Из записок детского врача

Окончил 2-й Московский медицинский институт им. Н.И. Пирогова в 1961 г. Врач-педиатр. Доктор медицинских наук, профессор кафедры педиатрии РНИМУ им. Н.И. Пирогова. Член Союза журналистов г. Москвы. Пишет прозу. Публикуется в журнале «Приокские зори» с 2007 г. Лауреат всероссийской литературной премии «Левша» им. Н.С. Лескова.

«САМОУБИЙЦА»

Дети артистичны до чрезвычайности.

Вот такой был случай.

В кабинет заведующей отделением стремительно вошла старшая сестра. Вид у нее был рассерженный. За руку она вела девочку лет семи.

—Вот полюбуйтесь, Клавдия Николаевна, что удумала эта красавица из пятой палаты! Все уже поели, разошлись, а она все сидит, ковыряет ложкой кашу. Я отругала ее, так она встала из-за стола и направилась на кухню. Я за ней. Что, говорю, тебе надо на кухне? А она: я за ножиком. Зачем, спрашиваю, тебе нож понадобился. Так знаете, что она мне сказала? Говорит, горло себе сейчас перережу.

—Что?! —  в один голос воскликнули мы с заведующей.

—Несите мне ее историю болезни, сейчас буду звонить матери, пусть забирает,— решительно сказала заведующая, когда немножко опомнилась от услышанного.— Этого нам еще не хватало. Убегают,  дерутся, а мы за них отвечай. Теперь самоубийцы объявились.

В самом деле, работа в отделении для детей старшего возраста дело хлопотное. Бывает, и убегают из отделения, потом разыскиваем их через милицию. Летом из окон открытых высовываются, а наше отделение на третьем этаже. Хоть и девчонки, подраться могут. К старшим вечером приходят молодые люди. Сколько ловили на лестнице с сигаретой.

Позвонили из приемного покоя и позвали Клавдию Николаевну.

—Сиди здесь, я сейчас приду и займусь тобой,— сказала она, уходя вместе со старшей сестрой.

«Сиди здесь» относилось к девочке, но я тоже остался в кабинете.

Девочка уселась на диван и с любопытством посмотрела на меня, как бы приглашая к разговору. На самоубийцу она нисколечко не была похожа. Ни удрученности, ни замкнутости, ни мрачности во всем ее обликене

было и в помине. Глаза смышленые. Лицо выразительное, оживленное.

—Как тебя зовут? — спросил я.

—Таня,— с готовностью ответила.

—Ты что же, Таня, в самом деле, шла за ножом на кухню?

—Ну, что вы — последовал ответ.— Я хотела их попугать. Мне просто надоело, что все меня здесь дергают: «ешь скорее, иди умывайся, иди получать лекарства, марш на процедуры». Я так не привыкла.

—Здесь же больница,— ничего лучше не нашел сказать я.— А к чему ты привыкла?

Девочка оживилась. Встала с дивана, подбоченилась и с детской грацией, жестикулируя, сказала:

— Я привыкла, что бы со мной обращались как с человеком. 

—Мама и папа с тобой так и обращаются, как с человеком?

—Представьте себе, да.

—Да, ты, наверное, актрисой собираешься быть? — вдруг осенило меня.

—Вы угадали. Я хожу в драмкружок.

—И какие роли ты уже играла?

—Золушку,— сказала она и сделала несколько танцевальных «па» на цыпочках.

Мы оба рассмеялись. Я захлопал в ладоши. Она присела в книксене.

Эту сцену застала вернувшаяся Клавдия Николаевна.

—Что здесь за театр? Сядь на диван,— сказал она Тане.— Сейчас буду звонить твоей матери.

—Клавдия Николаевна, позвольте Тане идти в палату,— попросил я.

Заведующая вопросительно посмотрела на меня. Я многозначительно посмотрел на нее.

—Иди в палату и жди,— сказала она девочке.

Когда Таня вышла, я  все объяснил.

—Ишь, артистка,— сказала заведующая.

