С мокрой изнанки век

***

Валерьян Валерьянович –

сродни валерьянке

в пузырьке тела, что на ночь

стремится найти мягкий

повод остаться пустым и лёгким,

не следуя предписаниям этикетки.

По капле, по капле выдавливает из себя волка,

потом зайца, потом постепенно

и начальника склада – превращается в сон-траву.

Жена гладит его по голове,

приговаривая: Валерьян, Валерьян, я тут,

я живой в этой тьме человек.

Валерьян Валерьянович,

глубоко вздохнув,

упавший навзничь –

уже где-то там – наверху…

Клубится реальность –

верней уже то, что за ней.

Сейнер медленным тралом

выуживает окуней 

из моря такого,

что не найти берегов,

а над ним – будто огромный колокол –

гудит атмосфера малиновым звоном – гол

её лоб – лишь ободок «спаси и сохрани».

Язык её ветром раскачан

на колокольне зари,

откуда весь мир –

словно резиновый мячик.

Валерьян Валерьянович –

спит, движутся волны –

несут его тело, и надо лишь

отпустить себя – вольным,

такой валерианой подлунной, подножной –

выстоянной на каждом сделанном вдохе.

Ночная прохлада остужает кожу,

под веком опущенным ищет кого-то око.

Валерьян Валерьянович

утром проснётся с чувством,  

что высохло море. Съест пирожок с капустой,

запьёт его чаем – как и давеча.

Поцелует жену и поедет на склад,

где по ящикам пыльным разложен насущный хлеб,

но сколько ни пей валерьянки – из этих когтистых лап

не вырвешься – слишком голоден лев. 

И надо б представить руку на голове,

что гладит, раскрыв над теменем парашют

под музыку голоса: я живой в этой тьме человек,

Валерьян, Валерьян – я тут.

***

Всё заметёт снег,

но – втиснутый в чистый бланк –

выживет человек

в белой копне бумаг –

будто нелепый клерк,

что оказался наг

перед лицом коллег,

знающих что и как

в этот каменный век,

но вклеенных в душный мрак

с мокрой изнанки век…

***

Полуживые люди открыли в себе человека –

ощутили ток крови, нащупали черты лица,

обрели способность двигаться,

поняли важность слов, применили органы зрения,

стали различать вкус пищи,

научились дышать полной грудью,

и только один усомнился в реальности происходящего –

нет, не Станиславский,

а главный врач больницы,

знакомый с историями болезней каждого,

где ни разу не упоминался диагноз «самосознание».

***

Мы родились в дерюге –

в рубашке, истлевшей заранее –

но нашему зябкому телу – де-юре

новорождённому, де-факто уже израненному –

это стало последней защитой.

В прорехах – сквозил январь,

и в том, что они не зашиты –

была роковая канва –

однако на босу душу

и этот отрез ветхой ткани 

тепла – хоть немного да ссуживал

ниточными руками…

Ветер – выл над роддомом,

в стёкла – вмерзало небо.

За материнским стоном –

к небу тянулись вербы –

чёрные, тонкие жилы,

ждущие, что вот-вот из почек –

вырвется возглас жизни,

и оборвётся прочерк.

Мы родились – спонтанно,

как вопреки грубой воли

хищных своих обстоятельств. Стали

сгустками первой боли,

позже – пристальным слухом и взором,

сердцем, стучащимся в двери,

полем вопросов со всходами скорыми

своих же ответов неверных.

Грей, грей, простая дерюга –

ставшая кожей нашей.

Мы говорим друг другу,

что родились в рубашке.

Мы изучаем друг друга

по новым прорехам рубашки.

***

Михаил Полуэктов – вода в ковше –

тихий омут в масштабах маленького ковша.

Знал бы кто, что у него на душе –

не твердил бы, мол, тишина – хороша.

Ведь в воде – и стронций, и ртуть, и мышьяк –

и невесть чего до полного передоза.

Та вода, что когда-то хлюпала в камышах –

нынче – малая проза

в переводе на язык сложной химии, на латынь,

столь холодную в заключениях экспертизы.

Михаил Полуэктов – остаться мечтал молодым,

и его перелили в герметичную призму. 

Но мечту нарушил закон судьбы –

ротозей-лаборант сосуд уронил и разбил…

***

Над пепелищем прожитого, над золой

поверженного времени – в порядке следуемой иллюзии –

сидит человек – покинувший сперва село,

потом город, рамки школ и традиций, крепкие узы,

позже шаткие инсинуации, радикальные взгляды узкого круга,

поиск новых наростов на старом стволе,

затем собственный свитер и вечер, в котором вьюга –

самый отчётливый голос. Скоро очнутся глаза в январе –

таком же предрасположенном к хождениям за три моря.

Сидит человек – над тлеющим тёплым пеплом –

греет ладони, ведь огонь назначение помнит прямое –

даже когда потухнуть успел он…

С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке