Лев Гуревич

Похоронка из Хайфы. Кадиш. Валленберг. Рассказы

Foto6

 

Родился в 1945 году в Москве. Окончил Московский институт связи в 1967 году. Работал радиоинженером в Научно-исследовательских институтах Москвы, трудился на полигонах МО по отработке новой техники. Почётный донор СССР. После 1991 года занялся ремонтно-строительным бизнесом. С 2015 года – на пенсии, живёт в Германии в городе Карлсруе. Публиковался в русскоязычных газетах Германии, в журнале «СЛОВО/WORD», в белорусском журнале «Мишпоха». В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ПОХОРОНКА ИЗ ХАЙФЫ

Рассказ

 

Начало войны застало командира батальона 1024-го стрелкового полка майора Осипа Воронова в двадцати километрах от бывшего польского города Вильно, только недавно переименованного в Вильнюс. Полк дислоцировался в бывшем польском воинском гарнизоне. С рассветом на казармы, артиллерийский парк, склады боеприпасов, гаражи, конюшни, жилой городок комсостава посыпались бомбы, причём цели были намечены заранее.

Несмотря на категорические приказы командования не поддаваться на провокации германских войск, в полку решили, что в случае непредвиденных обстоятельств семьи посадят на машины и отправят в Вильнюс, а далее поездами на Восток.

Услышав разрывы бомб, Осип разбудил жену Евгению, велел быстро собрать деньги, документы, необходимую одежду, включая тёплую, еду на несколько суток и ждать машин, которые повезут их на вокзал, поцеловал детей – семилетнюю Наташу и четырёхлетнего Юрку, а затем побежал в штаб, на ходу надевая фуражку. Таким Женя запомнила мужа на всю жизнь.

 

К девяти часам утра во дворе появилась полуторка, и около двадцати женщин с детьми быстро набились в кузов. Некоторые семьи не успели собраться, другие вообще не хотели уезжать. Через пару часов машина подъехала к вокзалу. По дороге их пару раз обстреляли, но, судя по хлопкам, ружья были охотничьи – «отличился» кто-то из местных.

Воинские кассы штурмовала толпа, приобрести проездные документы по офицерскому литеру не было никакой возможности, и Жене пришлось купить один взрослый и два детских плацкартных билета до Москвы. По радио передавали выступление Молотова, все молча слушали. Началась война.

Ехали с постоянными задержками и в столицу добрались на третьи сутки. Здесь жила тётка Раиса – младшая сестра умершей в 1938 году Жениной матери. Их семья была родом из Ленинграда. В конце двадцатых годов Раиса появилась в Москве, выйдя замуж за партийного работника Короткова, который оказался моральным разложенцем. После развода поселилась в большой коммунальной квартире в районе Сретенки, занимая комнату с эркером.

Экономист по образованию, она работала начальником планового отдела в Главном Управлении спичечной промышленности. В начале 1937-го года её вызвал начальник управления Абрам Иосифович Перельман. Плотно закрыл дверь, чтобы не слышали секретари, и приказал написать заявление об увольнении по собственному желанию. В тот же день она явилась к директору ресторана Казанского вокзала Юсупу Хасянову, с которым Абрам Перельман воевал в одном полку в Гражданскую войну, и была зачислена на работу бухгалтером. Вскоре Перельмана и ещё восьмерых ведущих специалистов управления арестовали как «врагов народа», а через месяц расстреляли по приговору Особого совещания. Абрам Перельман ясно понимал, что ему предстоит и сознательно спасал Раису.

Добравшись до тётки, вечером, выкупав детей, Женя за чаем поведала той всё, что случилось с ними за последние дни. Стали думать, как быть дальше. До Ленинграда не добраться – нужен специальный пропуск. Чтобы устроиться в Москве, надо иметь прописку, а чтобы получить прописку, надо принести справку с работы. Решили ехать к отцу Осипа деду Ефрему в Костромскую область, всё же родная кровь.

До деревни Новино Судиславского района добирались две с половиной недели. Казалось, вся страна сдвинулась с насиженных мест. Их поезд сутками стоял, пропуская эшелоны с военной техникой, мобилизованных, демонтированное оборудование из западных районов страны. В Костроме с трудом нашли машину до райцентра, оттуда лошадьми до дедовой деревни.

Приезду Жени с внуками никто не обрадовался. Дед Ефрем, высокий жилистый старик, а точнее пожилой мужик, до глаз заросший густым, ещё не седым волосом, сразу заявил, «что лишних ртов кормить не намерен, у него их и так десять». Работа есть только в колхозе, расположенном в двенадцати верстах от их деревни, так что придётся им жить отдельно.

От Осипа никаких вестей не было. Его родная мать умерла в двадцатых годах, а мачеха была тихой забитой женщиной и перечить мужу ни за что не посмела бы.

Сели ужинать. За столом двенадцать человек, да приезжих трое. Электричества в избе не было, керосиновая лампа едва светила, видно, из экономии. Юрка без спросу потянулся к миске с мясом и тут же получил от деда деревянной ложкой по лбу. Наташа закричала, у Юрки на глазах выступили слёзы. Женя поняла – здесь жизни не будет, надо пробираться к родным в Ленинград. Через пару дней собрались в Кострому на вокзал, договорившись с возчиком. Никто, кроме мачехи, прощаться не вышел. Та молча их перекрестила, сунула в дорогу каравай хлеба, десяток отварных яиц и пучок зелёного лука.

 

На вокзале в Костроме столпотворение. Женя пристроила детей на чудом освободившуюся деревянную скамейку с вырезанными на спинке буквами «НКПС» и пошла доставать билеты. Протолкавшись полдня, выяснила, что билетов до Ленинграда нет и не будет. Вернулась к детям. Юрка спал, Наташа испуганно высматривала мать по сторонам. Женя тяжело опустилась на скамейку и обхватила руками голову. Напротив на такой же скамейке сидела супружеская пара по возрасту чуть старше её родителей.

— Извините, мы можем как-то помочь?- спросила мягким голосом пожилая женщина, похожая на учительницу.

Женя посмотрела на неё, и вдруг слёзы хлынули из глаз. Седой мужчина со щёточкой усов протянул ей чистый носовой платок. И, забыв поблагодарить за платок, вытирая слёзы, Женя рассказала обо всём, что с ними случилось, начиная с того проклятого утра 22 июня. И вот теперь она не знает, как ей быть.