Девочка осталась в отделении и выписалась после выздоровления.

ПОД БДИТЕЛЬНЫМ ОКОМ СОСЕДА

Это было в пору моей работы участковым педиатром. Я был молод и не забывал следить за своим внешним видом — костюмом, прической, обувью. На работу ходил с атташе-кейсом, как тогда говорили,— с «дипломатом» — плоским элегантным чемоданчиком. Хотелось «держать марку».

Участок мой располагался в рабочем предместье города. Еще были ба-

раки и коммунальные квартиры. Детей было много, и работы было много.

В тот день поступил вызов в один и бараков. Барак — это  длинный одноэтажный дом со сквозным коридором, по обе стороны которого располагались жилые комнаты. От других видов человеческого жилья барак отличался тяжелой духотой, наполнявшей каждый его угол, и впечатлением человеческого муравейника из-за обилия жильцов.

Я позвонил в дверь. Открыл явно нетрезвый человек, примерно моего возраста, то есть еще молодой.

—К кому? — медленно выговаривая, недружелюбно спросил он.

—В двенадцатую,— ответил я и пошел по коридору, ища нужный мне номер комнаты.

Нетрезвый человек следовал за мной. Я слышал за спиной его тяжелое сопение и неуверенную поступь.

Найдя нужный номер, я вошел в комнату. Болел трехлетний мальчик. С ним была его мама. Этот тип женщин, населявших бараки, был мне уже знаком. Молодыми девчонками они выходили замуж, рано рожали детей, умели «держать в руках» начинавших спиваться  своих еще молодых мужей. По-детски неопределенные черты их лиц быстро становились резкими и грубыми, как и их характер.

Я начал осматривать больного малыша. Он кричал, сопротивлялся. Пришлось попросить маму взять его на руки.  Мы стояли с ней друг против друга, между нами был ребенок, горячую от высокой температуры спинку которого я выслушивал фонендоскопом.

Вдруг открылась дверь. На пороге стоял тот самый крепко подвыпивший парень, который открыл мне входную дверь.

—Тебе чего, Леха? — спросила, не оборачиваясь, молодая мама.

Леха ничего не сказал, только  вялым движением пьяного человека погрозил мне пальцем и закрыл дверь.

Я закончил осматривать ребенка, сел за стол и стал выписывать рецепты на лекарства.

—Пройдет? — спросила мама ребенка.

—Пройдет,— сказал я.

Затем поднялся и стал объяснять, как принимать лекарства.

В этот момент дверь открылась снова, и Леха во второй раз обозначился в дверном проеме.

—Опять ты,— раздраженно сказала молодая женщина.

—Людка, он к тебе не пристает? — заплетающимся языком промолвил Леха.

—Да пошел ты! Надоел,— последовал ответ.— Закрой дверь.

Надоедливый сосед послушно закрыл дверь, перед этим успев погрозить мне пальцем.

Закончив объяснения, я вышел в коридор и направился к выходной двери.  Меня сопровождал Леха. Покачиваясь, он шел рядом и говорил.

—Людка — жена моего кореша. Понял, да? А сегодня я в отгуле. Малость поддал, понял, да?

Он сопроводил меня до самого выхода и долго закрывал за мной дверь.                     

«Легко отделался»,— подумал я. Месяц назад в соседнем бараке избили Марию Ивановну с «неотложки». По пьянке, конечно. Теперь на вызовы ее сопровождает шофер с воротком*.

«МАЛИНОВКИ ЗАСЛЫШАВ ГОЛОСОК …»

На ежедневной утренней пятиминутке ординатор Наталья Петровна, между прочим молодая, привлекательная девушка, доложила, что вчера вечером в отделение поступил новый больной.

—Мальчик пяти лет. Подозрение на гломерулонефрит. Красную мочузаметила мама. Состояние ближе к удовлетворительному.

После паузы добавила:

Знаете, ну, прямо ангелочек. Волосики белые, глазки синие, а на вид — маленький мужичок. Из деревни привезли.

