Не думать о смерти

   Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живёт в пригороде Филадельфии, США. Является автором сборников стихов «Прелюдии к дождю» и «За чертой невозвращения», на английском языке романа «In Search of Van Dyck» и сборников рассказов «Portrait of a Wandering Soul», и «The Dying Glory». Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile (1917–1975). A Bilingual Anthology». Её стихи и литературные эссе печатались в различных русскoязычных периодических изданиях, таких как «Новый Журнал», «Континент», «Грани», «Встречи», «Новое русское слово», «Литературная газета» и др. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Последние годы пишет по-английски и широко публикуется в американской периодике. Eё стихи вошли в антологию английской поэзии «Liquid Gold». Рассказ «Solitude» был номинирован журналом «Cantaraville» на лучший рассказ в интернете. В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов.

       Стихи Елены Дубровиной рассчитаны на прямой разговор с читателем. Здесь нет искусственной усложнённости. Её образы точны в своей простоте и лаконичности, её поэтическое дыханье ненатужно, органично, свободно. Читая стихи, понимаешь и принимаешь радости и печали автора. Её строки напоминают звучание ночного ручья, прозрачность и чистоту его вод в солнечный день. Тем неожиданнее нота тревоги, пронизывающей лирику Елены Дубровиной.

                                                                                                                                                                                                                                     Д. Ч.

 
* * *
 
Не думать о смерти. Но ржавый замок
Под утро скрипит, вызывая тревогу.
Сварливая ночь повторяет урок
И старый рюкзак собирает в дорогу.
 
Как в комнате тихо. Смертельный покой
Едва нарушает движение мысли.
И тихо считает всю ночь метроном
Часы и минуты – о жизни, о смысле...
 
Я сплю и не сплю. Я парю над скалой
На грани времен и на грани бессмертья.
Но рвётся душа в неизвестность порой,
Где в строчках стихов затерялись столетья,
 
Где рифмы сплетают ажурную сеть,
Где птицы давно щебетать перестали,
И с ангелом белым сражается смерть.
И море застыло, как будто из стали.
 
Ночь ссорится с утром. Я слышу их брань.
Засовы скрипят, как шаги по паркету...
Завяла на солнце в стакане герань...
Ночь старый рюкзак всё таскает по свету...
 
 
* * *
 
Я открываю для себя
метанье утверждённых истин,
и колебание дождя
в осеннем водопаде листьев.
Я отрываю от себя
конями вросшую привычность –
то отражаться от огня,
а то гореть, и единичность,
как одиночество, близки
в созвучности корней и смысла.
В изгибе тонкого мазка
линейность чувства бескорыстна.
Я открываю каждый день
дверь в тайнопись воспоминаний.
И вижу – жизнь всего лишь тень,
а память – вымысел сознанья,
 
как ель, истёкшая смолой,
сухие ветки в парке старом.
И мы, увлёкшись вдруг игрой,
так мало думаем о малом:
о том, что день давно погас
в осеннем водопаде листьев,
и Бог нас от себя не спас,
в блуждающем хаосе истин.
 
 
* * *
 
В этот солнечный день на деревьях снежинки, как пыль,
Расплескали лучи щедро свет свой дневной,
В небо врос высоко храма белого шпиль,
И в прозрачной воде отражается мир неземной.
 
И плывут, и плывут облака в голубую метель,
Где томительно плачет оливковый, сказочный сон,
По отлогим ступенькам скользит ускользнувшая тень.
Это, значит, судьба к нам пришла на поклон…
 
Светлячками горят, притянувшие свет фонари
На фарфоровом блюде заснеженных гор,
И осталось одна только ночь до последней зари,
И последний о жизни с Тобой разговор…
 
Так поведай, кто болью и гордостью был одержим,
Кто поверил, что прожил он жизнь без греха?
Здесь всё кажется мне недоступным, чужим,
Как тот зимний пейзаж, припорошенный снегом слегка…
 
 
* * *
 
В каждой строчке стиха есть судьба предрешённая,
Эти строки писала не я, мой небесный двойник,
Я всю ночь по тетради вожу отрешённая,
Будто в душу мою он внезапно и тайно проник.
 
Что за бледная тень от луны отраженная,
Свет мелькнувшей души, или только её силуэт?
Будто счастьем на миг, как огнём обожжённая,
Оживила она мой старинный портрет.
 
Смотрят пристально звёзды на мир нелюдимый,
Освещая всю тайную суть бытия,
И строку за строкой вдохновеньем ночным одержимый,
Кто-то пишет в тетрадку стихи за меня…
 
 
* * *
 
Вырвусь из рук твоих цепких,
Как из похмелья – в холод.
В чётком профиле лепки
Надвое мир расколот.
 
Жаром болею январским.
Голос твой без оттенков
Снегом рисует в пляске
Узкий профиль на стенке.
 
Руки гладят устало
Сумрака тёмные сгустки.
Небо с отливом стали
В тёмном простенке узком.
 
Где-то метут метели,
Где-то дожди по крышам.
Ночи лёгкое тело
Пьяной тоскою дышит.
 
 
* * *
 
Опять забуду, где и как
Смешались линии в миноре.
И солнца золотой пятак
В осеннем прячется уборе.
 
В плывущем облаке тоска
На землю льётся легкой вязью.
Развязка к сумеркам близка,
Несвязанным мирскою связью.
 
Я в них улавливаю тьмы
И света осени интриги,
Где в оболочку пустоты
Дождь мелко вкрапливает блики.
 
Ложатся краски на сукно
Размытыми штрихами века.
И смотрит грусть ко мне в окно
Тяжёлым взглядом человека.
 
 
* * *
 
Звонят колокола. Звонят. Собор Никольский.
Орган. Иконопись и витражи.
Плывут, плывут из детства миражи
По льду Невы, прозрачной ленте скользкой.
Спешат назад, где детство во дворе
Играет в куклы с дворничихой Катей,
И первый снег в венчальном, белом платье
Оставит след в моём календаре.
Витая роспись золотых икон,
И нищий мальчик просит подаянья.
И звон колоколов, как звон отчаянья,
Напомнит вдруг кому-то о былом...