— Меня зовут Варвара Андреевна, а моего мужа Михаил Семёнович, фамилия наша Кустовы. Мы приехали в Кострому, так как получили письмо от сына Сергея. Он был ранен под Смоленском, и его доставили сюда в госпиталь. Ранение оказалось тяжелым, и перед самым нашим приездом Сергея отправили санитарным поездом в Москву. Пропуск в Москву достать не удалось, и теперь возвращаемся к себе в Глотовку, это в Ульяновской области, - объяснила новая знакомая.

— А есть ли у вас какая-нибудь специальность? – спросил Михаил Семёнович.

Женя рассказала, что окончила до войны в Ленинграде химический техникум и работала по специальности, пока муж учился в военной академии.

— Химик – это хорошо. А диплом у вас с собой? – уже заинтересованно сказал Кустов.

— Конечно, могу показать,- и Женя потянулась к сумке с документами.

— Пока не надо. Давайте сделаем так. Вы с детьми поедете с нами в Глотовку. Там большое предприятие, где я работаю. Постараемся устроить вас в химлабораторию и получить место в общежитии для семейных. Согласны? - и Михаил Семёнович вопросительно посмотрел на Женю.

 

Предприятие, о котором говорил Кустов, на самом деле являлось заводом № 47 Народного Комиссариата Боеприпасов. Один из крупнейших в стране, расположенный в 130 километрах к северу от Ульяновска, завод включал в себя снаряжательные цеха, отстоящие друг от друга в целях безопасности на расстоянии не меньше одного километра, в которых наполняли снаряды взрывчатыми веществами, привычно называемыми здесь «порохами», и окончательно собирали с установкой взрывателей. Кроме этих цехов, на заводе имелись бесчисленные склады пороха, корпусов снарядов и мин, готовой продукции, цеха по восстановлению отстрелянных гильз, столярные цеха для изготовления снарядных ящиков, конный парк, железнодорожное хозяйство – всё это растянулось на многие километры. Контроль качества на заводе, помимо ОТК, осуществляла военная приёмка. Михаил Семёнович Кустов, работавший здесь со дня основания, возглавлял отдел главного технолога, отвечающий за разработку технической документации на боеприпасы, контроль оснастки и оборудования цехов.

Женю приняли на работу в Центральную химическую лабораторию, выдали талоны на питание в заводской столовой и, главное, ордер на комнату в семейном общежитии в получасе ходьбы от проходной.

Жильё, выделенное Вороновым, находилось в двухэтажном доме барачного типа. Комната с кирпичной печью выходила в общий коридор, удобства одни на весь этаж, колонка с водой во дворе. Удалось достать две железные кровати, стол и стулья, рассохшийся от времени шкаф. Матрасы и наволочки набили сеном. С посудой и бельём помогла Варвара Андреевна. Вороновым несказанно повезло, так как через пару месяцев хлынул основной поток эвакуированных, и о подобном жилье мечтать было невозможно. Люди обживали окрестные деревни в двух, а то и трёх часах ходьбы от завода.

Завод работал без выходных. Женя целыми днями пропадала в лаборатории, едва успевая вечером приготовить поесть. А ведь ещё надо было достать продукты, отоварить появившиеся карточки. Всё это легло на Наташу, а ведь она с осени уже пошла во второй класс. В детский сад Юрку записать не было никакой возможности, и большую часть времени он был предоставлен сам себе, хорошо хоть, соседи по дому за ним присматривали.

Крещеная при рождении, но выросшая в обстановке антирелигиозной истерии двадцатых и последующих годов, не знавшая ни одной молитвы, Женя до конца своих дней помнила, благодарила и, как могла, молилась за Кустовых – этих обычных русских людей, которые спасли её и детей в страшное время.

Прошло три года, война двигалась к концу. На все запросы Жени о судьбе мужа приходили неубедительные ответы: «в списках не значится», «информацией не располагаем», «в числе погибших не состоит». От тяжелых мыслей спасала работа да забота о детях.

Наташа оказалась очень способной, много читала, особенно хорошо ей давалась математика. Юрка пошёл во второй класс. Летом с друзьями пропадал на реке Карсунке, протекавшей неподалёку. Ловили рыбу, собирали грибы и ягоды в окрестных лесах. Получил полное дворовое «образование» - научился играть в карты, курить, ругался матом. Свое право на существование постоянно приходилось доказывать кулаками. Дрались беспощадно – за порцию супа и кусок хлеба в школе, за место в кино, за право докурить выброшенную папиросу.

Как-то, в один из набегов на окрестные сады, Юрка попал в руки сильно пожилого человека с военной выправкой, явно не деревенского вида. Крепко держа мальчишку, мужчина сказал, что его зовут Владислав Андреевич, и отвёл парня к себе в домик. Там налил миску супа и дал краюху хлеба. После еды поинтересовался - кто он и откуда. Выслушав нехитрую Юркину историю, поглядел на многочисленные синяки и свежую ссадину на скуле и спросил, часто ли приходиться драться. Юрка кивнул. Хозяин домика рассказал, что в японскую войну 1904 года был ранен, два года пробыл в плену, где и обучился разным приёмам рукопашной. Если Юрка хочет, может приходить, он его кое-чему научит.

Учёба давалась нелегко, но уже через полгода пацаны явно сильнее и старше отлетали во все стороны, а уж ногами Юрка дрался не хуже, чем руками. Правда, драться он стал значительно меньше, может быть, с ним просто не хотели связываться. Владислав Андреевич привязался к смышлёному парнишке, рассказывал о жизни в плену, о японских самураях, об их кодексе «бусидо», научил точить ножи и показал, какие камни для этого подходят. Однажды попросил, чтобы Юрка не особенно рассказывал о том, что здесь слышит. Мол, люди разные есть, некоторым всюду враги мерещатся. Юрка понял, что у взрослых не всё так просто в жизни, и крепко запомнил, что всегда лучше помалкивать.

Наступила долгожданная Победа. В сентябре 1945 года Женю вызвали в отдел кадров. Предстояли сокращения, в первую очередь, эвакуированных. Из Ульяновского областного Комитета по трудовым ресурсам прислали направления, а проще говоря, вербовали на работу в Прибалтике. Страна обживала вновь занятые территории.

Обещали хорошие «подъёмные», работу по специальности, гарантированное жильё. От ленинградской родни вестей почти не было – многие умерли в блокаду, кто-то ещё не вернулся из эвакуации. Женя посоветовалась с детьми и выбрала Вильнюс. Всё- таки столица, да и про отца, может быть, удастся что-либо узнать.

