Александр Юдин

Фантастические рассказы

Foto1


 


 


Родился в 1965 г. в Москве. По образованию и профессии – юрист. Публиковался в журналах «Полдень XXI век», «Юность», «Кольцо А», «Наука и жизнь», «Знание-сила», «Искатель», «Мир Искателя», «Наука и религия», «Тайны и загадки», «Ступени», «Хулиган», «Шалтай-Болтай», «Космопорт» (Минск), «Я» (США), «Edita» (ФРГ), и др., а также в сборниках «Настоящая фантастика-2010», «Настоящая фантастика-2011», «Самая страшная книга-2014». Автор романов «Пасынки бога» (2009) и «Золотой лингам» (2012, в соавторстве с С. Юдиным).

 

  

ФАТУМ

Рассказ

 

Борис Глебович Василисков по праву мог считать себя состоявшимся человеком. Нет, в самом деле, бизнес его колосился и поросился, дети обучались за рубежами Отечества в престижных заведениях и возвращаться не собирались, супруга и обе любовницы катались как сырные головки в сливочном масле его щедрот. Что еще нужно мужчине, чтобы встретить старость?

А последняя, увы, была не за горами. Шестьдесят лет, это не кот начихал. Рубежный возраст. По жизни Борис Глебович всегда был лидером. За эти годы он успел с выгодой поруководить плодоносной областью, а потом, обзаведясь первоначальным капиталом, создал собственный бизнес. Создал, возглавил и расширил.

Но шло время, и нужда лично держать руку на пульсе обширного бизнес-хозяйства отпала. Выпестованные им управленцы вполне справлялись с возложенными обязанностями, Василискову же оставалось распределять дивиденды по оффшорам. Дело, в общем-то, приятное. То есть, казалось бы, живи и радуйся. Но Борис Глебович был натурой неугомонной, деятельной, и к праздности не привык. А какими-либо побочными интересами он так и не обзавелся. Книжек Василисков отродясь не читал, искусством, даже яйцами Фаберже, не интересовался, спорт ему стал уже не по возрасту. Короче говоря, он немного заскучал.

Видимо поэтому Борис Глебович все чаще и чаще стал подумывать… о вечном. Не о душе, нет – о ней Василисков со свойственной ему предусмотрительностью загодя позаботился: на кровные средства отгрохал белобетонный храм свв. Бориса и Глеба в нефтеносном Ухрюпине, на малой родине; да и со здешним епископом, владыкой Нектарием, он был на короткой ноге. То есть достойное место в загробном мире Василисков себе обеспечил, это ясно.

А думы же Бориса Глебовича были о том, как бы ему увековечить факт своего существования тут, по месту пребывания, на грешной земле. Чтобы, значит, потомки, в том числе и самые отдаленные, помнили его славное имя. Помнили и чтили. Во веки веков. Из рода в род. Аминь.

На потомков от собственных, так сказать, чресл, он не полагался. Внуки не то что деда, а и язык русский наверняка знать перестанут. Совершенно понятно. Надежды на многочисленных гастарбайтеров, что пыхтели на его предприятиях, также были слабы. Может и станут поминать, но недолго. И еще не факт, что добрым словом. Разве дождешься благодарности от людей, у которых за душой никакой стоящей недвижимости, ничего святого?

Вот умру, грустно размышлял Василисков, и тут же все позабудут, даже памяти никакой в веках не останется. «Я тебя, Боря, всегда помнить буду», – заверила его младшая наложница, девятнадцатилетняя Милена, примеряя перед зеркалом презентованное колье. «Так ведь и ты когда-нибудь помрешь», – резонно возразил Борис Глебович, хмуро следя за её вертлявым задом. Та обиженно надула губки, но с ответом так и не нашлась. Зато старшая пассия – Юлия, подала ему совет неожиданно дельный.

– Сходи-ка ты, Борис, к госпоже Зине, она поможет, – предложила Юлия, массируя ему как-то спину.

– Что еще за госпожа Зина? – удивился Василисков.

