Владимир Алейников

Из ранних стихов

 

* * *

Ночь на чёрной галере

Ринулась в небеса,

Чуя в грядущей эре

Вещие голоса.

 

В силу свою поверив,

Под дождевой перестук,

Ночь со шпагою ветра

Скрестила свою темноту.

 

И, с горизонтом вровень,

Путаясь в проводах,

Алою струйкой крови

Брызнула вниз звезда.

 

В пене, вихрясь и маясь,

Тучи бросались ниц

Полчищами Мамая,

Гривами кобылиц.

 

Тучи ушли на запад,

Бок земле холодя, –

Только остался запах

Спелых капель дождя.

27 мая 1962

 

МАЙСКИЕ ДОЖДИ

 

Фонарный свет бежал в ладонь моста –

И дождь рукою мокрой в вербах шарил,

И ветер кроны старых верб мотал,

Как мокрые сияющие шарики.

 

Я шёл один, распластанный по ветру,

Вбирая запах терпкого дождя,

По берегу, где медленные вербы

Свисали, воду нервно теребя.

 

Не верилось, что этот месяц – май,

Но пахли так акациями грозы,

Они свисали с неба, словно гроздья,

И дни тонули в медленных громах.

 

Я догонял ушедшие трамваи –

Но сквозь закрытых стёкол злую дрожь,

Трамваи вперевалку догоняя,

Как почтальон, вбегал пахучий дождь.

 

И на последнем на моём сиденье,

И на стекле, и на моём лице

Дрожали капли с запахом сирени,

Как на любом сиреневом листе.

 

В трамвай вбегали девушки с сиренью,

Настоянной, как вина, на дождях, –

И мне сирень казалась откровеньем

Дождей-трудяг.

 

Я на ходу соскакивал с подножки

И дождь ловил в ладони без конца –

И зарождение грозы полночной

Я чувствовал, как вспышку у лица.

 

И ощущение потери мая,

Потоков надоедливых дождей,

Как болтовня назойливых людей,

Стиралось, под дождями щедро тая.

 

И проходило это ощущенье –

И принимало зримые черты

Акаций розоватое свеченье,

Упрямое, как детские мечты.

 

Май 1963

 

* * *

Расходятся последние трамваи,

Позванивая искорками синими,

Куда-то бесконечно уплывая

От чуть подсвеченной огнями сырости.

 

Расходятся последние прохожие,

Спешат в гараж идущие машины,

Расходятся дома, насквозь продрогшие,

Как будто бы идут в плащах мужчины.

 

И это чувство бесконечных расставаний

Встаёт над городом, как медленное зарево, –

А дождь идёт, качаясь и позванивая,

И словно начинает что-то заново.

 

И удивляешься молчанью светофоров,

Куда-то уходящих – пропускающих,

А дождь идёт – и свет его плафонный

Здесь тоже лишний, тоже ускользающий.

 

А дождь идёт, в прощанья взваниваясь, –

Мой старый плащ промок давно, – 

Но на пороге расставаний

Встаёт твоё окно.

1963

 

* * *

Первый снег, полуночный десантник,

Неожидан, как радостный крик!

Вот в последнем отчаянном сальто

Ветер резко взметнулся – и сник.

 

И в тиши, острогубой, как шутка,

Напряжённой, как всход зерна,

Сбросив белые парашюты,

Трётся о землю щекой зима.

 

Первый снег, индевеющий, пряный,

В переулке – говор и оклики,

Чьи-то лица, как тульские пряники,

Запеклись на жаровнях окон.

 

Первый снег заливист, как смех,

Первый снег величав, как гимн.

Эту ночь, родившую снег,

Изучают чьи-то шаги.

 

Ночь такая – хоть черпай ложками,

Ночь – колодец мыслей и сил.

Если б кто меня белой порошею

Для людей выпадать научил!..

1962

 

* * *

Когда в черёмухе чирикает

Земное племя воробьёв,

То в старой песенке чилийской

На танцплощадке – разнобой.

 

Тогда в душе – черёд черёмухи,

И длинной белой чередой

Она с рекой уже челомкается

Над освещённою водой.

 

И в каждом сердце – по черёмухе,

И в каждом скверике – чириканье,

И в каждом парке – танцы, смех,

И кто-то робок, кто-то смел.

 

И листья лентами зелёными

Вплетают в волосы весны

Все ветерки, что, как влюблённые,

Так по-весеннему верны.

 

Тогда, наверно, в каждом сердце

Весны посаженное семя

Растёт сквозь жизнь, такое ёмкое,

Навечно в сердце – по черёмухе.

1963

 

* * *

Мне снился снег – он падал медленно,

Дрожал бесшумным белым веером,

Распахнутым над спящим городом

Гостеприимно и светло, –

И в этой белой, стройной мерности,

Корнями уходящей к вечности,

И было будничное, голое,

Его простое ремесло.

 

И переулки гнули шеи,

Вдруг ставшие, как лебединые,

И как разбуженный будильником,

Как будто бы отдёрнув ширму,

Стоял ошеломлённый город,

Снежинки на руки ловил, –

Сквозь изумлённый гулкий гомон

К нам снег восторженно ломил!