 

Семья Вороновых появилась в Вильнюсе глубокой осенью 1945-го года. Поселились на первом этаже трёхэтажного дома в одном из переулков неподалёку от центральной улицы – Проспекта Сталина. Две небольшие комнатки, кухня. Туалетом и ванной пока пользоваться было нельзя – сломан водопровод в доме, но обещали починить. Пока удобства и водяная колонка во дворе. Как позже выяснилось, в этом доме жила немецкая семья, которая сбежала перед приходом Красной Армии. В комнатах и на кухне от прежних хозяев осталась мебель и кое-какая посуда.

В Вильнюсском горкоме партии, куда Женя явилась согласно предписанию Комитета по ресурсам, её направили начальником химической лаборатории на молочный комбинат. В коллективе работали литовцы, а так как языка она не знала, взаимоотношения поначалу не складывались, точнее, их не было. Но видя её трудолюбие, знание дела, доброжелательность, сотрудники стали к ней лучше относиться, помогать в сложных ситуациях.

После беседы с директором и учителем математики Наташу записали сразу в шестой класс бывшей польской женской гимназии. Несмотря на то, что в школе изучали латынь, а литовский язык был четыре раза в неделю, девочка быстро догнала своих одноклассников.

Юрка пошёл в третий класс Второй Советской школы Вильнюса. После первого школьного дня он вернулся домой в приподнятом настроении. Синяк под глазом, царапины на руках, оторванные пуговицы не шли в счёт. Пара разбитых носов, удары ногами и руками, как учил Владислав Андреевич, а главное, он удержался на ногах против троих, так как знал: упал - значит проиграл. После Глотовки нынешние одноклассники показались ему милыми детьми из сказок Андерсена. Как Юрка понял, класс делился на три группы – литовцы, «пшеки», то есть поляки, и все остальные. С кем он дрался в этот раз, осталось неясным. На следующий день, в большую перемену к Юрке подошли двое литовцев – высокий, белобрысый, с виду второгодник и маленький с дыркой в передних зубах. Юрка напрягся, но высокий убрал назад руки и сказал с сильным акцентом:

— Будешь драться за литовцев против «пшеков». Евреев мы не трогаем, им и так много досталось, - и, не дождавшись ответа, они пошли по своим делам.

Дрались обычно до «первой крови» и, в отличие от Глотовки, лежачих не били. Если драка была класс на класс или школа на школу, то за своих дрались все, невзирая на национальность, даже евреи. Что касается языка, то Юрка незаметно для себя через какое-то время начал переходить с русского на литовский, а то и польский.

 

Во дворе дома Вороновых, в небольшом флигеле жила еврейская семья по фамилии Шницер. Они проживали в Вильно ещё до войны, но в начале сентября 1939-го года после первых немецких бомбёжек глава семьи, портной Давид Шницер, догадываясь об отношении немцев к евреям, перевёз всю семью к родственникам в белорусский Витебск. В июне 1941-го их, как польских граждан, эвакуировали на Восток в Елабугу - небольшой городок на реке Кама. Семья с трудом сводила концы с концами. Давид портняжничал, жена Роза тянула на себе хозяйство и пятерых детей. В 1943-ем году случилось несчастье - утонул старший сын Арон, спасая брата, шестилетнего Нахума, которого в семье все звали Нёмкой. Дочь Эсфирь, она же Фира, была на два года старше Нёмки. Двое близнецов Моня и Ривка родились в 1940-ом году уже в эвакуации. После гибели брата Нёмка многое взял на себя. Он ездил со взрослыми по деревням, меняя пошитые отцом вещи на продукты, ловил рыбу, воровал овощи на колхозных полях.

Сразу после освобождения Литвы Шницеры перебрались в Вильнюс в надежде найти кого-либо из многочисленной родни. Но увы, кроме двух братьев Розы, которые сражались в партизанском отряде, в живых никого не осталось. Шницеры заняли пустующий флигель, с трудом его подремонтировали, и Давид занялся привычным делом.

Обе семьи сначала познакомились, а потом и подружились. Юрка с Нёмкой ходили в один и тот же класс, и когда оба прибегали из школы, Роза наливала им по тарелке супа. Если Жене на молокозаводе выдавали премию в виде творога или сметаны, то делились с соседями, как, впрочем, и хлебом, получаемым по карточкам. Юрка и раньше встречался с евреями, но не так близко. Дома у Шницеров разговаривали на идиш, странном языке, похожем на немецкий. Вскоре он начал понимать отдельные слова и выражения. Фира особенно сблизилась с Женей, та помогала ей с уроками, советовала, что почитать, приносила книги из библиотеки, просто беседовала о жизни, а вот с Наташей отношения были более прохладными.

Мальчишки ходили в Дом пионеров, занимались в различных кружках, играли в футбол, зимой катались на коньках и лыжах. Оба мечтали о велосипедах, но это так и осталось мечтою. В отличие от Юрки, Нёмка драться не любил. Он не трусил, но понимал. что на нем лежит ответственность за семью. Летом друзья целыми днями пропадали на рыбалке. Так как есть хотелось постоянно, то уха неплохо выручала, да и принесённая домой рыба была хорошим подспорьем для семьи.

За своими заботами пацаны не заметили, как к двенадцати годам Фира превратилась в расцветающую девушку. Пухлые губы, грудь, яркие чёрные глаза, пышные волосы привлекали внимание окружающих парней. Юрка и Нёмка по-прежнему относились к ней как к «хорошему товарищу», брали с собой на рыбалку и в походы за грибами и ягодами.

Однажды в июле вся троица забралась на одно из многочисленных озёр в окрестностях Вильнюса. Рыбалка была удачной, вокруг полно земляники, черники, малины. Закончив рыбачить, быстро развели костёр, почистили рыбу. В котелке булькала картошка с пшеном, на клеёнке лежали нарезанные половинки огурцов, зелёный лук, крупные куски тёмного литовского хлеба. Неожиданно из прибрежных кустов к их костру вышли двое взрослых парней. Их внешний вид – брюки, вправленные в сапоги с завёрнутыми голенищами, светлые рубашки с выложенными на пиджак воротниками, кепки-шестиклинки на голове, папиросы, заломленные в уголках рта, не предвещал ничего хорошего.

— Здорово,- процедил один из них, сверкнув золотой фиксой. - Ого, уже ушица на подходе, - и прошёлся взад - вперёд, оценивая обстановку.

Внимательно посмотрел на Фиру, вынул из сапога финку, одним движением срезал ветку с ближайшего куста и, обстругивая листочки, обратился к мальчишкам.

