Вода умирает от жажды. Стихотворения

 

 

 

ДЕВУШКЕ С ПЛАНШЕТОМ

 

Обнаружен датчиком движенья,

притворился мёртвым, но меня

загрузила ты, как приложенье,

за попытку ветреного дня,

 

где фехтует солнечной рапирой

рыжий март, выплёвывая ртуть.

Пальцем проведи и разблокируй –

по стеклу направо, не забудь.

 

С веток воробьи летят, как вспышки,

кошки собираются в букет –

это тает снег во все ледышки,

проверяя крыши на просвет.

 

Что же, выпьем, милая подружка –

а иначе сразу не поймёшь,

где твоя подмышка, где наружка,

где твоя любовь, ядрёна вошь?

 

 

СПАСИБО ЗА СИБАС

 

Ужасен не щит Караваджо, но меч, что срезает углы –

вода умирает от жажды, бросается тень со скалы.

Хлебаешь, с похмелья монголый, порядка прокисший бульон –

воркует зарезанный голубь, а файлы стирают быльём,

разогнуты футы и нуты, попробуй управиться сам –

порывистый ветер попутай пощёчиной всем парусам,

чтоб лопали вольницу смачно, не пили Аврору зазря,

Гомера, обнявшего мачту, с восторгом встречала земля,

но город, похожий на дыбу, вращая рычаг нарезной,

тебя подсечёт, словно рыбу, предложит пройти за блесной,

где, в общей системе созвучий, болтается стая грачей

на поясе ночи дремучей, как связка тюремных ключей.

 

 

НА ПЕРРОНЕ

 

     «…здесь будет город-сад».

                         В. Маяковский

 

Не машет май в саду руками тёплыми.

Пришла беда в наш маленький кишлак –

Опять зима, и вата между стёклами,

мороз не устаканится никак.

 

Разбрызганных созвездий какофония,

и тьма почти библейская уже,

один кукую на зелёном фоне я,

окрестности застряли в монтаже.

 

Добра ко мне природа, как буфетчица,

обиделась, но сдачи не даёт.

Закат ангиной болен и не лечится –

смотри, какое зарево ревёт.

 

Вот собрались на станции засранцы и

сухой мороз клюют, как чистый спирт –

им не уйти вовек из авиации,

их за ошибки Родина простит,

 

мне с ними ворошить ещё историю,

где стыд сплошной и лампочки osram.

Но свой коллайдер всё-таки дострою я,

вот так и передай своим послам.

 

 

ОРВИ-ГОЛОВА

 

У октября дождя с собой пол-литра,

сквозь щель в заборе вызовет к доске

во двор, где как татарская молитва,

болтается комар на голоске.

 

Но ты, травинку выплюнув, спокоен,

хотя в повальном пьянстве виноват,

судьба – индейка, жизнь – один биткоин –

не лезет в музыкальный автомат.

 

В зубах блестит фольга от шоколада,

ещё стакан, и Гитлеру капут.

Давно играет детство там где надо,

откуда руки больше не растут.

 

Всё реже обнаруживаешь в супе

куриной лапки ленинский прищур.

Багрец и злато осени не супер,

а просто очень, или чересчур,

 

ошпаренным осинам вдоль оврага

пора курить последнее тепло.

Увязшая в прополисе, осаго

на лобовое выползла стекло –

 

за зеркалами заднего либидо

любовь не наблюдается никак,

а только глушь, Саратов и обида,

и дятел надрывается: так-так.

 

Прохожим в этом городе не друг ты

и, очередь заняв, стоишь горой,

где восковые овощи и фрукты

созрели в поликлинике второй.

 

 

ЭЛЕГИЯ

 

       «Пароход белый-беленький,

       чёрный дым над трубой».

                              Г.Шпаликов

 

На пригорке осины пылают,

истончился закат на весу –

по привычке, по шпалам гулаю,

как по шишкам в сосновом лесу,

 

бабье лето заводит интрижки,

зреет в поле сорочий гамбит,

и легко голове после стрижки

и в носу после шипра свербит,

 

я прилёг бы – травы маловато:

васильки и засохшая сныть,

я сходил бы на понтий пилатес

только руки не хочется мыть.

 

Хорошо бы в пруду искупаться,

где змеятся кувшинки в воде,

чтоб уснуть на подушечках пальцев,

прислонясь к окружённой среде.

 

И, стихи на ходу сочиняя,

понимаю, враньё – не во вред,

просто примус такой починяю –

извините за слово поэт.

 

 

СТУДЕНТКА

 

В троллейбусе доехали не скоро,

она в шершавых стёклах золотых

протаивала пальцами узоры

щекотные, как буквы для слепых.

 

Бежали через двор, большой и зябкий,

когда из сумки выскользнула вдруг

жестянка леденцов – такая взятка,

чтоб из общаги выкурить подруг.

 

Обкусывали с варежек ледышки,

мигал на подоконнике утюг.

Такая вот любовная интрижка,

а не роман какой-нибудь виктюк.

 

 

ВОЛОШИН-ФЕСТ, 15

 

Над пьяным пляжем, лысый и босой –

динамик из под обуви картона,

по небу звёзды тянутся трусцой,

и сумерки пропахли ацетоном,

 

прозрачный джаз ракушками набит

вокруг трещат цикады, как расчёски,

разъедемся, надеюсь, без обид –

конечно, лучше мир, худой и плоский,

 

и, сводный брат евреев и татар,

не выбирая имени до срока,

я подключусь, сперва окрепнет пар,

и станет в этой проруби глыбоко,

 

забрезжит утро кисточкой хлыста,

когда взойдут кабанов или месяц,

чтоб возложить распятие Христа

на грудь мою, и холтера подвесить,

 

но как себя портвейном ни облей,

укатится туда луна-проныра,

где осень отмечает юбилей

пластмассовыми цифрами от сыра.

 

 

СУВЕНИРИТЕТ

 

Разобравшись, кто не из татар,

плюхнешься в свои давно не сани

разгонять хандру и кислый пар

веником в хрустальной кегельбане,

юной музой взят на аборташ,

из канавы пискнешь с укоризной:

не вникаю, девушки, я в ваш

авиамодельный этот бизнес,

сладкие мечты – тату под хвост,

не срастётся – хоть почешет спинку,

вот у нас мальчишник, а не пост –

баттл, а не тупая вечеринка,

собирают воры на общак,

брагой дышит осень из оврага –

было время выпить натощак

просто, как порезаться бумагой,

наша жизнь давно, без кинопроб,

перевита ямбами Катулла,

музыкант настраивает тромб

и гостей боится из аула,

было время, что ни порицай –

с рук сходило копотью церковной,

прилетал мохнатый полицай

опылять поляну за целковый –

а сейчас, пока не угорел,

сам из-под монгольского настила

выползает, в кисточках от стрел,

радуясь тому, что подмастило.

 

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Великую империю поправ –

в развале поучаствовал невольно –

по полной оторвался, как рукав,

а счастья нет – но есть покой и «volvo».

 

Пока свистком размахивает рак,

и лебедь не найдёт свои балетки,

и щука подо льдом тоскует, как

потерянная варежка на ветке,

 

не выйти из зверинца сразу вон –

дверная накосячила цепочка.

Понравится какой-нибудь смартфон,

подумаешь – прощай, вторая почка,

 

наверно, проще кинуться с моста,

рискуя на корягу напороться,

но остаются светлые места

от пятновыводителя на солнце,

 

пока воспринимаешь без помех

отчизны необъятные просторы,

где столько женских тел сосками вверх,

что постоянно тянет в эти горы.

 

 

ПОКОЛЕНИЕ

 

Даже дворники смотрят влюблённо –

не чатланин, зачётный пацак,

нахватавшийся звёзд из бульона,

выхожу, сукин сын – весь WhatsApp,

 

путь кремнистый блестит, как бетонка,

только миг, за него и держись,

нос похож на зародыш цыплёнка

из журнала «Наука и жизнь».

 

Ко всему, что возможно исправить,

сам давно оборвал провода,

обновить бы короткую память –

надоело сгорать со стыда.

 

Иногда пробивает на жалость

к тем, кого оболгал WikiLeaks,

мы попкорном, как кони, заржались

кокаколой под нимб упились.

 

Пусть светило, и больше не блещет –

не спешим уходить на покой,

хоть ломаемся чаще, чем вещи,

и гарантии нет никакой.

 

 

ОТНОСИТЕЛЬНОЕ

 

Под мебельную горку путь недолог –

отважному охотнику пора

соломинку искать в стогу иголок,

икринку в чёрном списке комара,

 

смотреть, как буревестник морду бреет,

над ним – ночного спутника треска,

где солнечная стынет батарея

как негатив тетрадного листка –

 

никто на этом свете не спасётся,

напрасно сосны тянутся в зенит

разбрызгивая хвою, будто солнце

стреляет сквозь вращающийся винт,

 

всё, что тебя неласково касалось,

пасует перед удалью самца:

пусть крутится непальская самсара,

огуглилась узбекская самса,

 

сию минуту, длясь и ускользая,

проходишь, как черёмуха сквозь сон,

поэтому и джинсы не сползают,

когда звонит в кармане телефон.