На солнечных батарейках. Стихотворения

* * *

Дальнобойщики слышат в пути дальний бой —
но они огибают войну стороной,
есть дороги в объезд этой спорной земли,
удлинились маршруты, границы легли —
через рожь и овес след мазута в пыли.

Колосится, спешит, осыпается жизнь,
горькой думой исходит зерно, запершись,
но разрушен уют, всех в потоки сольют,
а просыпанных попусту — птицы склюют,

жизнь решается всеми, не так уж сложна,
нахлебаешься всласть, исчерпаешь до дна,
и спохватишься, трезвый, с тревогой в груди,
— разве ж только для этого ты приходил?

Вор гордится пылающей шапкой своей,
в одичавшей земле лагеря дикарей,
расходящийся раструбом арочный свод
вывел прямо и просто в семнадцатый год.

Так нелепо-условна прямая стрела,
как морщина на глади мужского чела,
Дальнобойщик увидит все грани земли
и паром, уводящий в моря корабли.
Захлебнувшийся жизнями в ближнем бою —
под колеса Истории бросит свою.

* * *

Абонент вне зоны действия земного притяжения,
на запястьях водяные знаки вен неровной сеточкой,
очень важно жить, бежать, не останавливать движения,
говори, гляди, дыши, не опускай ресницы, деточка.

Болевой порог твой устремился к бесконечности —
избавляет стылый космос от ненужного страдания —
иногда. А мы остались, захлебнувшись поздней нежностью,
о которой — что ж молчали, кто мешал сказать заранее…

* * *

Я без солнца живу недолго,
я ж на солнечных батарейках.
На дисплее круги-восьмерки —
бесконечность — и все, погасла.
Мониторингу чувства долга
удается взбодрить, но редко,
подхлестнуть той петлею мертвой
и бескрылой — хожу ногами.

Берегу, как синицу ока,
журавля моего восторга,
стихоточки и точки боли;
странно, нам ведь давно не тридцать,
а мы все еще так жестоки,
недоступны пока для торга,
не умею — ромашкой в поле.
не пытаюсь — из клетки птицей.

Мы-то думали, можем сами.
Это Ты — бесконечен, млечен —
многоликостью трав и злаков,
беззащиностью дикой розы.
Не срастаемся полюсами,
зарастаем цветистой речью,
гаснем пригоршней тусклых знаков
и должны, как земля колхозу.

* * *

Твой случай хронический, я совершенно спокойна,
нет, весь не испишешься — пусть карандаш на исходе.
Зеленого света не будет — но все же пропустит
решительный, с палкой в полоску, серьезный мужчина,
имеющий власть разрешать — рифмы, всходы, восходы,
восторги, истерики, шизофрении и войны.

Ты в семьдесят первом? Я еду в четверке — не цугом,
а жаль — было умное светлое тихое время,
серьезное, чувства нежнее и нервы целее,
и легче жилось — потому и ценили друг друга,
и небо, и землю — теперь никого не жалеем,
и первых — себя, только бьемся о стену упруго.

Застройка похожа на графики курсов на бирже.
Испортили город — ну что же, хоть в форекс сыграю,
а что еще делать с такой беззащитной планетой?
Срастить человечество — это задача поэта,
вполне непосильная, как и хотелось — за гранью
возможного, как горизонт — не становится ближе…

КАВКАЗСКИЕ ТУМАНЫ

Расти над обрывом, рельеф создавая —
над чертовым пальцем, хребта поворотом
прекрасным, изломанным кедром Ливана —
к которому — тропы, с которым на фото —
кого только не было — дети и птицы,
ветвистые молнии, сизые тучи,
да терн вниз к реке — непролазный, колючий,
да карстовых гротов пустые глазницы.

Расти, принимая парады туманов
молочных, идущих по миру и граду
широкой рекою, небесною манной,
кисель берегов оставляя в награду
хвощам, захватившим лакуны и поры,
экспансии цепких корней облепихи.
Среди легкомысленных лиственных — в гору
все чаще чернеют суровые пихты.

Расти…. Тут гекзаметры больше уместны,
тут равновелики, туманам понятны —
ну, может быть, Лермонтов… Что же до местных
наречий — горьки, лаконичны, но внятно
суровые смыслы на дне оставляют,
в молочной реке погребая обиды…
От страха немею — здесь водятся змеи,
пятнадцати видов — и все ядовиты!

Взорвались, на тысячу миль разлетелись
и вновь устремились навстречу друг другу,
умаялись, сели в долины упруго,
избрав мегалиты мягчайшей постелью.
Мы вышли из моря, мы в море вернемся —
за войнами землю упустим из виду —
дольмены останутся. Рыжее солнце
не вспомнит героев второй Атлантиды.

* * *

Невысокие, гладкие мшистые глыбы,
кашемир синеватый и в зелень — парча,
я скучаю по вашим курчавым изгибам,
как по ямочке ниже родного плеча.

Гравицапа жень-шеня закончилась рано,
волосатых деревьев безлиственный лес
из Австралии… Лето вернет бумерангом
все, что осенью брошено в прорву небес,

без встревоженных птиц опустевших и горьких.
Этот запах — из памяти, из глубины —
где тут химия, где чудеса из подкорки —
отчего мы листвою больны и странны,

что за притча — усталым, живущим в железе,
покорителям, рвущим на новый виток —
как в слепой и безжалостной зелени леса
тает тихий и трепетный синий цветок.