— Ну, вот что, пацанва! Вы тут погуляйте с полчасика, а мы пока с вашей хозяйкой уху доварим.

У Юрки похолодело в груди. С его перочинным ножом против блатных шансов не было. Неожиданно Нёмка подскочил к своей рыбацкой сумке, засунул в неё руку и вытащил оттуда какой-то чёрный предмет. Медленно приподнял руку, и неожиданно грохнул выстрел. Под ногами незнакомцев брызнул фонтанчик пыли. Один из стоявших от неожиданности подпрыгнул и взвизгнул: - Эй, полегче!

— Следующая пуля твоя, - спокойно и отчётливо проговорил Нёмка, приподняв руку ещё выше. Блатные попятились, не поворачиваясь спиной, фиксатый крикнул: - Ну, ты мне ещё, жидёныш, попадёшься! – и оба исчезли в кустах.

Фиру колотила дрожь, Юрка растеряно смотрел по сторонам. Никогда потом он не спрашивал у Нёмки, откуда у того пистолет, и не просил разрешения пострелять. Фиру собой в походы они больше не брали. Детство кончилось.

Наташа окончила школу с золотой медалью и поступила в Ленинградский университет на физический факультет. Какое-то время жила у родных, но только получив место в общежитии, почувствовала себя настоящей студенткой.

Фире учёба в школе давалась с трудом, особенно математика. По совету Жени, она после восьмого класса пошла учиться в медицинское училище на отделение операционных сестёр. Женя ей много помогала на первом курсе, особенно с химией.

Когда Юрка с Нёмкой учились в девятом классе, неожиданно умер Давид. Близких и родных у Шницеров почти не было, и с похоронами помогла немногочисленная еврейская община Вильнюса. Семья осталась без средств к существованию. Нёмка ушёл из школы и устроился на механический завод учеником сварщика. Через три месяца он получил рабочий разряд, и в доме появились кое-какие деньги.

Спустя полгода после смерти Давида к Жене вечером зашла встревоженная Фира, уже закончившая медучилище и работающая в больнице Вильнюсского университета. Оказалось, что у Шницеров в Польше объявились родственники, которые предложили им переехать в Варшаву. Предложили семье деньги на переезд и обзаведение, ей и Нёмке обещали хорошую работу по специальности, маме и близнецам денежное пособие. Они подумали и, учитывая их материальное положение, решили ехать. Прощание получилось тяжёлым, женщины не могли скрыть слёз. Юрка помогал собраться и отвезти вещи на вокзал.

 

С отъездом Шницеров в душе Жени образовалась пустота. За прошедшие годы замуж она не вышла, хотя к ней сватались. Надежды на появление Осипа уже не было.

Юрка заканчивал десятый класс, увлёкся радиолюбительством, дни и ночи просиживал над схемами с паяльником в руках. Наташка училась на отлично, получала повышенную Сталинскую стипендию, её приглашали в аспирантуру.

Летом 1955-го года Юрка поехал в Ленинград поступать в Пушкинское радиотехническое училище войск ПВО СТРАНЫ. Сдал экзамены на все «пятёрки», был зачислен на первый курс и с осени приступил к занятиям. Училище располагалось в историческом районе города Пушкин и занимало территорию военного городка, построенного в 1914-ом году для 3-го Лейб-гвардии Его императорского величества стрелкового полка.

Несмотря на спортивные разряды и природную выносливость, молодому курсанту поначалу приходилось нелегко. Утренний трёхкилометровый кросс, десятки часов строевой подготовки, многократные подъёмы и отбои за сорок пять секунд, марш–броски в противогазе с полной выкладкой, заправка постели с использованием табуретки и платяной щётки, наряды «вне очереди», надраивание санузлов и «крантиков» до степени блеска известных частей тела у котов, постоянное чувство голода при трёхразовом питании и посылках из дома.

Постепенно курсантская жизнь набирала обороты и то, что полгода назад представлялось невыносимым, превратилось в будничную действительность. Армия переходила от артиллерии прошедшей войны к ракетной технике. Углубленное изучение математики, теории вероятности, радиотехники электромеханики, помимо английского и истории КПСС, обрушилось на неокрепшие курсантские головы. Приходилось заниматься по 16-18 часов в сутки.

Весной 1956-го года, когда уже начались экзамены и зачёты, старшина курса приказал Воронову явиться в особый отдел к майору Сугробову. Ничего необычного в этом не было, так как при поступлении в училище курсанты оформляли допуск к секретным материалам. Все конспекты, учебная литература, плакаты и схемы, имеющие отношение к современной технике, имели гриф СЕКРЕТНО. Всегда строгий, немногословный, с орденскими планками и нашивками за ранение на кителе, «главный особист» вызывал в курсантах, да и офицерах невольный трепет. Воронов заглянул в кабинет и представился. Сугробов усадил его на стул, стоящий перед письменным столом, достал тоненькую папку.

— Скажите, курсант Воронов, а какие у вас взаимоотношения с государством Израиль? – спросил майор, сделав ударение на последний слог. В первые секунды ошеломленный Воронов не мог ничего сообразить и молча таращил глаза.

— Попробую уточнить вопрос, - Сугробов заглянул в папку. – Вам знаком такой человек – Нахум Шницер?

Тут Воронова осенило – это же его друг Нёмка.

– Да, это мой друг детства. Мы знакомы с 1945-го года, когда я переехал в Вильнюс, жили в одном дворе. В 1954 году они уехали.

— А с тех пор вы с ним или членами его семьи общались?- Сугробов закурил папиросу «Беломор».

— Нет, мне о них ничего не известно.

— Дело в том, что ваш друг прислал вам письмо на адрес училища. У вас есть два варианта, - Сугробов внимательно посмотрел на курсанта.

— Вариант первый. Вы читаете в моём присутствии письмо. Затем пишете на моё имя заявление о контакте с гражданином иностранного государства, и вас исключают из училища в связи с лишением допуска. Вариант второй - вы ничего не читаете, продолжаете учиться, и дальнейшая ваша судьба зависит от настойчивости вышеупомянутого гражданина. Что решаете?

— Второй вариант, - не раздумывая ответил Воронов. – Разрешите идти? – и встал со стула.

— Минуточку. Подписку я у вас не беру, будем считать, что нашего разговора и не было, но надеюсь на ваше молчание. Идите.

Сугробов встал. Выйдя из особого отдела, Воронов почему-то почувствовал себя так, как будто только что совершил предательство.

