Дмитрий Кузьмин, Евгений Никитин

Диалог, состоявшийся в фейсбуке 5 февраля 2013 года



Исходный пост Евгения Никитина:


Есть одно недоразумение, по поводу которого необходимо высказаться. Почему-то, прочитав статью, все решили, что я борюсь с "птичьим" языком критики, с ее сложностью. Но это можно отнести только к одному абзацу - тому, в котором приводится длинная цитата из статьи Дмитрия Кузьмина, объясняющего сложное так, что оно еще более усложняется. Однако, господа, дело в том, что упрощать поэтическое высказывание, например, так, как это делает Кутенков, – еще более порочно. А еще хуже – упрощать целый пласт лирики, как это делает Корчагин, "объясняя", чем в поэзии занимаются Поляков, Жагун и Наталья Азарова. Собственно, если бы можно было объяснить стихи при помощи таких вот пассажей, сами стихи незачем было бы писать. Зачем тратить силы на стихи, если можно сказать все просто и понятно, в двух словах.
Я борюсь не со сложностью, поскольку она неизбежна. Я пытаюсь донести, что в корне неверно то представление о поэзии, которое манифестировано в статьях Корчагина. Равно как и то, что можно вывести из статей Кутенкова. Кирилл Корчагин у себя в Facebook подтвердил, что в своем предположении я не ошибаюсь. Для него поэзия – это форма исследования. А критика, соответственно, – это "институт понимания", т.е. то ли род научпопа, доносящего результаты таких творческих исследований до людей, то ли исследование исследования, вроде как кусающее себя за хвост. Поскольку поэзия-исследование пользуется непонятным языком, его надо перевести с русского на русский в рациональной форме – в форме статей. Особенно это, конечно, удобно для очевидного имитационного бреда в форме стихов, маскирующегося под исследования. Но это так, заметки на полях. Если продолжить мысль Корчагина, то получится, что поэзия – это форма лингвистики/литературоведения, нуждающаяся в институте понимания – в критике. С этим я согласиться не могу и именно против этого и направлена статья в ее первых двух частях. Что касается Кутенкова – дело в том, что его критика предполагает, что в поэзии существует некое мастерство. Другими словами, Кутенков отождествляет поэзию и стихосложение. В чем моя собственная позиция, могу объяснить. Я считаю, что поэзия – это то, что за словом. То, что остается за словом и не может быть вербализовано. Поэтому не может быть и мастерства: все, что стало приемом – уже мертво. "Невербальное" может быть явлено только одним образом - в форме стихотворения, но именно, что явлено (передано,транслировано), а не сформулировано. Однако я должен подчеркнуть, что поэзия, как форма искусства, не занимается "исследованием" этого невербального: это было бы, по меньшей мере, антинаучно. Искусство не является ничем иным, как искусством. Присваивание искусству прикладных целей, пусть даже абсурдных прикладных целей, - постоянная ошибка нашей "культуры пользы".

Дмитрий Кузьмин:
«Цель поэзии – поэзия» – это, как ни крути, ответ традиционалиста. Сама идея о том, что-либо в искусстве прежде было живо, а потом стало мертво (привет «автоматизации» по Шкловскому), подразумевает верифицируемость, извлекаемость из-за слова того, что за словом (пусть неполную: познание всегда неокончательно): если эта засловесная подлинность поэзии не поддаётся рационализации (в т. ч. в критическом высказывании), то – живое для одних мертво для других, истины нет, есть только вкусы. Заодно замечу, что исследование не равно прикладной задаче, поскольку фундаментальная наука не равна прикладной, так что «культура пользы» тут ни при чём. В целом же, Женя, каждый раз, когда вы начинаете, при полном и даже продекларированном («о плохих стихах писать незачем, о хороших я не умею») отсутствии позитивных предложений, высказываться в этой модальности «двух-станов-не-боец», «чума-на-оба-ваши-дома» etc. (а я уже не первый раз это наблюдаю) – возникает сильное и неприятное впечатление, что «за словом» стоит переживание «с обеих сторон зелен виноград».

