Залезешь к доброй женщине в живот

 

1.

 

царь старости своей

Илья иллюзий

как небо подметает шапку

как детинец

разносит город

цедит молоко

 

а кажется пустырь и

середина

и мальчики рисуют черепа

и девочки царапают

сердечки

 

вот каменные стены

цифровые

и всякое биение под спудом

 

махнёшь из рукава

сплошные кости

таращатся на звёзды

мертвецы

 

им передай и жди своей

сторонки

 

тебе тепло?

айда нырять в сугроб!

 

 

2. /немного о бесплотной/

 

залезешь к доброй женщине в живот

о жизни возвестишь многоэтажно

плывёт по океану кашалот –

большой, межатлантический, винтажный

 

у кашалота брюхо темноты

глаза планет, повадки мезозойца

вот девять женщин гладят животы

а надо выбрать ту, в которой солнце

 

левиафанье рыло над волной

заголосишь из чрева преисподней:

– мне с той, что вечно связана со мной,

бессмертнее, китовее, свободней

 

 

3.

 

ишь – нашёлся один!

от небо до неба

из одного конца города на другой

рано-рано

в ползущем и ноющем

эй! делает вид, что не видит беременную землю

цоп-цоп – о Пауле Целане

цоп-цоп – о беженцах-полиглотах

цоп-цоп – о пиелонефрите, зелёном, как богомол

 

– основное правило свободы, – говорит, –

это Ты!

 

после него случаются

сыпь, сифилис,

множественные переломы, потоп

 

ещё никому не удавалось

обогнать его на конечной станции

 

слышишь, как перебирает лапками, южное насекомое

видишь, где земля становится просто почвой, пухом

он говорит на языке тюрем и границ

на диалекте остановок и занятых очередей

и тянет «а-а-а», как Москва-а-а

 

– кто последний, – спрашивает, – кто последний?

А ему отвечают, как будто видят последний раз:

– цоп-цоп!

цоп-цоп!..

 

 

4.

 

человек в барсучьем животе

голые ручонки у печёнки

этот мир – всегда о красоте

этот миф – всегда об обречёнке

 

вот как выйдет пó миру гулять

головой вперёд, ломая ветер

будет миру снова повторять

старый миф о суперновом свете

 

вот свобода, мальчик, вот вокзал

вот дорожки торные пластинки

будет мир таким, как ты сказал

будет миф светлее паутинки

 

 

5. Мой маленький сын не может уснуть

 

Мой маленький сын не может уснуть –

ушастый пшенок на подушке.

Ну что же ты, Боже, шепни что-нибудь:

кукушка, ракушка, вертушка…

 

Про рыцарей рано, про войны темно ?

ещё не закрылась макушка.

И вертится лунное веретено:

кукушка, ракушка, вертушка…

 

Когда из травы поспевает зерно,

и кажется гром погремушкой,

из детства, которое совершено:

кукушка, ракушка, вертушка…

 

Где плод на деревьях краснее любви,

а я уже душка-старушка,

Ты главное Слово ему назови:

кукушка, ракушка, вертушка…

 

 

6.

 

ты его не слушай родной

не ешь горелого

помыкайся сам

покрути головою совьей

говорит что спасает душу твою

а спасает чужое тело

спроси у него

где его птенцы

где его гнездовье

 

потом лети лети

ночью над городом

днём через лес и горы лети

дальним взором видеста

мир человека много

возвращайся

к его тканям костям и мышцам

на закорках тучного аэробога

 

и теперь ближним взором смотри

как птенцы его стали ýглем

а на дереве табличка висит

«Нехороший человек

разрушил здесь всё живое:

и землю, и птиц поднебесных,

разрушил себя, нехорошего…»

а дальше доска погорела

и текста не видно

 

а надо бы текст дописать

объяснить человека

чтоб стал он живее

живее и лучше и выше

бери угольки из гнезда

и рисуй ему крылья

совиные аэробожьи

пускай полетает

 

покуда птенцы из гнезда

из угольев не станут алмаз

сияющий твёрдый и чистый

роднее по крови и свойству

глубже корней и ущелий

вернее потерянных нас

 

 

7.

 

Сначала выращиваешь ему листья и стебли,

ждёшь, когда зацветёт,

поливаешь, чтобы росло, как у всех

 

Потом вручаешь ржавое зубило и объясняешь,

что вокруг демоны да кабаны,

лисы також, подлые кашалоты,

подиисусовы израильские ослики,

подбуддовы пакитанские слоны,

святые людоеды,

тихвинский дикобраз,

ветошь вместо души,

леонидфёдоровские танцующие штаны

 

Инда топнешь лапкой по песку – и всё враз исчезнет:

(Радость-то кака!)

и дикобраз, и ветошь, и зубило

 

Выпрыгнет из горшка – и ну бежать, роняя по дороге землю

 

 

8.