Когда Юрка приехал летом на каникулы, мать протянула ему голубоватый конверт с обратным адресом на английском языке. Достав письмо, он узнал знакомый почерк Фиры.

Она писала, что в Польше их хорошо приняли, устроили в частном доме, дали денег на одежду и еду. Объяснили, что в стране тяжёлое экономическое положение, антисемитизм и предложили репатриироваться в Израиль, пока местные власти это разрешают. Выбора у них не было, и они добрались на поезде в Вену, а оттуда самолётом в Израиль. На аэродроме их встретили и отвезли в город Хайфу, где они сейчас и живут. Поселили в трёхкомнатной квартире со всеми удобствами, даже горячая вода. Дом на берегу моря, много зелени, но непривычно жарко. Сразу дали деньги на обстановку, еду и одежду. Назначили пенсии матери и близнецам в связи с потерей кормильца. Их записали на курсы иврита – здесь такой еврейский язык. После курсов ей и Нёмке предстоит служить в Цахале - Армии Обороны Израиля. Только после службы в армии можно пойти работать или учиться. В магазинах есть всё, врачи прекрасные, почти все говорят по-русски. Всем привет, очень скучаем.

Женя написала Фире ответ и, ничего не подозревая, дала Юркин адрес. Так Нёмкино письмо оказалось в училище.

Зимой 1957-го года на каникулы в Вильнюс Воронов не попал. Его включили в лыжную сборную училища, выступавшую в соревновании на первенство Ленинградского военного округа. В марте Женя приезжала в Ленинград в гости к родным, встречалась с детьми. За Наташей ухаживал молодой преподаватель университета, кандидат физико–математических наук. Юрку отпустили в увольнение на целый день, в связи с приездом матери. Решили встретиться в Эрмитаже. Он там не был ещё ни разу, а Женя в последний раз, ещё до войны, вместе с Осипом. В галерее героев Отечественной войны1812 года присели отдохнуть. Женя достала из сумочки белые листки бумаги и заплакала. Юрка узнал Фирин почерк и сразу всё понял.

«Дорогие тётя Женя, Юрочка и Наташа. Сообщаю Вам, что нас постигло большое горе - 4-го ноября 1956-го года в военном сражении на Синайском полуострове при взятии города Шарм-эль Шейх погиб наш Нёмочка. 5-го ноября к нам домой приехали два офицера Цахала – капитан и лейтенант, оба хорошо говорят по-русски. Они рассказали, что часть, где служил Нёмочка, получила приказ захватить город Шарм-эль-Шейх и снять блокаду залива. Их рота попала под сильнейший обстрел, в результате которого сержант Нахум Шницер был убит. Хотя, по еврейским законам, тело должно быть погребено в тот же день, из-за боевых действий похороны пришлось отложить. Через день маму, меня и Моню с Ривой посадили в автобус и повезли в Хайфу на военный участок кладбища. С нами поехали наши соседи, мои и Нёмины друзья. Тело, завёрнутое в белую ткань, привезли солдаты, вместе с которыми он воевал. Нёмочку нам не показали, видно, здесь так положено. После похорон раввин прочитал поминальную молитву, и на могилу положили каменную плиту с буквами на иврите. Мы с мамой часто приходим навестить могилу. Здесь такой обычай: на могилу приносят не цветы, а камни – символ вечности. Крепко Вас всех целую, Ваша Фира».

 

В декабре 1969-го года после секретной встречи в Москве египетского президента Гамаля Насера с Леонидом Брежневым советское руководство решило оказать помощь братскому египетскому народу в войне с Израилем.

На основании закрытого решения Политбюро ЦК КПСС министр обороны СССР маршал А. А. Гречко отдал приказ о создании оперативной группировки советских войск в Объединённой Арабской республике (ОАР) и проведении там сверхсекретной операции «Кавказ». Для отправки в Египет было отобрано 32 тысячи советских офицеров и солдат, сформирована 18-я зенитно-ракетная дивизия ПВО и истребительно-авиационная группа.

На гражданских судах Министерства морского флота СССР, отрабатывая легенду о перевозке «сельхозтехники», на верхней палубе располагали тягачи, грузовые автомобили, дизельные генераторы. Военная техника, оружие, боеприпасы грузились на нижние палубы. В трюмах размещался личный состав, которому было запрещено появляться на верхней палубе.

Мартовской ночью 1970-го года в египетский порт Александрия вошёл прибывший из Николаева теплоход «Роза Люксембург», с борта которого, в числе прочих, сошёл на землю начальник штаба зенитно-ракетного дивизиона (ЗРД) майор Воронов. В огромном ангаре на берегу весь личный состав переодели в бежевую форму египетских войск без знаков различия. Боевую технику и транспортные средства перекрасили в цвета пустыни. После пятидневного карантина, ночью, с выключенными фарами ЗРД в полном походном снаряжении отправился к месту дислокации – небольшому городку Хургада на берегу Красного моря. При постановке боевой задачи в штабе 18-ой дивизии командиров ЗРД заверили, что размещение будет производиться в стационарных бетонных укрытиях. Но прибыв в указанную точку, офицеры обнаружили лишь голую пустыню, которая кишела скорпионами, тарантулами и прочей нечистью.

Основное оборудование, шесть пусковых установок, боеприпасы и топливо разместили в песчаных окопах, обложили мешками с песком и укрыли маскировочными сетками. Командный пункт наведения и антенна по условиям работы находились на открытом пространстве и не были защищены. Уже через пять дней их дивизион заступил на первое боевое дежурство. Для охраны ЗРД прислали роту египтян под командованием капитана Юсефа Эль-Гайиба, который учился в СССР и говорил по-русски.

В пятидесятиградусную жару офицеры и солдаты находились в раскаленных кабинах в трусах и с касками на головах. Техника периодически выходила из строя, из трёх дизельных генераторов один постоянно ремонтировался. Ракеты не снимались с «подготовки» по 20-22 часа в сутки. Нормально поесть удавалось только ночью, причём повар-египтянин готовил весьма специфическую еду. От жажды спасал только крепкий чёрный чай.

Первый налёт на дивизион произошёл 8-го апреля. Рано утром на большой высоте со стороны Красного моря пролетел самолёт-разведчик. Потом неожиданно из пустыни на очень малой высоте выскочила четвёрка израильских истребителей «Скайхок» и нанесла по позиции мощный ракетно-бомбовый удар. Личный состав дивизиона, кроме дежурных операторов, едва успели спрятаться в укрытие. Когда всё закончилось, перед вышедшими наружу предстали чёрные от сажи пусковые установки, две из которых были разбиты, поврежденные антенны, дизельный генератор, валяющийся кверху колёсами. Двоих операторов взрывной волной выбросило из кабины управления.