ЕН:
Дмитрий, но если можно извлечь то, что за словом, то зачем было это прятать? Неужели поэзия – это способ шифровать вполне рациональные высказывания?
Насчет истины и вкусов. Я понимаю, что основная претензия к такой картине мира – это опасность вкусовщины и потери иерархии. Но, может быть, подлинность поэзии действительно неверифицируема? А верифицируема только ее неподлинность (это звучит парадоксом, но неподлинность, в отличие от подлинности, себя выдает, как мне кажется). И критика, в этом случае неспособная верифицировать подлинность, может заниматься верификацией неподлинности. Идти, так сказать, от противного. Иерархия тогда снова возможна, можно отделить зерна от плевел. Кроме этого, я не считаю, что таким образом обессмысливается положительная критика как таковая. Я писал уже Каневскому на этот счет, что "У критики огромное поле деятельности. Можно вступить в диалог с текстом, можно соотнести его с другими текстами, выяснить, как он "порожден", можно говорить о том, где текст работает, а где – не работает и размышлять, почему." Я считаю хорошим примером критики, например, статью Костюкова о Кирилле Медведеве.
По поводу прикладных задач. Я имел в виду следующее: я считаю, что приписывание поэзии несвойственных ей функций – пусть даже функций фундаментальной науки – это и есть навязывание прикладной задачи, т.к. поэзия становится прикладной по отношению к объекту исследования: важно нечто исследовать, а поэзия – это только метод. Вероятно, вместо "прикладной" мне следовало использовать слово "побочный".
Я хотел бы еще добавить по поводу рационализма. Высказывание, что "Наконец, Павел Жагун в своей последней книге «Carte blanche» исследует ту промежуточную область, что возникает на пересечении подчеркнуто субъективизированной авторской поэзии и обезличивающей дигитальной техники" – Вы считаете образцом рационального "извлечения" того, что за словом?

ДК: Вот это мышление от противного мне представляется крайне вредным. Как вы собираетесь обсуждать несвойственные для поэзии функции и неподлинные её проявления, не определив сперва, какая функция для поэзии «свойственна» и в чём её подлинность?

ЕН: А я вроде бы определил, какая функция "свойственна" – передача невербального ядра. Может быть еще и другие функции возможны, но я не готов пока говорить о других, остановимся на этой, как на необходимой, но недостаточной. А верифицировать "неподлинность" можно по внешним признакам – вторичность, например. Вы же сами легко определили в чем проблема стихов Баумана. Другими словами, я бы отделил требование новаторства от собственно определения поэзии. Никакой ценности передача невербального, сделанная по старым лекалам, не имеет.
<…> Я – за персональные интерпретации. И в статье критикуются вовсе не персональные интерпретации, а подход.

ДК: «За персональные интерпретации» – это и значит, что все вкусы равны (для кого-то «передача невербального, сделанная по старым лекалам», не имеет никакой ценности, а для кого-то – очень даже имеет). Либо вместо сортировки текстов нам придётся заниматься сортировкой читателей: вот у этих вкусы вменяемые, а у тех – нет. И потом – что за невербальное такое? В чём тут специфика поэзии, если я вот выглядываю в окно и невольно восклицаю: «Ух ты, снег-то какой!» – и невербального содержания в этом восклицании чёртова прорва? Стихотворение как концентрированная передача эмоционального состояния – это эстетические идеи двухсотлетней давности. Если же вы хотите отделить невербальное от принципиально невербализуемого, то вам придётся объяснять, отчего возможно некое принципиально невербализуемое содержание и отчего моя эмоция по поводу выпавшего снега, выраженная в вышеприведенном высказывании, является полностью вербализуемой.
Что до формулировки Корчагина о Жагуне (неудачной), то он вам ответил: это не более чем попытка в нескольких словах сформулировать то, что он же сам анализировал подробно в другой статье. Натурально, такие свёрнутые формулировки почти всегда малоубедительны, но это претензия не к методу, а к форме изложения.

