Рассказы

ВО ИМЯ ОТЦА И СВЯТОГО ДУХА

 

– Что значит, не совсем умер? Как это – не совсем?

– Простите, – говорю я, – я просто неправильно выразился. Дело в том, что в настоящий момент времени жизнедеятельность всех его органов поддерживается нами искусственно. Поэтому, с формальной точки зрения, он вроде бы жив. Но мозг его мертв. Он пострадал необратимо. К сожалению… Он не в состоянии выполнять свои функции, и как только аппараты будут отключены, органы его тела перестанут функционировать, и оно умрет. Повторяю – тело… Поскольку, практически, только оно и осталось, как человек, как личность, он уже не существует.

Я говорю как робот. У меня сейчас ничего не выражающие глаза и отсутствующее выражение лица. Потому что каждый день – ну, практически каждый – передо мной одна и та же похожая картина. Горе. И часто это горе приходит к людям вместе со мной. До того они могут хотя бы надеяться, а я эту надежду у них отнимаю. Совсем. Несу им – смерть…

– И как долго вы еще будете… поддерживать?

– Столько, сколько необходимо, до принятия решения об извлечении его органов, в качестве донорских, для пересадки тем, кто в них нуждается…

– А кто… принимает это решение?

– По закону, если сам пострадавший не оставил на этот счет никаких распоряжений, то его ближайшие родственники. В данном случае – жена, вы.

– А если я не соглашусь?

– Тогда мы отключим его от аппаратуры сразу же.

– Но почему?

Я смотрю на нее и терпеливо повторяю:

– Потому что его мозг уже умер, понимаете? Ваш муж умер от кровоизлияния в мозг. Его мозг залит кровью. Он не очнется никогда. Это невозможно. Мозг умер…

– Умер? Я все-таки так и не понимаю, – она сжала виски ладонями. – Вы говорите, умер... А почему же он дышит?

Я вижу, что она на пределе. Бледное осунувшееся лицо, дрожащие губы, красные, воспаленные глаза…

Но у меня нет выхода, мне нужен ответ, и по возможности быстро, прямо сейчас.

 

Вы все об этом слышали – о людях безнадежно больных, тех, у которых осталась единственная надежда – на чужую смерть. Их много, их очень много, и на всех все равно не хватит – да, но хоть кому-то, пусть хоть им. Хоть детям… Мне нужен ответ.

Ее муж умер внезапно, этой ночью. Абсолютно здоровый молодой мужик. Лопнула аневризма – такой маленький мешочек, наполненный кровью. И рядом была совсем другая женщина…

А жена примчалась рано утром к нам в отделение, и когда узнала – принялась выть. По-звериному. Потом замолчала, только глаза опустели…

Я так и не понял, осознала ли она, что ее муж умер даже не «у», а «в» другой женщине.

А «другая женщина» – совсем еще молоденькая, испуганная девушка – сидела в коридоре и смотрела прямо перед собой сухими глазами.

Она сидела тихо и старалась быть незаметной, но почему-то все вокруг постоянно натыкались на нее взглядами и отводили глаза…

 

Когда приехала его дочка – тощая, вся в пирсинге, лет четырнадцати, – первое, что она сказала, подойдя к матери, было:

– Сашка не придет. Он сказал, что… Сказал… В общем, что у него нет больше отца, и он не придет прощаться. И на похороны тоже.

Сама она вот уже третий час сидела рядом с кроватью и держала отца за руку.

 

– А органы? Его что же... Будут... резать?

– Чтобы извлечь органы, необходимо произвести разрез – да, но впоследствии все будет аккуратно зашито и абсолютно незаметно на похоронах.

– На похоронах? А, ну да… Я должна… подумать… Я должна... Я не знаю... Я не знаю, как бы он сам... Сережа… Я уже ничего не знаю. Мы прожили вместе шестнадцать лет, а я вот, оказывается, не знаю. И уже не исправить ничего. И даже упреки – тоже некому. Да и кому они сейчас нужны… Всё… Уже всё, понимаете… Жизнь – мою, детей… Господибожемой, да берите вы всё, всё, что хотите, делайте, режьте, зашивайте! Всё!