11-го апреля ЗРД сбил свой первый израильский истребитель «Мираж», а ещё через сутки два «Скайхока». Весь май и июнь шли ожесточенные сражения. В промежутках между налётами дивизион ремонтировал технику, пополнял боеприпасы, укреплял защитные сооружения.

Воронов почернел, похудел и был полностью поглощён боевой работой. С Родины приходили письма от матери из Вильнюса, Наташки из Ленинграда, от жены Галины из Москвы. Детей у них не было, и жена была сосредоточена на быте. Она писала, что ужасно скучает, что подала документы на вступление в жилищный кооператив. Дом должен быть готов на следующий год, а денег, которые он заработает в командировке, должно хватить на мебель и даже на новую машину, а то на «Запорожце» ездить уже стыдно.

Поздно вечером, когда жара немного спадала, офицеры, свободные от дежурства, выходили на свежий воздух и пили крепкий чай. Кофе и спиртное большой популярностью не пользовались, хотя на дни рождения немного выпивали, отдавая предпочтение египетскому бальзаму «АБУ СИМБЕЛ» - напитку звериной крепости и умеренной цены. Иногда за стол приглашали командира египетской роты капитана Юсефа. Его спрашивали о жизни в Египте, о семье, сколько жалования он получает. Показывая на волны, которые плескалось неподалёку от позиции дивизиона, он рассказал, что если пересечь Красное море, то напротив расположен город-курорт Шарм-эль-Шейх, в котором раньше отдыхало приличное египетское общество, и даже англичане в период их правления в Египте. К сожалению, во время Суэцкого кризиса этот город был захвачен израильскими войсками.

Вначале Воронов не мог вспомнить, откуда он мог знать это название, но внезапно до него дошло – ведь при взятии Шарм-эль-Шейха погиб Нёмка. Всю ночь он ворочался. В памяти всплывали семья Шницеров, Вильнюс, их двор, походы за грибами, рыбалка. Казалось бы, рукой подать до того места, где убили Нёмку, а какая непреодолимая преграда лежит перед ним... Но утром, с первой боевой тревогой, майор обо всём забыл и мгновенно погрузился в уже привычный круговорот войны.

18-го июля израильская авиация совершила массированный налёт на позиции дивизионов, расположенных вдоль Красного моря. Два десятка «Миражей» и «Скайхоков» в непривычное время, перед закатом солнца, пользуясь складками на местности, подкрались на очень малой высоте, а за несколько километров до позиции мгновенно набраливысоту до двух тысяч метров и с пикирования обрушили на дивизионы ракеты и бомбы. В ходе налёта были уничтожены четыре израильских истребителя.

 

«Уважаемые Евгения Михайловна и Галина Ивановна! С глубоким прискорбием сообщаю Вам, что 18-го июля 1970-го года трагически погиб при выполнении интернационального долга на территории Объединённой Арабской Республики Ваш сын и муж майор Воронов Юрий Осипович.

За проявленные мужество и героизм майор Воронов Ю. О. представлен к награждению орденом Красной звезды (посмертно ) и орденом Египта «Звезда военной доблести» (посмертно).

Тело майора Воронова Ю. О. отправлено для захоронения в СССР 22-го июля 1970-го года.

Заместитель командира в/ч №60552 по политработе генерал- майор

Шубин Г. С.»

 

В 1978-ом году в загородной резиденции президента США Кэмп-Дэвиде было подписано соглашение о заключении израильско-египетского мирного договора. По его условиям в 1982-м году Израиль вывел свои войска и поселенцев с Синайского полуострова. Городок Шарм-эль-Шейх, при взятии которого был убит сержант Нахум Шницер, перешёл в руки египтян.

После смерти Насера в 1970-ом году к власти в Египте пришёл Анвар Садат, симпатизировавший американцам. Солдаты и офицеры 18-ой зенитно-ракетной дивизии ПВО были выдворены из Египта ранней весной 1971-го года. Разрушенные позиции и проржавевшие остатки советской военной техники вблизи городка Хургада, где погиб майор Воронов, были постепенно погребены под песком.

«Расстояние от курорта Хургада до курорта Шарм-эль Шейх по прямой через Красное море составляет 51-у морскую милю. Паром компании INTERNATIONAL FAST FARRIES преодолевает это расстояние за четыре часа». (Из путеводителя по курортам Египта, 2016 год).

 

 

КАДИШ. ВАЛЛЕНБЕРГ

Рассказ

 

  «Он был более велик, чем герои древности. Он творил добро не во благо человечества, а просто ради добра. Он никогда ничего не требовал и не ждал благодарности за то, что делал. Он знал, что люди слабы и ничтожны и не стремился сделать их лучше. Он только хотел им помочь».

Палко Форгац – еврей, спасённый Валленбергом от газовой камеры.

 

Трофейный Опель подвёз Копелянского к бывшему доходному дому Волоцкой №11/13 по Трёхпрудному переулку, где он жил с женой и годовалым сыном в большой коммунальной квартире на втором этаже. Ордер на жилплощадь был получен как поощрение по службе год тому назад, в феврале 1944-го года.

  Появление мужа в четыре часа пополудни Валентину совершенно не удивило. Он часто приезжал под утро поспать несколько часов, бывало, отсутствовал пару суток, а то уезжал в длительные командировки.

 Сынишка Гоша только недавно уснул, и Валентина, пока выдалась свободная минута, хлопотала по хозяйству. Войдя в комнату, Копелянский сперва поставил будильник на полдевятого вечера, затем быстро разделся и рухнул в кровать. Через минуту он уже спал как убитый.

 На этот раз начальство расщедрилось и разрешило прибыть к двадцати двум часам. Это был поистине царский подарок, так как обычно удавалось вздремнуть пару часов в кабинете на потёртом кожаном диване с «дежурной» подушкой под головой, да и то когда начальства поблизости не было. Гораздо чаще приходилось довольствоваться десятью-двадцатью минутами на согнутой руке прямо за письменным столом, заваленным документами.

 Проснувшись, Копелянский быстро побрился, поел суп и картошку с тушенкой, попил чаю. Звонок из управления застал его за просмотром ещё январского номера «Красной Звезды», который он захватил с собой.

  - Через десять минут спускаюсь, - коротко произнёс он в трубку. Надев штатский костюм, светлую рубашку с галстуком, накинув пальто с меховым воротником и шляпу, быстро спустился вниз и, выйдя из подъезда, сел в поджидавший его автомобиль.

