РЕФЛЕКСИЯ КАПЛИ,
ВИСЯЩЕЙ НА ШТЫРЕ
НА УРОВНЕ 92-го ЭТАЖА
ЭМПАЙЕР СТЕЙТ БИЛДИНГ
Откуда
столь удивительный мир возник?
После каких превращений и странствий
Так сплотилась — кажется, только на миг —
Ожившая во мне
часть пространства?..
Эта, мне отпущенная, ткань
Явно небу принадлежала прежде, —
Просто иначе не объяснить
зыбкую грань
Между внутренней средой и внешней...
Знать бы еще,
куда увлекает бриз.
Разные силы сошлись на мне как-то нелепо:
Одолевает — властно стремящая вниз,
А притягательней — тихо манящая в небо.
Что же меня удерживает на весу?
Может, само желанье парить?..
А что как
Значимей все же не тяга суши внизу,
А сила родства с восходящим к небу потоком,
С этим лучом, что зажег меня
и мною расцвечен весь,
С ветром, что выдувает меня и колышет...
Плоти и впрямь остается
все меньше и меньше здесь, —
Все ощутимей парение где-то выше.
СВИДЕТЕЛЬСТВО
От глобуса ложится на пол тень.
Простор в окне и тих, и лучезарен.
Еще один ниспослан жизни день.
Еще один блаженства час подарен.
И тела остов будто невесом —
И взвешен, и влеком подобно плоту;
И строй души вступает в унисон
С возвышенной, присущей небу нотой.
В борьбе за жизнь — слабейшего слабей,
Но столько жизни в собственных пределах,
Что невозможно отказать себе
В таком блаженстве — ничего не делать.
Лишь чувствовать: приближен и храним;
С домами, сквериком общаться взглядом
И с миром ощущать себя Одним.
...Кружится чайка — значит, берег рядом...
Испытывать, как бытие течет;
Благоговея, длиться с горним светом.
...А луч помалу перебрался на плечо.
И греет, греет — значит, скоро лето...
Отслеживать — как дар, что высь лучит,
Лелеет мира каждая частица.
...Ребенка смех раскатисто звучит,
Еще, еще — и значит, жизнь продлится.
Досмотр — созерцанье бытия —
Становится всех дел важней на свете,
Как будто вскоре вызван буду я
Как посвященный, как живой свидетель.
ЧУВСТВО РОДИТЕЛЬСТВА
Светило по небу неспешно шествует.
В душе тепло, —
уже не столько от него,
сколь оттого, что ощущаю, как блаженствует
каждое приласканное создание:
как на небе седьмом
вытягиваются в неге
перистые облака;
тепло от радости птичьего щебетания;
оттого, как нежатся пешеходы,
подставляя лучам лицо
и жмурясь от осеннего солнца.
...И цветок на окне
это чувство отцовства
обостряет и усиливает.
Лучащийся, так на дитя похожий,
не знающий ни расставаний, ни страстей,
он к солнцу тянется
всеми своими на нежной коже
пупырышками...
И греет его отрада,
причастность к его блаженству,
как радует и греет счастье
собственных детей.
Нетерпеливо утоляя жажду,
он солнце пьет — и чувствую
каждый его глоток.
...Цветочек в некотором смысле
незаконнорожденный.
Его родитель —
отломанный от стебля год назад
в другой стране
чуть выщербленный листок —
провезен был тайком через таможни,
через которые провоз растений запрещен
категорически.
Но малыш растет и не знает о запрещениях;
не знает, что выщербленный листок
тянулся когда-то к тому же солнцу
на окне удивительной женщины,
от которой не было у меня детей
и не будет,
а был лишь общий, как сынок,
цветок,
ею обещанный мне
и подаренный
без всякой мысли о родительстве.
И женщина не ведает о том,
что за полсвета, под моим присмотром,
растет малыш, —
в каком-то смысле и ее кровинка, —
крепыш,
так трогательно тянущий
в пупырышках на детской коже листья
к солнцу.