 

как будто так и надо

пустота

 

о Господи

вот я снесла яйцо

 

наполненное жизнью

временами

старением дорогами

и болью

 

где курица

о Господи

во мне

 

чтоб высидеть

и выкормить с любовью

 

а даже если

Боже без любви

 

а просто гнездование такое

зерно к заутрене

и к вечеру насест

 

темно-темно

в куриных эмпиреях

 

но вот яйцо

и в нём желтеет жизнь

 

и солнце петушится

огнепадно

 

что хочется

обратно

в скорлупу

 

к индийским

древооким динозаврам

 

не искушать Петра

кукареку!

 

предательским отсчётом

эпохальным

 

в пересеченье ноль

и отреченье

 

как будто так и надо

пустота

 

 

9.

 

стоишь блефуешь посредине ада

пристегиваешь клюв бежишь букашкой

 

там пропасть двести метров

там воронка

и все тебя обидеть норовят

 

кому ты только нужен люк железный

с надменной буквой Д на перекате

 

а уберёшь и попадаешь в ад

 

 

10.

 

...кладешь в тарелочку горошек

я царь тигровая змея

какой же всё-таки хороший

какой шокирующий я!

 

и извиваясь на матрасе

от райских искусов вкусив

я ужасающе прекрасен

и отвратительно красив

 

 

11. Пустой чай

 

она мне отвечала по слогам

 

а потому

что все должны любить

любить вот так

везде и все и всюду

 

и вот останешься

посуду перебить

везде и всю

и моешь всю посуду

 

в итоге даже

моешь до утра

и ждёшь кого-то

кто-то где-то любит

 

кого-то любит

сильно снова сильно

и ждёшь его

посуду перебить

 

или вот жизнь

кому и почему

и для кого несёшь её

куда-куда

известно что?

несёшь её одну

под горку по любви по проводам

несёшь-несёшь

пока не разобьётся

известно кто?

она всего одна

не тянется не колется не рвётся

 

она всегда одна

и ждёт ещё кого-то

любить-любить

сильнее снова ждать

до наготы до косточек до рвоты

так буднично

как моешь ты лицо

и в зеркало глядишь

ага-ага

посуда бьётся как бы невзначай

она мне отвечала по слогам

всё буднично

и зеркало и чай

 

 

12.Мягкие московские переводы

 

1/

он говорил на языке стекла:

призрачно дуче брызгами под осколком…

 

как ушастая птица Махатма

бьётся о мудрость твою тукан

 

хруст хрустальный

гусь гадальный

на парах аэроплан

 

когда высадился

шею сосчитал по позвонкам

видит – по берлоге рассекает

насекомый зверь жираф

 

ссадина-досадина на твоих самцах, отче

самок невзрачное на твоих счетах

 

даймон дамы –

дам не дам

пожалей её, Адам

 

2/

он говорил на языке огня:

буреломно! Баха рубаха! в буре кобура!

Министерство обороны – бронелепная дыра

 

и удирать

Иуды рать

 

так погорел

что воняло потом триста лет и три года

искали урода в тюменских лесах

а он в солдатских волосах

качался гибельно и корабельно

 

мой ремешок

моря мешок

мой ремешок

моря мешок

мой ремешок

моря мешок

подпоясал!

завязал!

 

когда нашли – считай пропало

 

3/

Паула, любовь моя, ты слышала? –

 

у семи отцов

смеётся

деревцо

 

мы не встретимся после

 

сожги эти мысли

сожги эти ветки кости

 

ну а пока, Поля

воздержание – трезвение – мазурка!

 

 

4/

мамочка ты сволочь родила…

 

 

13.

 

Отсыпьте мне бубнéй-дудéй,

навесьте килограммчик,

чтоб с хрусточкой и свежие -

любительница я!

 

Как без бубней-дудей, скажи,

живут на свете люди?

Ведь это низко, Боже ж мiй,

и пусто на душе!

 

Когда вкушаешь ты дудей с бубнями на рассвете

или откусывашь бубней с дудями перед сном,

такие разверзаются, что ого-го, поверьте!

И сыпется Оттудова – и ты уже не тот!

 

 

14. Машка, её поп и его молитва

 

стояла-ходила глядела в окна

плакала-кричала

печальница полевая

молчальница луговая

 

а что я ей отвечу – что у меня муж Приап

да сверковь мертва

что дом как гроб

а любовник поп

сама как Мария Египетская

пустыней столица покажется

адская печь

райская дочь

чем ближе к алтарю

тем тише говорю

печальница полевая

молчальница луговая

 

ан нет как да

живёшь когда

волосы по лугам

головы по холмам

оскалилась Мариам

сука течная

бессердечная

— на конечной выходите?

— ну, конечно же!

 

вот стой где стоишь

посреди дома колодец с холодной водой

попьёшь как мышь

из ковшика кыш

пищальница полевая

начальница луговая

 

золотожелток о бабку

серебробелок о дедку

да снеси ты простую

пулю в лоб холостую!