 

И в нём была своя манера –

Вбирать в звенящие черты,

В мерцанье множества моментов

Всю вечность вещей простоты.

 

Он был как руки пианиста –

Он разрушал и создавал

И миллионы разных истин

Он разрешал и сознавал.

 

Он был всесильный архитектор,

Дающий людям небеса, –

Один он, может быть, конкретно

Нам об искусстве рассказал.

 

Сквозь снега спелые мазки,

Предвестники любви, зари,

Все порознь, будто маяки,

Перекликались фонари.

 

И город слушал, как акустик,

Не пропуская ничего, –

В ту ночь бессмертное искусство

Сходило снегом на него.

 

Но это ж сон? – да! – вещий, вечный,

Неуловим и невесом,

В своём величье человечьем

Снег жил – и был правдивым сон.

1963

 

ГРАНЬ


(Три фрагмента)

 

1. Прелюдия

Никто не знает, где закончен день

Моей мечты, лишь пробующей голос.

Её не сдвинешь шапкой набекрень

И не сорвёшь, как недозрелый колос.

Мечта мотает мачтою меня,

И каждый день врывается, как парус.

Отныне невозможно время спадов.

Так пусть же зреют, как миры, моря.

 

Сейчас июль, зенитная пора,

Наводнение на кончике пера.

Прозрачных пчёл зенитные полёты,

Как будто бы задели по струне.

На облаке и солнце виснет плотно,

Как ходики на солнечной стене.

Мой пригород, прощальный мой, причальный,

Мой пригород, мой приз, мой приговор,

С малиновыми кручеными панычами,

Завинченными в старенький забор.       

Вот клинопись зашелестевших листьев.

Вхожу в неё, читаю между строк,

Что есть июль, что он ещё не выцвел,

Что не прошёл назначенный мне срок.

Вот вдох земли. Он слышен, как сирень

Слышна – или раскаты водопада.

Нас от него уж не предостеречь,

Как со звездой полночною не сладить.

Июль, раздолье для Ван-Гогов,

Как от тебя на мне трещит рубашка!

Ты спешка, тишь, ты вспышка, вспашка,

Ты как солдату, мне прошепчешь: «Годен!»

 

На Гданцевке, где вишни свили гнёзда

По обе стороны дороги, где цветы

Глотают удлинённый ветром воздух,

Где каждый дом средь зелени, как возглас, – 

Край моих стихов, моей мечты.

 

Никто не знает, где я, что со мной,

Хоть я живу всё так же, ждущий гарта.   

Никто не знает, что такой земной                 

Вольготности я ждал, наверно, с марта.          

Я сплю, как Бог. Под душ, на отмыванье            

Своей души, через жару бегу.

А небо лету делает вливанье,

Застыв на скособоченном боку.

В закатном солнце вишни так блестят,

Питаемые красноватым током,

Как в стёклах мартовских горит закат,

В лучи преображая стенки стёкол.

 

Я жду. Быть может, осени я жду,

Когда писать – как жить, а жить – как слышать,

Когда, как строки, строго упадут

Косые суммы золотистых листьев?

Не знаю. Но сейчас мне хорошо.

Беру луну, как бабочку ночную,

За тонкий стебель, робкий корешок.

Иду – и под собою ног не чую.

 

Мне жить – как жать, а временами – ждать,

Календари раскидывать по ветру.

Дорогу перейти – как передать

Июльский сон отяжелевших веток

Горящим окнам... И не забывать

Простейших формул, солнечных, как росы:

Мне жить – как жать, а временами – ждать,

А ждать и жить – не тягостно, не просто.

Тем более, июль, как динамит,

Заложен в пласт ожиданий.

Пусть динамит набухает в мир,

Почкой хотя б оживая.

 

Лето, ты Моцарт! Пой, вороши

Звёздам росинки в ресницах.

Всё же Сальери, как решка души,

Мне по ночам уже снится.

Этот Сальери всегда справедлив

Творчеством жадным, счастливым.

Этот Сальери рождаться велит

Заново и справедливо.

Славься, июль! Собирай синеву,

Звёзды расти на деревьях,

Солнце настрой мне на нужный звук,

Неуловимый, как время.

Славься, июль, конденсатор надежд,       

Славься, завязь, начало.

Славься, июль, нераскрытый мятеж,

Гуляй со мною ночами!

 

Никто не знает, где мне завтра быть,

Где был вчера я, где мне быть сегодня.

Москве ль в огнях в окне звенящем плыть

Разлапистою ёлкой новогодней?

А может – степь? А может быть – перрон

И холод предрассветный бесконечный?

 

В июле тридцать зелёных сторон, – 

Одно голубое нечто.

На нечто ставка. Ставка на мечту.

На вечный свет, на нимбы наших душ.

Довериться ли быстрому мелку,

Когда возможна тушь?

 

Всё зреет. Мысли, выводы – поздней.

И лишь сады от звёзд – полней, полней.

 

2. Фуга

Простая формула: плюс минус бесконечность,

А проще – восемнадцатая ночь,

В которую и превратится вечер.