Дочка смотрела на нее ошалевшими, полными слез глазами, даже не замечая, что до крови впилась ногтями в отцовскую руку. Она лишь смотрела на мать и, как сомнамбула, качала головой – справа налево, справа налево, шевеля губами и не произнося ни слова. Наконец с трудом выдавила:

– Ты… Папа… – и, отвернувшись, упала головой на его тело.

Мать перевела на нее глаза, увидела их руки, увидела выступившую кровь, и указывая на нее, прохрипела:

– Живой… Он же живой… А мы…

 

… – Пожалуйста, подпишите вот здесь и здесь.

– Что это?

– Это ваше согласие на извлечение легких, сердца, печени, почек. А вот это – на извлечение роговицы.

– Роговица – это что же? Это глаза?

– Не глаза, а передняя прозрачная оболочка глаза.

– Вы хотите забрать у моего Сережи глаза?!

Я вздыхаю.

– Не глаза, это – не глаза. Ничего не будет заметно. Просто спереди есть такая тонкая пленочка...

– Нет.

– Что нет?

– Я не согласна.

– Именно на роговицу?

– Я не согласна. Это его глаза. Вы не понимаете… Его – Сережины… Я их… Нет, нет…

 – Оставьте меня все, отойдите от меня… Я люблю его… Не хочу, чтобы глаза… Как же он ТАМ – без глаз?!

И девушка в коридоре наконец заплакала…

 

БЕЛЫЙ ТЮЛЬПАН *

 

Жидкость, жидкость, жидкость…

Кровь. Плазма…

Угроза шока.

Антибиотики.

Четырехмесячная беременность…

 

Пострадавшая – врач, только-только получила диплом. Двадцать четыре года. Свадебное путешествие в… неважно, куда. Автобус перевернулся в горах. У мужа ни царапины, а она... Обе ноги раздавлены – почти раздроблены.

Ей сказочно повезло, если это можно назвать везением… Оно оказалось бортом МЧС, возвращавшимся домой из очередной заграничной командировки с врачами и всем, что было ей так необходимо именно сейчас. Мы буквально упали с эшелона на зажатый в ущелье горный аэродром, куда ее должны были доставить с минуты на минуту на местной «скорой». Едва успели развернуться в торце полосы для обратного взлета, как прямо к аппарели подкатила машина с красным крестом. Её мгновенно перекинули на наши носилки, бегом закатили их вовнутрь, и мы взлетели.

 – Не повезло, – еле улыбается синими губами.

Очнулась. Дышит пока сама, но я боюсь, как бы не пришлось интубировать.

Ниточка монитора мечется – пульс слишком быстрый

– Что с ребенком? Потерян?

– Не знаю, – честно отвечаю я и, чтобы отвлечь ее, говорю:

– Тебе чудо как повезло. И страховка есть, и борт тебе специальный. И домой летишь. А то вон – в местной больнице тебе уже приготовились обе ноги оттяпать.

– А у нас, думаешь, – что?

– У нас спасут. Спасут твои ноги. Про ребенка не знаю. А ноги точно спасут.

– А я не хочу ноги. Я хочу малыша. Попроси их, ладно? Попроси. Ребенка – в обмен на ноги.

– Перестань. Тебе не разговаривать сейчас, силы беречь…

 

Она закрывает глаза. Проваливается в черноту. Боль. Боль. Чем больше боли, тем легче дышать. Потому что, если дать чуть больше обезболивающих, заснет слишком глубоко и дышать сама перестанет. Тогда трубку в горло – да  как можно нежнее и проворнее, – но все равно давление упадет, и просто жидкости в вену уже не хватит – шок. Адреналин – быстрей, быстрей и…

Eсли ребенок еще жив, то последнее, что он почувствует: разрывающее грудь биенье материнского сердца.

Хотя какой там ребенок. Так – комочек. Многие такие комочки не задумываясь выскабливают, как упаковку йогурта...

 

– Долго еще?

– Скоро. Потерпи. Муж-то где, следом летит, что ли?

– Летит...

Кусает губы.

– Больно? Терпеть можешь, или?

– Могу. Пока могу. Только говори. Говори со мной. Не хочу опять в эту черную яму...