– Вот ты тёмный какой! Госпожа Зина потомственная ворожея-целительница в триста третьем поколении, у нее прямая связь с космо-кармическими энергиями тонкого порядка. Она моей маме бородавку по фотографии свела.

– Ишь ты, – впечатлился Борис Глебович. – Ага, ага, вот тут, разомни хорошенечко, а то хрустит, прям. – И болезненно хрюкнув, добавил: – А что? Возьму и схожу.

– Сходи, Борис, сходи! Только на голодный желудок, на сытый она тебя не примет.

– Ишь ты, – еще более впечатлился Василисков. – Меня и не примет?

– Такой у неё порядок, – пожала плечами Юлия. – Госпожа Зина говорит, что сытый человек экранирует излучения Глубокого Космоса, и еще с чакрами у него что-то не то. А! К рукам липнут.

Сказано – сделано. На следующий же день Борис Глебович звонил в дверь, украшенную латунной табличкой: «Госпожа Зина Иванова-Феншуйская. Ворожея на доверии».

Целительница оказалась дамой чрезвычайно дородной; телом она напоминала гигантскую тыкву, а лицом – перезревшую, готовую вот-вот лопнуть грушу. Столь корпулентная фигура уже сама по себе внушала уважение.

Выслушав Василискова, госпожа Зина щелкнула выключателем, и все семь хрустальных шаров на ее столе вспыхнули волшебным голубым светом. Она тихонько пошевелила над шарами пальцами-сардельками, закатила глаза и вдруг принялась протяжно, с подвыванием бормотать: «Для спасенья верных чад, я построю Белый град! А в том граде Божий храм, возведу на радость вам! Ты на церкву погляди, вокруг неё походи, Духа свята поищи. Кругом церкви дерева, не руби их на дрова: перво древо кипарис, друго дерево анис, третье древо барбарис; ты древам тем поклонись да на церкву помолись. Я в той церкви порадею, трудов своих не жалея; накатила благодать, ать-ать-ать, стала духом обладать, мать-мать-мать! Накати-ка, накати, мою душу обнови, дух свят, дух! Кати, кати, ух

– Ну, вот и все, – утерев вспотевшее лицо, резюмировала ворожея. – Слушай сюда: сейчас, как домой вернешься, сразу включай телевизор. Понял? Он тебе подскажет.

– А какую программу? – уточнил Борис Глебович.

– Любую, – отмахнулась госпожа Зина, – я их все на прием космо-кармического сигнала настроила. Специально для тебя. Только шибко не тяни – к вечеру в моем ретрансляторе манна небесная иссякнуть может.

Дома Василисков налил себе на два пальца коньяку, сел в кресло и, зажмурившись, ткнул кнопку на пульте. Потом с опаской открыл глаза: показывали «Семнадцать мгновений весны». «Штирлиц знал, что всегда запоминается только последняя фраза», объявил голос Ефима Копеляна за кадром. Борис Глебович выключил телевизор и наморщил лоб.

Где-то через четверть часа напряженных размышлений смысл космо-кармического послания до него, наконец, дошел. Он хитро усмехнулся: не обманула госпожа Зина, это и впрямь была натуральная подсказка! Конечно же, последняя фраза! Именно по ней его и должны запомнить потомки. Совершенно понятно.

И Борис Глебович стал придумывать для себя итоговые слова, с которыми он покинет сей бренный мир, и по которым его будут помнить и чтить. Из рода в род. Во веки веков. Аминь.

Только делом это оказалось не таким и простым: на ум лезли все какие-то приземленные, пустяшные слова, типа: не поминайте лихом. Либо, напротив, чересчур поэтические, вроде: нет, весь я не помру... ну и так далее. Которые опять же звучали несолидно. Ну что, в самом деле, сказать такого, чтобы уж наверняка всех поразило, и каждому запало бы в душу, за самую подкладку?!