...Иначе ластится пространство под рукой,
иная мера времени летящему,
цветок другой,
окно другое,
неба край другой,
но то же чувство сопричастности
к происходящему — с цветком,
с той женщиной,
с лучами солнца. —
Ощущение больше чем покровительства:
чувство родительства —
по отношению к цветку,
ко всем живущим,
к небу,
к миру.
* * *
Белле Абрамовне Дижур
Как близко сказанное Вами не скорбя
Про океан, про собственные строчки —
О том, что ощущаете себя
Корабликом, плывущим в одиночку,
К иному берегу держащим путь
С окрепшей верою в угаданные узы,
В надежде поделиться с кем-нибудь —
Увы, неходовым — духовным грузом.
И странно так: от Ваших слов теплей,
Хотя и мне — не ныть, а плыть в привычку.
Как будто это — встреча кораблей,
Вступающих огнями в перекличку
И вновь плывущих — мнится, в небосвод,
К истокам вечного, от суеты и фальши.
И кажется, не столь нелеп уход
За гребни вод, за горизонт и дальше.
ПСАЛОМ
Так ветры стенали, так истово бил прибой,
Что я почти угадал в том пророческом хоре:
Мне назначается встреча — встреча с тобой.
Той ночью бредило ей Средиземное море.
Но лишь в Галилее, где даже камням на дне
Известно: идти по волнам надо с верой во взоре, —
Тебя, усомнившуюся, препоручило мне
Мудрейшее из морей — Галилейское море.
...Мой праведный, мой исчезающий ангел, губя,
Не озирайся — станешь столпом из соли.
Иссохну, но в рукописи сохраню тебя,
Как свиток священный лелеяло Мертвое море.
Как набожный Тору, в осанне, тебя пригублю,
Внушая себе, что нет ни разлуки, ни горя...
От Средиземного синего моря тебя люблю
До самого Красного, самого жаркого моря.
* * *
Не трогать, не дарить цветы,
А просто жить и ждать.
Но на судьбу — что дни пусты —
Конечно, грех роптать.
Пронзив за морем — где застиг, —
При мне остался свет:
На век растягивая миг,
Лучится твой портрет.
Он волен память бередить
И за полночь, и днем.
Он может припадать к груди,
Охваченной огнем.
Заполыхало на окне,
Где прежде кактус рос:
О неприкаянном огне
Горят пять роз.
Забросил безоглядно то,
Над чем сидел корпя, —
Способен только на одно:
Любить, любить тебя.
У ОЗЕРА
Двоятся кипарисы, валуны.
Холмы — и те свой абрис в воду бросили, —
На берегу отчетливо видны,
Но так туманны, так размыты в озере.
Полоской преломлен береговой,
Двоится мир в чудной закономерности
На явный — воплощенный и живой —
И мнимый — отраженный на поверхности.
Живой — граничит с небом голубым,
Но кажется, и он — эффект зеркальности:
Трехмерный отсвет высей и глубин,
Присущих неземной реальности.
СОЛО НЕ ДЛЯ ЭЛЕКТРОННОГО ОРГАНА
Эту магию чувства,
Пьянящего даль,
Посчитал бы кощунством
Трудяга рояль...
Заиграешь — и славишь
Колибри полет.
Ты касаешься клавиш —
И скрипка поет.
За неистовой смычкой
Бродячих ветров
Перейдешь к перекличке
Планет и миров.
И хорал, и оркестры
Вступают, маня
В подпевалы — окресты,
В солисты — меня.
И тебя — по рескрипту
Распевки такой, —
Как бесценную скрипку,
Я трону рукой.
И взволнованно, страстно —
Уже с высоты —
Поднимаюсь в пространство,
Где музыкой — ты,
Где свобода цезуры
И соло — остра,
Где свою партитуру
Читаю с листа.