 

Мне тридцать восемь. Я не умею плакать. Я не просто врач, а врач МЧС.

Вы знаете, куда и когда нас посылают. В последние годы все чаще и чаще. Но сейчас это неважно.

Сейчас мне необходимо пробить скорлупу ее жуткого одиночества, одиночества боли и неизвестности.

Я беру её за руку, и её пальцы рефлекторно цепляются за мои.

 

 

…Она была моя студентка. На практике. Мы встретились год назад. А расстались... Да и не расставались мы. Просто у каждого своя жизнь. А между тем и этим произошло то, что произошло. То, что не стоило счастья и спокойствия наших близких.

А ребенок – что ж...

Она сказала будущему мужу, что беременна. Свадьбу решили не откладывать, чтобы успеть насладиться свадебным путешествием еще до рождения малыша. Вот и насладились…

А я промолчал. Ни моя жена, ни двое наших мальчишек не были готовы к такой сногсшибательной новости.

 

– Это Бог меня наказал... За все…

– Что, Рита? О чем ты? Опомнись!

– Я знаю. Я и мужу так сказала... Когда меня увозили... Прости...

– Да что ты. Неважно это сейчас. Совсем…

– Не знаю. Может быть. Если мальчик родится… назову твоим именем. Можно?

 

 Зуммер вызова по внутренней связи. Голос командира.

– Олег, как там твоя подопечная? Довезем?

– Если ты не угробишь – довезем…

– Во-во, в этом-то и дело. Понимаешь, кругом засветки, сплошной фронт. Если бы на посадку и взлет времени не потеряли, успели бы проскочить. А теперь все закрылось – ни назад, ни вперед. И верхом не пройти, наковальни местами до двенадцати тысяч. Хреново все, понимаешь…

Минут через десять-двенадцать может такое начаться… Короче, сам все знаешь, который год летаешь. Ты подготовь там все на всякий пожарный, трясти будет так…

Мы, конечно, постараемся, но тут уж, как говорится, – все от бога…

 

И это началось… Огромную реактивную машину швыряло во все стороны. Где-то в фюзеляже что-то грохнулось – не успели или забыли закрепить, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило снаружи: разряды, светящиеся от атмосферного электричества плоскости, которые неизбежно должны были вот-вот просто отвалиться, рев двигателей…

У Риты были совершенно безумные, потерявшиеся от страха и боли глаза, она смотрела на меня, я видел, как шевелятся ее губы, и ничего не слышал, потом все вдруг куда-то провалилось, я обо что-то треснулся плечом так, что искры из глаз, упал на нее, накрыв ее своим телом и понимая только одно – конец. Самолет падал… Это продолжалось долго – часы, дни, годы, всю жизнь…

Когда все это внезапно прекратилось и я увидел в иллюминатор кусок голубого неба…

Минуты через две – все уже начали приходить в себя, не веря, что живы, – снова вызвал командир.

– Олег, ну как? Полные штаны? Твоя как – жива? Не зря хоть это все, а? Полтора километра высоты потеряли за считанные секунды. Спасибо ИЛу – вывез, родной. Я уж думал – труба…

 

Мы ее довезли.

Отделение интенсивной терапии. Знакомые лица врачей – принимайте ценный груз. У дверей белое лицо мужа.

 

… Операции, осложнения, операции. Недели и месяцы…

Мальчик родился в срок и абсолютно здоровым.

 

Мы встречаемся раз в месяц. Гуляем по набережной, заходим в кафе. Долго сидим близко-близко друг к другу и говорим, говорим, говорим…

Рядом в коляске лупит по погремушкам Олег Олегович.

Счастье, которое можно потрогать руками.

Странная парочка, думают про нас. Абсолютно седой, хотя и не старый еще мужчина. Прелестная девушка в инвалидном кресле...

 

А на прощанье – легкий, почти невесомый поцелуй и  эта тупая, непроходящая боль в груди.

Наверное, уже до конца...

 

* Для тех, кто уже не знает: «Чёрный тюльпан» – во время войны в Афганистане так называли транспортные самолеты ИЛ-76, перевозившие назад в СССР тела погибших советских солдат.