 

кабы умер – кабы жив

да в пустыне миражи

а в столице три девицы

пряли фалломуляжи

печальницы домовые

начальницы ломовые

 

а эта стоит под окнами

плюёт на землю

старая как молодая

мёртвая как живая

гвоздями забитая

свинья плодовитая

перекати-полевая

мымрища луговая

хвостиком вжик

носиком швыркает

не баба и не мужик

невидаль с подковыркою

 

— чего стоишь, господарыня потусторонняя?

поиграем в ладушки, кума тридевятьумершая?

деткина бяка ты

предкины яхонты

— изумрудна тварь я

искусница Марья

зашью-заколочу

свяжу-перекручу

любить отсюда научу

мёртвого как живого

живого как мёртвого

будешь венчальницей луговой

станешь скучальницей полевой

 

а не заманить меня нежити плодовитой –

а не поселить меня в пажити ядовитой!

 

<Когда у Машки окончательно съехала башня, не помогли ни её поп, ни его молитва>

 

 

15.

 

Когда нас роботы рассудят

и электроды причастят,

родится предок саблезубый

и уведёт потомка в сад.

 

Там числовое совершенство,

резвятся киборги в реке,

там нет имён, мужчин и женщин,

и вертоградит манекен.

 

Он чернорыл и светлозырен,

налакирован до костей,

он страж подземных монастырен –

и без гостей, и без вестей.

 

Гугнивый выводок экрана,

зачем тебе теперь сады?

– Там саблезубый лижет раны

у самой мякоти воды,

 

…Бывай своё, крути родное,

покуда нас не завели

в рябое зеркальце кривое

на мятой мантии земли

 

 

16. Червоточка

 

недалеко катись, яблочко

к морю не убегай

была девочка в ямочках

стала Баба Яга

 

был мальчик с котомочкой

теперь Соловей-гоп-стоп

на границе по кромочке

туда-сюда остолоп

 

меж двух земель ходит

туда-сюда под ружьё

служивый, на что ты годен?

где на земле твоё?

 

недалеко катись, яблочко –

треснет пёстрый бочок

был человек Адамычем

стал человек бычок

 

 

17.

 

Господи, верни мне сердце

его сгрызли злые зюквы

разорвали ротозеи

и похитил самый чёрный

змееглазый камнетёс!

 

как мне выбраться из камня

ледяного вековечья

лубяной твоей избёнки

на чердачном этаже?

 

чтобы не смотреть налево

у пернатой переправы

птицы озирают землю.

 

лютокрылые наседки –

слева детки, справа кости…

 

Господи, верни мне сердце

 

 

18.

 

а курочка окурочка не ищет

у ней зерно и утро среди ночи

всё под ногами – и земля, и пища

и кочет есть, где курочка захочет

 

и дедка с бабкой в самой гуще

событий – пуще злой неволи

наседка, сущее несущая,

парит над Галилейским морем

 

 

19. Страстнáя элегия

 

как же ты поедешь

с мёртвым своим?

потащишь

тяжёлого своего?

нá руки возьмёшь

твёрдого своего?

холодного и живого

возьмёшь своего?

 

оставь его мёртвого

этой скале чужой

оставь его камень

сделай его своим

льдом неподъёмным

айсбергом корневым

жёстким колючим

и неживым своим

 

смотри

как на лошадке скакал

смотри

как на ослике сидел

ветер пустыни в его лицо дудел

в этой песочнице было много песка

а братья и сестры из всех городов

любили его и убить замышляли

 

зачем наши братья и сестры

хотят нас любить

и убить замышляют?

 

и вот он лежит перламутр

а звёзды и рóсы на нём замерзают

 

одни захотели раскрыть его тайну

достали тяжёлые цепи и копья

другие хотели запомнить

и вынули кисти палитру

ещё золотое масло

 

волосы все на нём сосчитали

смотрели морщинки глубинки

коленки и пятки смотрели

а тайны и нету

глаза были впрочем закрыты

и вы голубей покормили

 

– что камень твой мёрзлый, Мария?

– он за ночь совсем испарился

 

где же ты искать его будешь теперь

невидимого и живого

когда он уже не твой

а звёзды и рóсы сияют для радости и потепленья?

как узнаешь его среди прочих

около мёда и золота

собранного перламутра?

что увидишь

заместо тяжёлого камня

и айсберга

вечно растущего вниз?

сможешь ли так?

 

и мы голубей покормили

 

 

20.

 

Царь-пересмешник, мой родной кулик,

нахваливай бурливые болота,

навешивай на люльку сердолик,

чтоб города оберегало что-то.

 

Рисуй сурьмой восточные глаза,

укутывай луга в халат халдейский.

Под облаками ткани и базар,

как зеркало, повёрнутое в детство.

 

Целуй-целуй застывшее лицо –

мы с места никуда не уходили.

Я говорю с любимым мертвецом,

как будто он чужой и невредимый,

 

как будто не земля его взяла,

не обернулась чёрною вдовою,

а снова в ночь царица родила –

своё, недолговечное, живое.