И решил Василисков обратиться за помощью к предкам. Полазил по интернету и выяснил, что все мало-мальски крупные деятели прошлого непременно уходили с каким-нибудь афоризмом на устах. К примеру, Нерон перед смертью воскликнул: «Какой артист погибает!». Хорошо. Правда, хорошо. Но ему, Василискову, не подходит. Могут неправильно истолковать. Артист, понимай, тот же мошенник. Ладно. А чем там титаны духа, философы-ученые и прочие писатели отличились? Ага, вот, немец Кант: «Достаточно!». Сказал, как отрезал. И отчалил в мир иной. Что ж, лучше, чем ничего, хотя… Чего достаточно-то? Кому? Хоть бы уточнил, хороняка. Впрочем, немцы, они всегда так. Айнц, цвай, и алесс капут! Так, ну а если среди англичан пошукать? Байрон, лорд, между прочим, объявил напоследок, что пошел спать. И точно уснул. Вечным сном. Или вот, Оскар Уайльд, тоже писатель, глянув на обои в гостиничном номере, в котором случилось ему помирать, вздохнул: «Они меня убивают. Кому-то из нас придется уйти». И ушел. Обои остались. Что ж, смешно. С юмором. Но, Борис Глебович слышал, что у этого Оскара с ориентацией какие-то проблемы были. Не-ет, шутить да ерничать перед лицом Вечности – удел писак и прочих несолидных личностей. Ему, Василискову, не к лицу.

Римский император Веспасиан изрек: «Кажется, я становлюсь богом». Вот это круто! Тем более, Борису Глебовичу как-то кто-то сказал, что лицом он вылитый Веспасиан; тот же широкий лоб, крупный нос и многозначительные морщины. Все так, но Россия не Древний Рим, могут ведь и за богохульство счесть. Каким таким, в самом деле, богом? Не Христом же. Еще проблемы возникнут. С отпеванием. Понапрасну что ли он этакую храмину в Ухрюпине отгрохал?

Нет, надо придумать что-нибудь не менее веское, но без двусмысленностей. Чтобы не допускалось двойного истолкования. И при этом, чтобы звучало эдак… умно и строго. К примеру, Людовик XIV перед смертью цыкнул на подчиненных: «Чего ревёте? Думали, я бессмертный?!». Хлестко. Грубовато, так на то он и король. Не прощенья же ему, в самом деле, было просить?  

Но более остальных Василискову легли на душу последние слова Генриха Гиммлера: «Я – Генрих Гиммлер». И всё. Точка. Да, просто. Но солидно, веско. Коротко и ясно. Вроде бы три слова только, а всё ими сказано. Я – Борис Василисков. Звучит! На этом и остановился.

Однако тут Борису Глебовичу пришло на ум неприятное соображение. Смерть-то, не приведи, конечно, Господь, но может и как-нибудь того… внезапно его настигнуть. То есть без предупреждения. Лопнет какой сосуд в мозгу и – ага! Ну что ты будешь делать? Не одно, так другое. Но сдаваться на милость судьбы Василисков не привык. Стал думать наново. И придумал! Чтобы сократить риски до минимума, решил он всякий разговор начинать и заканчивать заготовленной финальной фразой.

Так с тех пор и повелось. Спрашивает, бывало, его водитель: «Куда теперь, Борис Глебыч?». А он в ответ: «Я – Борис Василисков, считаю, что нам следует отправиться…», ну и так далее. А под конец непременно ввернет: «Так полагаю я – Борис Василисков».

Застраховавшись елико возможно от зигзагов судьбы, Борис Глебович успокоился и зажил уже в полное свое удовольствие.

Однажды погожим мартовским днем, в самый канун женского праздника, решил Борис Глебович прокатиться до Милены. Или к Юлии заглянуть. А может и к обеим – как пойдет. Вышел он, значит, из подъезда, а солнышко ему прямо в очи прыскает, брызжет. Усмехнулся Василисков, ладонь ко лбу козырьком приложил. Хорошо! Вдруг местный вахтер, Ахмет, окликнул его тревожно: «Бориса Глебович! Ай-ай! Смотри, куда нога ступай!».

– Я – Борис Василисков… – по обыкновению начал Борис Глебович, но, опустив глаза на свои туфли, ахнул: – Дер-рьмо! – ибо, ослепленный солнечным сиянием, вляпался он аккурат в собачью какашку.