ЕН:
Давайте тогда разделим невербальное, невербализуемое и невербализованное. Невербального в высказывании "Ух ты, снег-то какой" нет, есть только невербализованное. Вы любуетесь снегом, он красивый – но Вы это не вербализовали. Если же высказыванием "Ух ты, снег-то какой" Вы что-то, мне неизвестное и невербальное хотели выразить, то это не удалось. Даже могу сказать по каким причинам: Вы просто повторили обычную фразу, общепринятую формулу восхищения. Общепринятыми формулами нельзя передать невербальное. Дело же не только в наличии невербального, но и в том, что его надо донести. А для этого нужно найти какой-то свой способ это донести, предолеть, так сказать, изначальную немоту. Это уже мое персональное суждение.
Я бы не хотел сводить невербальное к передаче эмоционального состояния. Это может быть и некая, например, невидимая связь между вещами, которую невозможно сформулировать. Я не говорил, что невербальное - единственное содержание стихотворения. Это всего лишь единственное содержание, отделяющее поэзию от стихосложения. Но в стихах может быть при этом любое содержание помимо невербального – мысль, история, что угодно.
Я вполне удовлетворен ответом Корчагина, что не отменяет возможности посмеяться над неудачной формулировкой в статье, которая уже написана. Я однако позволю себе усомниться в том, что высказывания о поэзии, сделанные с рационалистических позиций, сами по себе будут 100% верифицируемы. Если проанализировать такие высказывания, то за ними тоже обнаружится персональная интерпретация. И разве по-другому может быть, когда все мы живем и работаем в интерпретации интерпретаций как в длинном зеркальном коридоре?
Я, кстати, не говорил, что "верификация подлинности" (или неподлинности) должна происходить по критерию выявления этого невербального ядра. Понятно, что верификация по такому критерию возможна ТОЛЬКО в рамках "вкусовых" суждений. Тут вопрос ценности подобных суждений. Вы считаете, что они не имеют ценности – окей. Я не согласен, но это можно вынести за рамки: меня вполне удовлетворяет верификация по другим, рациональным критериям. Что меня не удовлетворяет – написано в статье, и эта статья вовсе не посвящена верификации. Она посвящена абсурдным высказываниям в статьях Кутенкова и Корчагина, а также картине мира, вытекающей из этих высказываний.


ДК:
Обсуждать всерьез Кутенкова я не готов. А претензии к Корчагину (и к моему разбору Чарыевой) складываются из двух вещей: 1) формулировки, которые вам кажутся неудачными – и вполне могут быть неудачными в действительности, при попытке очень коротко сказать о крупном и сложном,; и 2) общее представление о том, что стихи нечто значат, и можно попытаться выяснить, что именно: как именно они расширяют наши представления о действительности и способах ее вербального представления.
Так вот, надо понимать, что методологический запрет на выяснение действительного содержания стихов означает попросту исключение некоторой зоны реальности (а именно: искусства) из сферы, подведомственной рациональному познанию: вот досюда – познавайте на здоровье, а дальше «не трожьте музыку руками». Это и есть мифологическое мышление в чистом виде.
«Общепринятыми формулами нельзя передать невербальное» – ровно наоборот, именно для передачи невербального они и существуют (строго вербальное содержание общепринятой формулы «я тебя люблю» стремится к нулю). Кроме того, мера общепринятости различна, и те стихи с сайта Стихи.ру, которые для нас полностью рутинны и состоят из общепринятых формул, – для посетителей сайта, не читавших ничего другого, полны свежим и неожиданным смыслом: для них это самая что ни на есть Поэзия. Что касается невозможности абсолютного рационального познания, то это бесспорно, но несущественно: познание чего угодно (а совсем не только поэзии) не абсолютно, а относительно, и всегда в нём имеет место деформирующая роль познающего субъекта, – другого познания у нас нет.