Мне ультиматум: быть беспечным нечего,

Ты или уходи назад, дружок,

Или по вечеру за ночью – со всех ног.

 

Синкопы луны на зелёных раскатах

Листвы, застилающей город.

В рубахе зелёной, округлой, как скатка,

Иду добровольно, решеньем охвачен,                           

И вечер мне шепчет: годен!

Мой вечер, мой врач, мой единственно верный,

Твой голос всегда глуховат и неведом.

Гранёный, июльский, с просветами окон,

По ветру дрожащий, как локон...

А за поворотом – старинным роялем

Раскрывший мне шумы и звоны,

И звёзды дрожат, и безмерно роняют

Прозрачность на горизонты.

Цвета и оттенки нисходят на «ультра»,

Невидимый луч – как окошко в апрель.

Мне вечер расскажет, как явится утро

Подобно плоду, чьё призвание – зреть.

 

Иду – будто занавес подняли где-то,

Иду, и раскрыта мне каждая тень,

И в каждой ладони колышется лето,

И каждый листочек без края, как степь.

Из-за деревьев над крышами чьими-то

Идёт громогласнейшая тишина,

И плачут какие-то юркие чижики,

Луна голосиста, как чья-то жена.

А вишни лучатся планетным рассветом,                        

И радугой слышатся провода.

Не гриновской явью ли ждёт моё лето?

А разве дороги ведут в никуда?

 

Рассветы кружатся за домиком крайним,

Пока – возле яблок, созревших, как сон.

А вот – новостройка, и башенным краном

Захвачен проулок, как удочкой сом.

Всё рвётся к реке, а она, гулевая,

Сегодня уходит под нимбы мостов,

Как где-то в степи, обо всём забывая,

Зароешься ты в зарумяненный стог.

 

Такси пролетают. На лбу – светляки.

Прохожий! Вот вам теорема реки:

Я – катет. И ночь. А гипотенуза – 

Она, уносящаяся без шлюзов.

Прохожий, не знаете вы теоремы.

Река уплывает шкалой без делений.

И никакой геометрии нету.

Есть время. И ночь. И лето.       

 

Если сейчас не писать стихов,

Если сейчас не влюбляться,

Не вписывать в полночь книгу шагов, – 

Можно и не рождаться.

 

3. Смена тональности

Созревший свист влетает в спелый полдень,

И пацанва заводится в футбол.

Такие дни для нас совсем недолги.

В такие дни я с солнцем и с тобой.

 

В такие дни. В такие откровенья.

Где пляжи как пузырчатая пена

От свежего вишнёвого варенья.

Где все слова, как сливы, тут же спеют.

 

Пусть музыка в танце в парке «Правды»

Падает в чёрную воду.

Пусть плещутся реки, как светлое право

На нашу с тобой свободу.

 

Смотри... Не пугайся, что нет земли

Под туфельками твоими.

Видишь – дни до краёв зелены

И до начал творимы.

 

Вот фонари – заключённые в шар

Атомы жизни моей дрожат.

Это размытые поручни цвета.

Мокрые шумы машин поливальных.

Вечер июля. Жизнь наливная

Нашего лета.

Сквер пузырится, как лимонад,

В блеске каштанов и матовых ламп.

Вечер – как линза. Преломлено лето.

Стынет, что за день дотла разогрето.

Виснут мосты, как мазки на этюдах.

Город живёт ожиданием чуда.

Всё – в ожиданье. Глаза у людей

Влиты в огни. Лишь моргни – «Вы откуда?

Как вы могли сюда залететь?»

Каждый знакомый к тебе – нараспашку.

Чудо висит на тебе, как рубашка.

Сбросить её – и, нагое, хмельное

Чудо появится передо мною.

Люди ликуют – ведь скоро! ведь скоро!

Зеленью яркой рябят светофоры.

По переулкам бегут малыши,

Каждый о чуде что-то кричит.

Хмуры столбы, как седые факиры,

Только они застоялись смирно.

Толпы бегут в сердцевину июля.

Срочно разбужены те, кто уснули.

Чудо, июльское чудо идёт!

 

Ты засмеёшься, ладонями рот

Жарко прикрыв. Ты глядишь на меня,

Чтобы опять тебя крепче обнять.

 

Блики на мерной июльской воде.

Блики на лицах, на судьбах – везде.

Отблески звёзд, переливы зарниц –

хоть закрывайся от отблесков – ниц!

Отблески звёзд. Залежавшихся зорь                  

Спелые слитки – горячие, медные.

Отзвуки праздников – с ними не спорь.

Блики июля – сплошные, мгновенные.              

Блики на сердце, в глазах, на воде.

Бликам опять – ни предел, ни придел...

 

Чудо проходит полночным июлем,

Чуточку только люди заснули...

 

Лето ли это – в поспешных трамваях,

В ста недомолвках, в лунах сердец,

Тоже закончится – и, остывая,      

Ляжет настойчивым словом «конец»?

 

Что же останется? Что же изменится?

Если дороги – то чем же измерятся?

 

Всё – увеличено. Всё – нечаянно.

Я окружён моими началами.

1963

К списку номеров журнала «ОСОБНЯК» | К содержанию номера