И надо ж такому произойти, чтобы в это самое мгновенье метровая сосулька, отяжелев от весенних соков, сорвалась с карниза одиннадцатого этажа и шарахнула Бориса Глебовича в темя. И упал Василисков как подкошенный. И более уже не поднялся. Что тут скажешь? Фатум! 

 

 


ПАРАНОЙЯ

Рассказ


 


 


– И это упырь? – спросил Руневский.


– Без сомнения, – отвечал незнакомец. –


Это статский советник Теляев;


он большой приятель Сугробиной


и умер двумя неделями прежде неё.


                             А.К.Толстой «Упырь»


 


Тётя Клава, румяная, налитая, медленно надвигалась на меня, растопырив ручищи.


– Смирись, Кузьмичёв, – прошипела она, – расслабься. И тебе легче и нам проще. Знаешь же, всё равно наша возьмет. Смирись и расслабься!


Я это знал. Очень хорошо знал. Но сдаваться без борьбы? Не дождётся, жирная жаба! Я втянул шею, поджал руки и ноги. Сгруппировался.


– Идиот малахольный, – зло усмехнулась тётя Клава и облизала фиолетовые губы. – Будет больно.


За её спиной возвышались два шкафоподобных прислужника – Петр и Павел, похожие один на другого, точно единоутробные братья. Я прозвал их про себя апостолами. Силы в них не было. Не то что в Клаве. Это я чувствовал. Теперь я многое чувствовал. Но отсутствие некротической Силы вполне компенсировалось тупой физической мощью.


– Ну чего столбами застыли? – прикрикнула на них тётя Клава. – Зафиксируйте его.


Апостолы ринулись на меня с двух сторон. Пётр схватил за руки, а Павел попытался прижать ноги. Я пнул Павла в живот, а Петру вцепился зубами в запястье.


– Ай! Он меня укусил! – взвизгнул Пётр и двинул меня коленом в челюсть. Так, что в голове зазвенело, а перед глазами поплыли радужные круги.


– Ну?! – скомандовала Клава.


Апостолы навалились разом. Павел сел мне на ноги, а Пётр зафиксировал руки. Я закричал от страха и бессилья.


– Давай, не ори! – нависая надо мной пудовыми грудями, рявкнула Клава. – И не дёргайся. Что ты всё дёргаешься, Кузьмичёв? Я ж у тебя не всю кровь заберу. Чуток, хе-хе, оставлю.


Она склонилась ко мне ещё ниже, причмокивая от предвкушения. В животе у неё заурчало.


– От так от, Кузьмичёв… От так от…


Я закрыл глаза, чтобы только не видеть этого кошмара. Дальше – как обычно: ощущение кровопотери, дурнота, слабость… апатия. И ещё я отчётливо почувствовал, как по венам, артериям и капиллярам моего тела растекается её гнилая слюна – трупная вампирская отрава… Нет! Нельзя сдаваться! Надо бороться, сопротивляться, во что бы то ни стало! До сих пор ведь получалось. Три месяца они пьют мою кровь и впрыскивают в меня свой яд. А я по-прежнему человек… сопротивляться… человек… сопротивляться…


Но когда тётя Клава насосавшейся пиявкой отвалилась от меня, я не мог шевельнуть ни единой конечностью. Казалось, из меня вытекла вся жизненная энергия.


– Может, его связать, тёть Клав? – предложил один из апостолов.


– Хрен с ним, с малохольным, – махнула та рукой. – Скоро сам отключится.


«Волчица алчущая, – подумал я с ненавистью. – Пиявица ненасытная». Клава обернулась и погрозила мне пальцем. О господи, она слышит! Слышит мои мысли. Я так и знал! Так я и знал.


Хлопнула дверь, трижды щелкнул замок и я остался один.


Откуда-то доносились глухие вопли товарищей по несчастью. О, здесь, в секретных, надёжно изолированных от внешнего мира застенках проклятые кровососы держали еще множество ни в чем не повинных людей. Какое-то время они использовали нас для насыщения, вроде живых консервов, а потом либо высасывали досуха, либо обращали в себе подобных – в неупокоенных мертвецов, питающихся тёплой человеческой кровью. Только так они могли поддерживать в себе это отвратительное подобие жизни.