И куда там органу,
И скрипке едва ль
Так распеть ураганы
И звездную даль.
ВОПЛОЩЕНИЕ
И бездушную ткань,
И живительный дух —
Сквозь незримую грань,
Через чувства и слух.
Озирать небосклон
И слова находить,
Чтоб сияло, и жгло,
И теснило в груди.
И в природе искать,
И в себе, и в толпе
Той подсказки, штриха,
Чтоб до ночи успеть
Оказаться в раю,
Переулком пройдя
В мастерскую мою,
Где творю я тебя;
Где летим, где впритир,
Через горни хоры,
Через видимый мир,
Через антимиры;
Где наитие длю,
Ощущеньем объят,
Что тебя я творю
От ресниц и до пят.
Увлечет — и подъем
До астральных вершин.
Ты — продленье мое,
Из ребра и души.
И себя, и капель,
И запев неземной
Воплощая в тебе,
Проникаюсь тобой.
РЕФЛЕКСИЯ ВСЕЛЕННОЙ,
ПЕРЕХОДЯЩАЯ В РЕФЛЕКСИЮ СОЗДАТЕЛЯ
1
Пройти — объять — и стать самой любовью...
Последний переход, похоже, и впрямь таков.
Не только особь каждая, и вид,
и каждый из рассеянных миров,
что ввит в меня, горит во мне и тем живит,
проходит путь от неодушевленного
к исполненному чувством, —
но то же, видно, происходит с целым...
И все же неясно, что ждет
вживленные в меня глубины,
и нет ли здесь подлога...
Скрыто и то,
продлится ли переживание во Вселюбящем, —
удастся ли совпасть с Единым
душой и сознанием.
Не мнится ли такая связь?
Не плод ли самообмана?
Ведь можно любое влечение
объяснить и без привлечения Бога.
Можно предположить,
что в переходе космической пыли
в одушевленное
и дальше — в любовь — смысла немного...
Даже само оживление магмы
тоже, быть может, дело не Вседержителя:
просто были слепые причины,
которые упорядочили во мне
огненные пучины,
взяв на себя миссию Создателя...
Впрочем, нелепо усматривать случай,
В том, что мир
как нельзя лучше устроен для обитателей.
На то он и Вседержитель,
чтоб направлять и осмысливать все.
2
Даже если отбросить доводы —
ввериться только чувству, —
ясно: не выгорю всуе.
Грядущее
открылось во многом.
И чувствую себя почти что Богом,
ведь только ему известна история будущего.
Чем объяснить внутренний рост —
понято тоже вполне.
Причина стремлений галактик и звезд
сквозь хаос и выбросы плазмы — к жизни
неожиданно оказалась во мне.
Эти метаморфозы огня
выявили более чем связь
продленного во мне
с продлившим меня божественным.
...А высшее блаженство,
действительно, в том, чтоб уйти в любовь, —
отцовскую — к порожденному,
сыновью — к Породившему, —
и пребывать живительным,
осмысленным и всеохватным чувством.
Помыслы,
путь пройдя от неверия до сомнений,
дальше — к свету — вышли.
Выяснилось, что я — вечная суть Всевышнего,
вживленная в материю.
Если открывшееся подытожить,
оно б теперь точней прозвучало:
я в мирозданье с миссией: его обóжить, —
развить до любви и вернуть Началу.
3
Взращивая все и любя,
не сдерживая свободу разбега,
Начало зовет к себе, в себя;
сначала делает осмысленным,
а после — сопричастным и сопричисленным.
...Обособленного не осталось.
И обезличенный мир вникает в Божий,
где рефлексирует тоже...
Вновь переосмысленное
Эго,
утратив самость и отличия,
помалу рассредоточилось в любви, —
распространилось и вобрало
даже то, что казалось нездешним.
В душе
нет ни внутреннего, ни внешнего.
И чувство не делится уже
на отцовское и сыновье:
и полнит мир, и возвращается любовью.