ЕН: Стоп, стоп, насчет общепринятых формул – Вы сейчас рассуждаете в рамках коммуникативной грамматики (типа Золотовой, Онипенко, Сидоровой), а я естественно, говорил не о грамматике: совсем о другом – о невозможности именно донести нюансы, сложное и невербальное содержание с помощью формул. С их помощью можно только отметить существование невербального, но никак не донести его.
По поводу расширения представлений о действительности - что и правда можно было бы отнести к научной деятельности – я, собственно, и усомнился в ценности таких расширений и предложил вручать за них Шнобелевку. Расширяют ли стихи Павла Жагуна представление о действительности или сами создают некую текстовую действительность, которая находится с внетекстовой действительностью в неких отношениях? Ведь если бы стихи Жагуна на самом деле расширяли представления о действительности, то эти представления должны были быть проверяемы экспериментально или хотя бы объяснять существующие данные, как это делает современная теоретическая физика, приближающаяся к философии по трудности верификации.

ДК:
Необходимость именно донести и именно нюансы – это, мы понимаем, уже довольно жёсткое эстетическое ограничение. Но если вы употребляете слово «донести», то уж не открещивайтесь от коммуникативности. А коммуникация всегда между кем-то и кем-то: поэт с сайта Стихи.ру до читателя сайта Стихи.ру доносит ровно те нюансы и на том уровне, какие и на каком этому читателю надобны.
Обратно к Жагуну: любые небессмысленные стихи и расширяют представление о действительности, и сами её создают, – это другой поворот темы. Каким образом это представление и эта новая действительность подлежат дальнейшей рефлексии – вопрос длинный (сперва, в любом случае, лингвистико-литературоведческой, а, скажем, социологической или гносеологической – уже потом). Но всё, вернусь к началу, слабоконструктивный подход при отсутствии собственной позитивной программы: по схеме «и Бебель, и Каутский оба неправы».

ЕН:
Дима, Вы же понимаете, что я открещиваюсь не от коммуникативности как таковой, а от того, что фразой "Вот так снег!" можно передать бездны невербального. Я, тоже вернувшись к началу, подчеркну, что речь не шла о сортировке стихов, а об определении поэзии (и моем, скажем, праве высмеивать Корчагина).
Дмитрий, я вполне разделяю Ваши опасения в невозможности отделить автора Стихи.ру от Жагуна, руководствуясь метафизикой – но я, напомню, и не призывал руководствоваться ею в практическом отделении хороших стихов от плохих. Руководствуйтесь вкусом или, если Вы не любите вкусовщину, критерием новизны или богатства навороченных в стихотворении смыслов (заранее прошу прощения за термин "навороченный"). Я, допустим, готов руководствоваться своим вкусом. Зато, если мне придется производить отбор куда-либо, и какой-нибудь автор такого типа, как, например, Коновалов (у меня сейчас нет навскидку другого подходящего примера) спросит, почему я не отобрал его стихи – я именно что отвечу: мне показалось, что это стихосложение, а не поэзия (в его случае я буду абсолютно прав). И то же самое я скажу о многих стихах Нугатова, которые, может быть, и отличаются (отличались когда-то) формальной или содержательной новизной. Разговор о невербальном – это и есть некоторая рационализация иррационального.
Вот Вы, Дмитрий, не готовы всерьез обсуждать Кутенкова, а он, на мой взгляд, представляет реальную опасность тем гигантским объемом идиотской продукции, тем информационным шумом, который он производит. Боюсь, все усилия по просвещению любителей поэзии потонут в этом болоте статей Кутенкова.

ДК:
Да ну не работает же ваше определение, потому что вы его даете через понятие «невербализуемого», которое само не определено. А право высмеивать у вас есть (хотя это какое-то сомнительное право, вообще говоря), но желание им воспользоваться, ничего не предлагая, в ситуации острого дефицита критического высказывания (а не в ситуации его избытка) – прочитывается как эгоцентризм, нацеленный больше на самопозиционирование, чем на оздоровление ситуации.

ЕН:
Действительно, самопозиционирование является для меня острой необходимостью, поскольку я пришел к ситуации, когда я не могу отождествить себя ни с "Воздухом", ни с толстыми журналами (это неточно, но Вы меня, уверен, поняли). Но мне кажется, что в оздоровление ситуации моя статья, тем не менее, свой вклад привнесет (если это вообще возможно): мне кажется, что смех над абсурдными формулировками ведет к оздоровлению ситуации. Мне кажется, что и деятельность Корчагина, и деятельность Кутенкова (Кутенкова – в особенности) ведет к некоторой подмене – и представления, что является критикой, и того, что является поэзией. Просто мы с Вами по-разному видим оздоровление ситуации. Для меня оздоровлением было бы, если бы на знаменах молодых литераторов был бы не Ларионов, Чарыева и Рымбу (отмечу, что в этом нет ничего личного, речь о текстах), а, скажем, Гришаев и Беляев. А в критике – Костюков и Айзенберг. Но дело не в отдельных фамилиях. Мне кажется, сейчас побеждает некоторый новый вид профанации, который выдает чисто имитационные механизмы за поэзию и критику.

ДК: Женя, мы уже выяснили про "абсурдные формулировки": ради того, чтобы потешаться над неудачей, которая постигла критика при попытке отреферировать пятью словами содержание собственной большой статьи, затеваться не стоило, а на опровержение его базовых установок у вас не хватает аргументации, да вы ею (в статье) и не удостаиваете. Это как в СССР литературная пародия понималась в манере Александра Иванова: найти у автора неудачную строчку и обсмеять, – но вы, надеюсь, понимаете, что вообще-то пародия – это совсем другое? Что касается смеха в данном случае, то из состава людей, высказывающихся в вашу поддержку, легко сделать вывод, что в целевую аудиторию статей Корчагина они ни в малейшей мере не входят (и против его формулировок вместе с его подходами высказались бы и без вас). Оздоровление ситуации – это когда что-то меняется. А ваша статья просто делает приятно некоторому более или менее понятному кругу лиц, убеждая их в собственной правоте на фоне чужой неправоты.
Теперь про профанацию. Тезис о злонамеренных филологах и критиках, которые "надувают" значением всякую чепуху, обсуждается на страницах "Ариона" и "Вопросов литературы" (со стрелами в адрес "Воздуха" и "НЛО") по меньшей мере лет десять – вам не кажется, что вы поздно спохватились? И если вы хотите развивать эту идею, то как раз не отождествлять себя с теми, кто ее же отстаивает много лет, вряд ли получится. А что касается знамён, то не обольщайтесь: выпады в адрес Корчагина ни на йоту не способствуют тому, чтобы кто-то вдруг стал больше ценить Гришаева. Единственный способ сделать так, чтобы имя Гришаева было написано на каких-то знаменах, – это написать одну, а лучше две или три статьи о том, чем замечательна поэзия Гришаева. Причем написать так, чтобы было понятно, отчего она замечательна на фоне Георгия Иванова и Михаила Айзенберга, а не на фоне Ларионова и Рымбу. То есть (я дико извиняюсь) – таки объяснить, в чем инновация. Не можете? Ну и кто виноват?

ЕН:
Дима, Вы меня ставите перед необходимостью защищать собственную статью, оправдываться. Для Вас это беспроигрышный вариант беседы, для меня – заведомо проигрышный. Кто оправдывается, тот уже проиграл. Я обсмеял у Корчагина не одну, а три строчки. Причем выяснилось, что попал в точку и угадал основной посыл Корчагина: поэзия – это форма исследования неизвестно чего, что Кирилл подтвердил, комментируя мой выпад в Фейсбуке. Я не занимался опровержением базовых установок потому, что они казались мне слишком нелепыми, чтобы удостаивать их опровержением – в этом я ошибался, признаю. Опровержение было необходимо и опровергнуть это не так просто, если вообще возможно. Если человек считает поэзию, скажем, формой ритуальной магии, как Вадим Месяц – как это опровергнешь. Ну считает, так считает. Но разговор об этом был возможен, я его не создал – но я не вижу, как это можно было сделать в юмористической заметке. К сожалению, Вы правы, да, я не попал в целевую аудиторию. То, что так произойдет, меня предупреждал один умный человек, я не внял (он сказал, что ценность абсурда резко упала после полета Путина со стерхами, и важнее наладить нормальный разговор). Невозможность попасть в целевую аудиторию меня угнетает, потому что с людьми, в которых я попадаю, у меня совершенно нет общих точек – им не нравится то, что мне нравится, они не читают то, что я читаю, а если в чем-то совпадают, то по другим причинам.
Теперь про профанацию. Тут опять происходит вот это непопадание, дело в том, что я считаю, что "Арион" и "Вопросы литературы" также надувают значением всякую чепуху. Надувание чепухи происходит с обеих сторон. Я думал, что обезопасил себя от отождествления с известной кампанией против "Воздуха" тем, что так же поступил с Кутенковым, как и с Корчагиным, ан нет. Но дело в том, что то, что считают чепухой идеологи этой кампании, я не считаю чепухой (хотя пересечения могут быть). Возьмем статью Коробковой – я не считаю Порвина чепухой. Я даже не считаю Наталью Азарову чепухой, хотя не могу назвать себя поклонником стихов Натальи Азаровой. Я, кстати, не считаю профанацию, о которой написал, злонамеренной. Скорее, это некоторое методологическое и эстетическое заблуждение.
По поводу Гришаева: я понимаю, что это не аргумент, но я, как я, собственно, и написал в статье, не умею высказываться о стихах, результат таких моих высказываний меня не устраивает. Я вполне могу писать статьи на уровне средней по району критики, но это, повторюсь, меня не устраивает, мне стыдно было бы это видеть напечатанным. Хватит того, что и так выливается на страницы журналов. Поэтому, к сожалению, я не могу "написать одну, а лучше две или три статьи о том, чем замечательна поэзия Гришаева". Зато памфлеты у меня получаются как минимум занимательно. То, что вода полилась в результате не на ту мельницу, – мне жаль. Я надеюсь, что удовольствие от занимательного чтения достаточно забавной заметки как минимум оправдывает ее существование.

ДК: В том-то и дело, что ваша вода вообще льется мимо мельницы, я же с этого и начал: позиция "чума на оба ваши дома" в отсутствие позитивной программы прочитывается как эгоцентрический жест, потому что не формирует никакой третьей платформы. Попытки такую третью платформу (против И "Ариона"-"Воплей"-"Знамени", И "Воздуха"-"НЛО") создать уже предпринимались: это Кедров, Евгений Степанов, отчасти Месяц, отчасти Транслит. Боюсь, они вас не порадуют. Это потому, что возможных концептуальных рамок довольно немного, на самом-то деле, – и когда они исчерпываются, начинается вкусовщина. Да, если очень огрублять, базовая линия противостояния именно там, где вы ее нашли: поэзия как поисково-исследовательская деятельность (неужели вы всерьез считаете, что Корчагин это первый придумал?) vs. поэзия как мастерство, изготовление объектов с некоторым набором заданных свойств. "Третья сила" выглядит более или менее убедительно, если предлагает внеположные по отношению к собственно поэзии рамки (мистико-метафизическую у Месяца или идейно-политическую в Транслите), но это вроде бы не то, к чему вы стремитесь. А та платформа, которой вы присягаете, вообще не существует – ни организационно (это полбеды), ни идейно (представляю, с каким выражением лица Айзенберг прослушал бы речь о несказуемом содержании, которое поэзия призвана передать). Наверное, это повод задуматься.

ЕН: Отчасти эта платформа организационно существовала – это был (закрывшийся) семинар Костюкова. Но вы правы – ее нет, ее надо создавать, идейно и организационно, а на это нужна чья-то энергия и время.

ДК: Женя, вы меня, конечно, извините, но семинар Костюкова как отдельная сущность в масштабах отечественной словесности – это (при всём моем уважении к Лёне) даже не смешно.

ЕН:
Ничего другого нет.

ДК: Понимаете, когда чего-то нет (вот прямо совсем) – это ведь что-то значит, не правда ли?

ЕН: Конечно, но м.б. не все потеряно. М.б. пока этого нет. Я думаю, что на моих позициях стоит ряд литераторов. В принципе я мог бы их организовать, если бы нашел время. Разве "Вавилон" всегда был?

ДК:
Что бы вы ни понимали в данном случае под "Вавилоном" – это не являлось объединением литераторов, занимающих какую-либо общую позицию. Или вы не услышали вопроса, или ваш ответ состоит в том, что некоторая важная и необходимая в современном литературном процессе позиция никак не представлена в поле по той единственной причине, что вам некогда организовать вокруг себя ряд литераторов. Это очень, очень смелое заявление.

ЕН: Хорошо, Вы считаете, что она не представлена, потому что несостоятельна/ невозможна. Это я понял. Но на самом деле она, возможно, просто еще не состоялась, ее время пока не пришло. Потребности литпроцесса, стало быть, на данный момент исчерпываются существующими позициями и группировками.

ДК:
Это вам и любой непризнанный гений со Стихиры скажет: просто моё время еще не пришло ))) Чтобы "время еще не пришло" – идея должна опережать время, казаться слишком необычной и завиральной, а ваша идея про несказуемый опыт – не новая, а старая. Вы хотите не революции, а реставрации. но выходит так, что абсолютное большинство желающих реставрации уже представлены в литпроцессе. И они вам не. Как если бы вы, глядя с тоской на приверженцев нынешнего Дома Романовых во главе с вел. кн. Марией Владимировной, жаловались на то, что никто не бьется за восстановление в правах невинно убиенного на исходе осьмнадцатого столетия императора всероссийского Иоанна Антоновича.

ЕН:
Ах, вот Вы о чем. Да, старовата идея. То, что экспериментирование не самоцель, а поэзия является передачей невербальных/невербализуемых содержаний – согласен, идея не революционная. Но, позвольте, реставрации чего именно я хочу? Советской критики – нет, не хочу. Я хочу видеть инстанцию, м.б. журнал, продвигающий, что я считаю поэзией и критикой, и игнорирующий то, что недостаточно содержательно, чтобы где-то появляться. Я эту инстанцию не вижу. Вероятно, в ней нет достаточной необходимости.

P. S.
ДК: Надо сказать, такие дискуссии могут длиться вечно, слово цепляется за слово, и на последнюю реплику Евгения я не ответил просто потому, что пора было вставать из-за компьютера. Но dans l'escalier все-таки хочется добавить, что отсутствие необходимости в отчетливо локализованной в литературном пространстве «третьей силе», опирающейся на тезис «экспериментирование не самоцель, а поэзия является передачей невербальных/невербализуемых содержаний», обусловлено все-таки в значительной мере тем, что противопоставления тут ложные. «Экспериментирование как самоцель» вообще ни у кого на знамёнах не написано: «эксперимент» — это что-то лабораторное и подсобное, к чему познание нового никак не сводится: ну какие эксперименты проводил, скажем, Эйнштейн? А познание в широком смысле — производство знания из незнания, понимания из непонимания — можно интерпретировать и как производство вербализуемого из невербализуемого. Но уж после того, как поэзия это невербализуемое вербализовала — правомерно и даже необходимо выяснить (критикам и литературоведам), что же она тут вербализовала и как ей это удалось. И это важно независимо от того, какие именно имена мы желаем видеть написанными на знамёнах. Более того, вполне возможно, что последовательное и строгое проведение в жизнь этого принципа — дознаваться до того, в чём состоит действительное приращение смысла у того или иного автора, — может избавить от принципа «или — или» и подсказать, каким образом на знамёнах могут ужиться И Ксения Чарыева, и Владимир Беляев (см. http://kultinfo.ru/novosti/852/ ).