Наталья Петровна недавно окончила институт, «безумно», как она говорила, любит детей и в каждом видит либо Маленького Принца, либо Дюймовочку, в зависимости от пола.

Через пару дней, на очередной утренней пятиминутке Наталья Петровна объявила:

—Вы знаете, Павлик, из двенадцатой палаты, ну, тот, который из деревни, с макрогематурией, так здорово поет. Прямокак Робертино Лоретти, если помните. Пойдемте, послушаем.

Те, кто пошел, рассказывали, что парнишка и в самом деле поет отменно. Особенно у него хорошо получается «Малиновки заслышав голосок…».

Наталья Петровна ставила его на стул посреди палаты. Он пел, ему

хлопали — врачи, медсестры, мамы, которые былисо своимибольными

детьми. Приходили из других палат.

«Малиновку» заставляли петь «на бис». Говорили, пел уж очень проникновенно, голосок так и звенит-переливается.

Прошло еще несколько дней, и Наталья Петровна огорченно объявила на одной из пятиминуток:

—Вы знаете, Павлик — ну, тот, из двенадцатой палаты, с так называемой макрогематурией — свеклой его накормили,— матом ругается.

—Как, матом?! — удивились все, кто видел и слышал, как поет этот маленький ангелочек-мужичок.

—Его попросили спеть «Малиновку», хотели поставить на стул, а он говорит — «пошли вы на…».

—Куда, куда? — переспросили самые непонятливые.

Наталья Петровна восприняла вопрос серьезно.

—Ну-у…— протянула она, и щеки ее стали красными, как свекла, которой перекормили ее Маленького Принца.

—На «икс», «игрек» и «и краткое»? — то ли с вопросом, то ли в шутку, подсказал один из молодых ординаторов, Дмитрий Иванович, одновременно с Натальей Петровной пришедший в отделение.

—Дмитрий Иванович…—  с укоризной остановила его заведующая отделением.

И сама пошла, послушать деревенского Робертино Лоретти.

Через пять минут она вернулась. Мы еще не успели разойтись после пятиминутки и оживленно обсуждали особенности деревенского быта.

—Да,— сказала заведующая,— и меня послал. Куда, не скажу. Нельзя же так надоедать человеку: спой, да спой. Не игрушка же.

По прошествии недели стало ясно, что никакого гломерулонефрита у Павлика нет. Моча, в самом деле, приобрела красный цвет от красной свеклы, которой в избытке накормила его мать.

В биохимическом анализе крови мальчика оказался повышенным холестерин, и его решили показать на обходе профессору.

Наталья Петровна доложила историю болезни и не преминула сказать, что ее подопечный хорошо поет, особенно «Малиновку».

Поэтому, когда привели мальчика для осмотра в ординаторскую, где у нас проходят обходы, ничего не подозревая, профессор спросил:

—Спой нам что-нибудь, Павлик. Говорят, ты хорошо поешь «Малиновки заслышав голосок»?

Мальчик набрал воздух в грудь...

Но тут заведующая, глянув на Павлика с нахмуренными бровями,

быстро приложила палец к своим губам.

—Что такое? — спросил профессор.

—Он может матом выругаться,— быстро пояснила заведующая,— если его попросить спеть «Малиновку».

Так и осталось неизвестным, собирался ли мальчик запеть или …

Обсудив историю болезни и придя к единодушному мнению о диагнозе, пригласили родителей ребенка.

После того как объяснил, почему у Павлика была красная моча, профессор сказал родителям:

—Матом он у вас ругается, нехорошо.

—Это вы ему скажите,— ответила мама ребенка, показывая на мужа.

—А что? — невозмутимо ответил отец мальчика, синеглазый, белокурый, косая сажень в плечах.— Я не ругаюсь. Это просто так.

На том и разошлись, каждый оставшись при своем мнении.

А мы еще долго вспоминали Павлика, напевая неотвязчивый мотив «Малиновки заслышав голосок …»