 «Копелянский Даниил Григорьевич, родился 13 ноября 1918 года, еврей, из семьи служащих, член ВКП (б), оперуполномоченный 1-го отделения 2-го отдела ГУКР «СМЕРШ» НКО СССР, воинское звание майор.

 В 1936 году окончил с отличием немецкую школу имени Карла Либкнехта, город Москва.

 В 1939 году окончил с отличием Центральную школу ГУГБ НКВД СССР с присвоением звания лейтенант ГБ.

 С 1939 года сотрудник особого отдела ГУГБ НКВД СССР.

 С 1943 года по 1946 год сотрудник 2-го отдела (работа с военнопленными) Главного управления контрразведки «СМЕРШ».

 С 1946 года по 1951 год сотрудник 3-го Главного управления МГБ СССР. Уволен в запас в марте 1951 года (в ходе антисемитской компании по «очистке» рядов МГБ).

 Блестяще проявил себя во время Харьковского судебного процесса в декабре 1943-го года как главный военный переводчик. В вышедшем в1944-ом году на экраны страны фильме лауреата Сталинской премии Ильи Копалина «Суд идёт», снятый по материалам Харьковского процесса, Копелянский несколько раз показан крупным планом.

 Как лучший переводчик Управления неоднократно лично привлекался высшим руководством НКВД и «СМЕРШ» к работе».

 Подъехав на Лубянку, Копелянский поднялся на 7-ой этаж и прошёл в приёмную начальника Главного управления контрразведки «СМЕРШ» генерал-полковника Абакумова. Дежурный секретарь тут же препроводил его в кабинет. Увидев вошедших, Абакумов поздоровался кивком головы и приказал переводчику следовать к наркому НКВД.

  Неизвестный человек в штатском, явно кавказской внешности, вышел из глубины кабинета и, молча глядя на Копелянского, жестом направил того к выходу. Спустя пару минут они уже очутились в приёмной наркома и тут же прошли в кабинет.

  За большим письменным столом, перед которым стоял перпендикулярно длинный стол для заседаний с рядами стульев по обе стороны, сидел лысый человек, поблескивая стёклышками пенсне. Он был сильно простужен. Покрасневший крючковатый нос, опухшие глаза, забинтованная шея, пот, покрывавший лысину, большой белый платок в левой руке.

 «Как он похож на грифа», - мелькнуло в голове Копелянского, и он тут же отбросил эту мысль. В библиотеке немецкой школы тома Брема были нарасхват, и картинки птиц всегда пробуждали интерес учеников.

 - Ну, и где там этот ваш швед? - спросил нарком, и Копелянскому даже показалось, что он ослышался.

 В комнату ввели высокого человека в темном костюме, белой рубашке (галстук по тюремным правилам запрещался). Правильные черты лица, крупный нос, редкие тёмные волосы, зачёсанные на пробор. Этот человек уселся на отдельно стоящий стул. Место, где он сидел, было хорошо освещено, но при этом свет не падал прямо в глаза допрашиваемого.

 - Ваша фамилия, имя, год и место рождения, - спросил Копелянский.

Человек удивленно посмотрел, заслышав немецкую речь, но тут же ответил:

 - Валленберг, Рауль Густав, год рождения 1912, Стокгольм.

 Спустя два часа, расписавшись в регистрационном журнале и подписав протокол допроса, Копелянский направился на 4-й этаж. Зайдя в кабинет, слава богу, в нём никого не было, он опустился на стул. Таким опустошённым он себя ещё никогда не чувствовал. Там, в Харькове, работали по 16-18 часов в сутки. Протоколы допросов, стенограммы заседаний суда, беседы с корреспондентами, писателями Эренбургом, Симоновым, Алексеем Толстым – всё это текло непрерывным потоком, было трудно, но в душе был подъём. Весь мир видит, как мы впервые, официально судим военных преступников и предателей.

  Проведённый допрос что-то перевернул в его душе. Этот шведский дипломат словно стоял у него перед глазами. Такое чувство уверенности, собственного достоинства он видел только у любимца всей школы, учителя физкультуры, создателя школьного оркестра Курта Бертрама, который навсегда привил им всем любовь к спорту. (Много лет спустя Копелянский узнал, что Курт Бертрам был расстрелян на Бутовском полигоне 28-го мая 1938 года, а в сентябре того же года у того родился сын.)

  Он видел перед собой человека, который не понимал, куда он попал, что с ним могут сделать и на какие муки он обречён. Там, в Венгрии, дипломат нейтральной Швеции спасал, подвергая себя каждодневному риску, тысячи, десятки тысяч евреев, вырывая их из лап немцев и венгерских фашистов. Конечно, Копелянский на допросах, в переводимых документах и разведывательных донесениях постоянно встречался с фактами массового уничтожения еврейского населения на оккупированных территориях СССР и Европы. Но чтобы кого-то из евреев спасали? В памяти всплыла беседа с Ильёй Эренбургом во время Харьковского процесса.

 После просмотра принесенных Копелянским документов Илья Григорьевич неожиданно сказал: «Мы с Васей Гроссманом договорились собирать документы и свидетельства очевидцев о зверствах в отношении евреев на территории СССР, чтобы потом написать «Черную книгу». Но, когда я попытался в своих статьях затронуть тему о планомерном уничтожении евреев немцами, то небезызвестный вам начальник Совинформбюро Александр Иванович Щербаков резко запретил и мне, и Васе писать об этом, сказав: «Товарищ Сталин считает, что у нас воюют с врагом и гибнут не отдельные нации и народности, а весь советский народ».

 В обязательном «Оперативном Донесении» о беседах с Эренбургом Копелянский это не указал, но эти слова он со своей фотографической памятью, конечно, запомнил.

 

  «15 июня 1946-го года шведский посол Стаффан Седерблюм был принят Сталиным перед тем, как покинуть Москву в связи с новым назначением.

— Не могу ли я оказать вам какую-нибудь услугу? - спросил Сталин у Седерблюма.

— Швеция полтора года после сообщения 16-го января 1945-го года заместителя министра иностранных дел господина Деканозова о взятии на попечение нашего дипломата Валленберга советскими войсками в Будапеште не имеет никакой информации о дальнейшей его судьбе.

 - Так вы говорите, его зовут Валленберг? - спросил Сталин.

 - Да, Валленберг, - сказал Седерблюм и продиктовал по буквам.

 - Обещаю вам, - ответил Сталин, - что это дело будет расследовано и выяснено. Я сам прослежу за этим»/

Из книги Джона Бирмана «Праведник. История о Рауле Валленберге, пропавшем герое Холокоста».

 

          «Министру Государственной Безопасности СССР

          Генерал-полковнику тов. В.С. Абакумову

 

                 РАПОРТ

 В соответствии с Вашим указанием 17-го июля 1946-го года мною в тюрьме Лефортово в присутствии военного переводчика майора Копелянского Д.Г. был произведён допрос заключённого Валленберга Р.Г.

 В процессе допроса были затронуты следующие вопросы.

1. Контакты с офицерами гестапо и абвера в Венгрии в период 1944-1945 годов.

2. Информация о награбленных у еврейского населения немцами материальных ценностях и валюте и потоках их перемещения.

3. Работа шведского дипломатического корпуса по защите интересов СССР в Венгрии и Европе за вышеуказанный период.

4. Шпионская деятельность Валленберга в пользу Управления Стратегических служб США и Интеллидженс Сервис Англии.

5. Контакты Валленберга с Международным сионистским центром Джойнт.

6. Информация о сепаратных переговорах союзников (США и Англии) за вышеуказанный период.

7. Попытка заручиться согласием на сотрудничество Валленберга с советскими органами безопасности была им категорически отвергнута по причине его дипломатического статуса.

 

Начальник 2-го отдела 3-го Главного управления МГБ СССР полковник Карташов С.Н.

Стенограммы допроса прилагаются».

 

  30-го августа 1946-го года Копелянского вызвали в тюрьму Лефортово в качестве переводчика. Допрос Валленберга проводился в присутствии генерал-полковника Абакумова. По окончании допроса, когда Валленберга увели, Абакумов высказался с использованием матерной лексики, которой владел в совершенстве.

  - Не захотел, видишь ли, …, на нас работать, чистюля. Ну и … с ним. В Нюрнберге и без него обходимся. Была бы моя воля, и ему давно был бы … Да вот товарищ Сталин считает, что этот человек может пригодиться. Да ещё приказал создать ему улучшенные условия, …!

 (Абакумов Виктор Семёнович, 1908-го года рождения, министр государственной безопасности СССР. Арестован 12-го июня 1951-го года по обвинению в государственной измене и сионистском заговоре. Предан закрытому суду в Ленинграде и 19-го декабря 1954-го года расстрелян в Левашове под Ленинградом)

 

  Из записки заместителя министра иностранных дел А. Я. Вышинского

(А312-В от 14-го мая 1947-го года) В. М. Молотову:

  «. . . Поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова представить справку по существу дела и предложения по его ликвидации. А. Вышинский»

 На записку наложена резолюция Молотова: «Тов. Абакумову. Прошу доложить мне. 18.V.1947 г. Молотов».

  Поздней осенью 1947-го года, под утро, Копелянский вышел из Управления и направился пешком домой, надеясь хоть немного подышать свежим воздухом. Услышав сзади «Даня!», слегка притормозил. Это был подполковник Кузьмищев, его сокурсник по Центральной школе. Оба защищали честь школы на отраслевом шахматном первенстве НКВД и вообще симпатизировали друг другу, хотя в парных боях по боевой подготовке «рубились до последнего», не жалея ни себя, ни товарища.

  После преобразования «СМЕРШ» в 3-е Главное управление МГБ СССР Кузьмищев получил повышение по службе, стал подполковником и заместителем начальника отдела. Немного поговорили, и Копелянский неожиданно для себя спросил:

 - Слушай, Володь! А ты не знаешь, что там с этим шведом, Валленбергом? Я его в прошлом году пару раз «переводил».

 - А ты не в курсе? Да ликвидировали его. Уж больно много проблем было. Ты чего, Дань, споткнулся? Да и вообще, как то бледно выглядишь. Видно, работаешь много, да, как и мы все. Ладно, я побежал.

И Кузьмищев быстро зашагал вперёд.

 В голове Копелянского внезапно, как удары колокола, зазвучали незнакомые слова: «ЙИСГАДАЛ ВЭЙИСКАДАШ ШМЕЙРАБО: БЭОЛМО ДИ ВРО ХИРУСЕЙ ВЭЯМЛИХ МАЛХУСЕЙ ВЗЯЦМАХ ПУРКОНЕЙ ВИКОРЕВ МИШЕХЭЙ: БЭХАЙЕЙХЭЙН УВЭЙЕЙМЕЙХЭЙН УВЕХАЙЕЙ ДЭХОЛ БЭЙС ЙИСРОЭЙЛ БААГОЛО УВИЗМАН КОРИВ ВЭИМРУ ОМЭЙН: …»

 («Да возвысится и освятится его великое имя в мире, сотворённом по воле его; и да установит он царскую власть свою; и да взрастит он спасение; и да приблизит он приход Мошиаха своего - при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего дома Израиля вскорости в ближайшее время, и скажем: Амен!»)

  И Даниил вдруг вспомнил, откуда эти слова. Ещё задолго до войны, в 1928-м году, на еврейском кладбище в Дорогомилово в Москве хоронили бабушку Эсфирь, папину маму. Сестра Люся была ещё совсем маленькая, а десятилетнего Даню взяли на кладбище.

  После того, как бабушку, завёрнутую в белую ткань, опустили в землю, папа Гриша стал громко, каким-то странным голосом произносить необычные слова.

  - Что это? - спросил Даня у мамы Берты, которая крепко держала его за руку.

  - Папа читает кадиш, поминальную молитву, - тихо ответила мама.

 И вот сейчас он услышал эти слова отчётливо, как сохранившуюся неведомую мелодию.

— Господи, как же так? Ведь десятки тысяч спасённых… да хотя бы один человек… Почему же так тяжело?..

 Копелянский проглотил ком в горле, вытер лицо рукой и медленно побрёл домой.

 

«Сов. Секретно. Министру Государственной безопасности Cоюза ССР Генерал-полковнику тов. Абакумову В.С.

Рапорт

 Докладываю, что известный Вам заключенный Валенберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствии наступившего инфаркта миокарда.

В связи с имеющимися от Вас распоряжениями о личном наблюдении за Валенбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти. Начальник Санчасти тюрьмы полковник медицинской службы            Смольцов 17.VII.47 г.»

 На этом рапорте приписано рукою Смольцова А.Л.:

«Доложено лично Министру. Приказано труп кремировать без вскрытия.           Смольцов»

(Орфография рапорта сохранена. – Авт.)

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера