов рвало землю на части, и человеческое мясо смешивалось с железом тяжелых танков… Как стонала земля еще полуживыми и постепенно отходила уже испустившими свой дух…

– Деда сильно оглушило, – резко продолжил он, вернувшись. – Он долго пролежал ни живой ни мертвый. Бой был тяжелый... Очнулся от направленного на него фрицевского дула. Странно, но его не убили. Ну, это я к тому, что полуживой, контуженный, не офицер (то есть никакой ценности для разведки)… Взяли его в плен – в лагерь для военнопленных. Дед не любил рассказывать об этом времени, но мы с ним дружили, и он как-то поведал, как смерть пришла за ним во второй раз, и забрала бы, если бы не начальник барака, врач-еврей … Тяжелый физический труд, отсутствие нормальной пищи (ели какую-то баланду из грязной картошки) сделали свое дело – он заболел дизентерией. Ему шел тогда 20-й год… Врач запретил есть баланду, стал приносить отвар из какой-то травы против поноса, потом – маленькие кусочки сухарей. В общем, еврей выходил его. Дед только о нем и вспоминал, когда я спрашивал о плене…

 Микаэл уставился в окно и вновь замолчал. Затем продолжил…

– Потом случится с ним еще одна история. Как-то начальник лагеря выстроит их в колонну: намечался визит какого-то генерала. Дед подумал, что будут показательно расстреливать. Мысленно распростился с жизнью... Но оказалось, что так генерал выбирал работников для своего особняка. Да, забыл сказать: дело происходило уже в Германии…

– То есть?..

– Ну, выбрали деда, как мастера на все руки. А военнопленный, он – раб. Притом – молодой, симпатичный...

– Значит, ему в какой-то степени повезло?

– Ну, по законам военного времени – не очень. Ведь таких, как он, считали предателями.

– И, все-таки, это была удача. Ведь в лагере его ждала бы неминуемая смерть.

– Ну, да… А тут еще – его контузия, приступы…У немца он строил дом, ограду, следил за двором, садом. Кормили лучше, чем в лагере. Немец ценил умного работника, а дед был серьезным…

 Было уже поздно. Пассажиры стали расходиться из ресторана. В вагоне остались только мы вдвоем. За окном, наконец, зачастил первый ноябрьский снег…

– Скажите, а как он вернулся из Германии, из плена?

– Дед находился в доме генерала довольно долго. Когда советские войска прорвали фронт и приблизились к границе Германии, генерал с дочкой станут собираться в Америку. И деда решат прихватить…

– С какой дочкой? – переспросила я.

– Дочь генерала, Хильда. Она была влюблена в деда… Дед ведь, помимо основной работы, ухаживал за садом, ее розами. Она часто видела его за работой. Если бы не Хильда, генерал приказал бы расстрелять деда после попытки бегства, а так – только избили и бросили в погреб. Она тайком его выхаживала. Приходила к нему…

– Получается, у них была любовь?

– Да. Получается. Дело-то молодое… Она от него забеременела. Генерал знал, наверное. Делал вид, что не знал. Очень трепетно к ней относился, да и не было у него никого кроме нее. В день отъезда, после сильной бомбежки, они ждали его в машине, у ворот. Дед спрятался в погребе, в пустой бочке. Так и уехала она, беременная его ребенком, в Америку. Потом родится дочь. Назовут Хелен…

   Шел уже первый час ночи, клонило ко сну, но мне очень хотелось дослушать историю Микаэла…

– Значит, у вас есть тетя-немка, да еще и в Америке? – пошутила я.

– Есть... Хелен вырастет, начнет искать отца, моего деда, писать письма в разные инстанции. В общем, девчонка нашла отца! – улыбнулся он как-то светло и широко, – да только вот бабка моя все письма будет тайком перехватывать и собирать…

– Кaкая бабка?

– После отъезда немца с дочкой, наши войска войдут в город. Дед пойдет в военную комендатуру и представится для прохождения дальнейшей службы. Но его без документов, как дезертира, чуть было к стенке не поставят. Дед не любил про это вспоминать. Избили его однажды так, что ему приснилось, будто он умер…, и мать молится над ним… Думаю, именно тогда у него с головой окончательно стало плохо: начались те самые приступы. В общем, его тоже сошлют в Сибирь. И только после амнистии он попадет в Армению и найдет сестер, к этому времени уже замужних. Они сведут его с Айкануш, с бабкой моей. Деду тогда было уже за тридцать, а бабушке – двадцать пять. Она родит ему троих дочерей и моего отца. Дед успеет даже дом построить…

– А дед не вспоминал Хильду?

– Наверное, вспоминал... про себя... Но мы ничего не знали об этой истории. Когда одно из писем Хелен случайно, все-таки, попадет к нему в руки, и он узнает про бабушкины “проказы” – будет очень зол на нее. У бабки случится истерика, слезы. В общем, тогда это кончилось тем, что у деда начался очередной приступ контузии. Вообще, они были у него частыми. В такие минуты он запирался у себя в комнате. Иногда было слышно, как он кричал от боли. Нам он не позволял себя видеть таким. Да и чем мы ему могли помочь?! – помолчав, Микаэл добавил: – Ему было суждено выжить, построить дом, жениться на бабушке, родить моего отца...

 Я кивнула ему многозначительно.

– А после приступа дед не стал искать Хелен?

– Нет. Бабка и последнее письмо уничтожит… Оборвала!.. Ничего не осталось…

Снегопад за окном не прекращался. Тишина будто бы окутала нас своим пониманием…

– В день смерти дед как-то собрал вещи, – неожиданно продолжил Микаэл.

– Какие вещи?

– Видимо, у него уже было предчувствие. Он проснулся среди ночи, разбудил жену, спросил, не хочет ли она “уехать” с ним, на что та, полусонная, не вникая в его рассказ о том, что во сне к нему пришли родители и приглашают к себе, ответила отрицательно, повернулась на другой бок и заснула. А дед собрал свой чемодан, умылся, побрился, одевшись по-парадному, сел в кресло… Утром мы его так и застали: в кресле, при параде, с чемоданом вещей…

 Микаэл замолчал. А в моей голове выстроилась невероятная мозаика имен, судеб… Магия первого ноябрьского снега, движение в кромешной тьме мчащегося поезда, неожиданные повороты событий соединились во мне... в нечто большее, цельное...

– А как звали вашего деда? – поинтересовалась я.

– Микаэлом… Мишей, – ответил он, улыбаясь.

 Шел второй час ночи. Сил на бдение не оставaлось. Мы решили перейти в купе. Молодая мама с детьми уже давно спали. Голова моя была тяжела от бессонной ночи и рассказа. Заснула я сразу, и мне приснилось, что рядом лежит раненый медведь, который во всю то ли хрипит, то ли храпит… А я гадала: Микаэл ли? Дед ли?.. Утром, проснувшись от голоса проводника, обнаружила купе пустым. Очевидно, попутчики сошли раньше... Будто растворились… Как и сама ночь в дороге…

 Прошел месяц. Мне казалось, я забыла эту историю. Но, спустя время, обнаружила, что образы Микаэла, деда, прадеда – история всей семьи то и дело всплывают в памяти. Безусловно, все события объединяло нечто общее... Это была охота! Смерть преследовала их с самого Вана… Не отпускала… и прадеда, пережившего все ужасы геноцида, и деда, прошедшего через войну, плен, ссылку, и самого Микаэла, в котором эхом истории предков отозвалось его личное потрясение гибели медведя, пережитое им еще в детстве.., и, несмотря на это, каждый раз ездившего на охоту… Очевидно, так он закалял свой дух…, жизненную силу..., и, в тоже время, абстрагировался от нее... Смерти... Наблюдая… Оставаясь самим собой… Мягким, добродушным…

С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке