Молитва

МОЛИТВА

Кто из твоих подопечных, призванных на небе жить,

может служить Тебе вечно, верой и правдой служить?

Кто, онемев от усердия и от любви поумнев,

ждет от Тебя милосердия и усмиряет Твой гнев?

Птицы небесные, звери. Буйвол и лев, и орел

входят сквозь узкие двери, чтобы стеречь Твой престол.

Все повинуются знаку щедрой десницы Твоей...

Боже, оставь мне собаку. Я позабочусь о ней.

Я пред Твоей белизною в большем долгу, чем она.

Пусть она будет со мною, если Тебе не нужна.

ХАЙФА

Хворост акации на солнцепёке,
стены жилища без должной опёки,
солью ручная пропитана кладка,
штопка песчаника, сланца облатка,
Берега долгого кромка рябая.
Синее небо. Вода голубая.

Море в безветренный полдень скучает,
лодочку жизни волною качает
и с равноценной затратой усилий
перемещает планктон и флотилии.
В плотном кольце перезрелого лета
жизни земной проступает примета,
слабой, но всё-таки жизни, возникшей
из неизвестных корней, с непоникшей
от недостатка любви головою,
могущей впредь приумножить живое...
Ростом не более собственной тени.
Может быть, тоже из рода растений.

Всё, с чем когда-нибудь надо расстаться,
кажется тем, чем хотело казаться,
перемещаясь по морю и тверди
в лодочке жизни, в лодочке смерти.

ЧТО БУДЕТ СНИТЬСЯ МНЕ...

Что будет сниться мне, когда оркестр небесный
возьмет последний звук и прекратит играть...
Нерукотворный мир, пленительный и тесный,
я так тебя люблю, что страшно умирать.
Ты вычеркнул меня из списков лиц полезных
и вытеснил давно из всех очередей.
С тех пор и вижу то, что называют бездной,
когда гляжу в глаза животных и людей.
Надломлено перо и пальцы онемели,
но я пишу к тебе и коротаю ночь.
Я так тебя люблю, что Свет в конце тоннеля
не обещает мне страх смерти превозмочь.

*  *  *
В объятиях седеющей равнины,
где год прожив, стареешь за двоих,
ни дерева, ни мрамора, ни глины
ты не найдешь для идолов своих.
В окошко глядя, как в пустое око,
зимой бесснежной, где-то в январе,
смиришься с тем, что взгляд твой одиноко
завис на одиноком фонаре.
От созерцанья этого предмета
когда ничем не хочешь дорожить,
сойдешь с ума, приняв источник света
за новую звезду, и будешь жить.

ИЗ ГЕССЕ

Меня пригласили сами.

Зачем, я и сам не знал.

Изящными господами

заполнен был круглый зал.

С известными именами

известные господа.

И кто-то силен был в драме,

а кто-то – в романах, да.

Столь шумная обстановка

сложилась, что спору нет,

мне было сказать неловко

о том, что я сам – поэт.

*  *  *
Такая непогода над западной рекою,
что даже пароходы лишаются покоя.
качаются, хмелея, от бури, как от браги,
и на высоких реях полощутся их флаги.

В карманах у прохожих промокли папиросы,
прохожие похожи на списанных матросов.
Бредут они по лужам нетвердою походкой,
как будто и на суше не расставались с лодкой.

Один из них, причалив у погребка пивного,
в немыслимой печали бормочет вслух: «Не ново!»
И став на якорь прочно, раскуривает трубку.
Он в этом баре, точно радист – в радиорубке.
Он с корабля «Надежда»  бежал, надежда крепла,
хранит его одежда следы земного пепла,
следы речного ила; 
присев за круглый столик, он заказал текилу, 
она не много стоит...

...и саксофон, протяжно зевая, слух морочит.
...достав бумажник влажный, он расплатиться хочет.
Кабак времен упадка, где мысли о грядущем
пронизаны догадкой печальной, флаг приспущен.

Такая непогода над западной рекою,
что даже пароходы лишаются покоя.
И плавают бумаги в одной реке с фокстротом.
И ветер треплет флаги над эмигрантским флотом.

РИСУНОК
Поплачь со мною вместе, акварель,
над замыслом изменчивой погоды.
Так на листе ты сделаешь метель
иной, расплавив в легкие разводы.
Свободно подчиняйся красоте,
твори себя в изгнании, на воле!
Любви хватает места на листе
и даже остается, для того ли,
чтобы немногим позже и во мне,
влюбленной в жизнь,
бессонными ночами
хватило места светлой тишине
и даже оставалось для печали.
Так тайна, наконец, сбегает с век,
так ветер, оставляя только запах,
меняясь к лету, запоздалый снег
на юг уносит или юго-запад.

*   *   *
Сумрачно, грустно, до боли знакома
тень, убегающая из дома;
мимо кустов проскользнув спозаранку,
тень повторяет твою осанку.
Темный вихор разлохматило ветром,
платья подол, что письмо без конверта, –
ткань черно-белая в мелкую клетку...
Прыгает птичка с ветки на ветку.
Небо, молочная пенка рассвета,
медленный свист уходящего лета.
Смотрит садовник, насупивши брови,
вслед улетающей к югу любови.
Шорох шагов, голосов перекличка.
С ветки на ветку прыгает птичка...
Ты не оглянешься до поворота,
до пешеходного водоворота;
лица прохожих сливаются в пятна.
Где ты сейчас, мне уже непонятно.
Кто-то тебя ежедневно встречает.
Прыгает птичка, ветку качает...
Видимо, сердце не выдержит буден...
Медленно в грудь ударяя, как в бубен,
сердце, сжимаясь от боли, стремится
в птичку на ветке переселиться.
НА ОТЪЕЗД ИЗ СИБИРИ

Этот запах кленовой смолы, эта млечная речь!

По-школярски лопочет листвы безымянной орава.

Чем поможешь, мой Боже, родимое древо сберечь,

Утонувшее в белых снегах, что ни живо, ни здраво....

Время всё перетерпит. Но близок назначенный срок.

Там оливы растут. Здесь – душевная боль и тревога.

Время рушит листву и уносит её в водосток –

Это самая верная, слишком прямая дорога.

Как накажешь, мой Боже, взыскав по таланту? И впредь

С нашей братии дикорастущей Ты спросишь, и ныне...

Знаю, будет честней и достойнее так же сгореть,

Как смоковница древняя в неплодородной пустыне.

Потому и пишу, и спешу запечатать письмо.

Если я столь бесплодна, что участи лучшей не стою,

Пусть заместо меня, отрицаньем природы самой,

В этой снежной равнине останется место пустое.