Но мысль, что я не единственная жертва упыриного подполья, облегчения не принесла. Обессиленный и опустошённый, я лежал на спине и в тупом отчаянии смотрел в потолок своего узилища; побелка на нём потрескалась, образуя замысловатый, паутинный узор; во всех четырёх углах угнездились чернильные кляксы грибковой плесени. Но присмотревшись внимательнее, я обнаружил, что это не пятна вовсе, а жирные, чёрные пауки. И они шевелятся, перебирают мохнатыми лапищами! Я зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Но пауки никуда не делись. Натянув застиранное одеяло по самый подбородок, я поворотился на бок.


Стену, на которую теперь невольно обратился мой взор, сплошь покрывали странные рисунки и загадочные надписи, оставшиеся от прежних обитателей. Перед самым моим носом красовался грубо выцарапанный монстр с раздутой, точно хэллоуиновская тыква одноглазой башкой, в качестве компенсации оснащенной аж тремя зубастыми пастями, при этом из каждой пасти бессильно свисали человеческие фигурки. На животе, в области паха, у чудища скалилось в ухмылке еще одно лицо; это творение очевидно больного разума было заключено в овал из букв, которые при прочтении складывались в следующую темную фразу: «Тогда будут владычествовать творящие призраков и говорящие ложь, и нечистые женщины будут рождать чудовищ». Чуть поодаль несколько схожих с головастиками существ таращились на меня огромными, внимательными глазами; «аннунаки слидят за табой», предупреждали корявые буквы под ними. Остальное пространство также густо испещряли всевозможные омерзительные рожи и бессмысленные каракули так, что стена отчасти напоминала безумные творения Иеронима Босха, отчасти – «Гернику» Пикассо… И все эти порождённые чьим-то воспаленным воображением картинки теперь оживали, двигались! Господи, неужели я схожу с ума?!


Тут впрыснутая в мою кровь отрава подействовала, и я провалился в глухое забытьё.


 


* * *


Утром следующего дня в мою камеру пожаловал Иван Евграфович собственной персоной. Граф (разумеется!), как его почтительно именовали остальные кровососы. Высокий, худой, абсолютно лысый. Кустистые брови над глубоко запавшими глазками на мертвенно-бледном лице дополняли его облик. Выглядел он лет на шестьдесят пять – семьдесят. Но я подозревал, что на самом деле ему уже много веков.  


Иван Евграфович с минуту сканировал меня взглядом, потом молча присел на табурет рядом с койкой. Я тоже не раскрывал рта. Да и что я мог сказать? Наконец он с фальшивым участием, сдобренным змеиной ухмылкой полюбопытствовал:


– Ну-с, Кузьмичёв, и как наши дела? Дмитрий Антонович жалуется на вас. Да-да, говорит, что на контакт идти вы ни в какую не желаете. А? В чём дело?


В ответ я лишь сжал зубы и демонстративно отвернулся к стене.


– Напрасно вы так, голубчик, – покачал головой Граф. – Напрасно отказываетесь сотрудничать. А знаете что? Знаете, как мы поступим? Давайте поговорим как разумные люди.


Люди! Я саркастически хмыкнул.


– Поймите, у вас же нет выбора, – гнул свое Граф. – То есть выбор естественно есть, но он невелик: либо полезное сотрудничество, либо постепенная деградация, как физическая, так и – да, да! – умственная. Поверьте, так всегда и бывает. По сути, никакого выбора у вас нет. Так почему бы вам, голубчик вы мой, не прислушаться к советам…


Граф бубнил монотонно и размеренно, будто пономарь.  


Я закрыл глаза и постарался отгородиться мысленным барьером, чтобы только не слушать его гипнотического бормотания. Бесполезно! Слова проклятого кровососа скользкими угрями заползали мне в уши, ввинчивались в мозг, разъедали и без того изъязвлённую душу. Тогда я попробовал читать молитву:


 «Отче наш, Иже еси на небесех!»


– Логику, включите логику, вот всё, чего я прошу, на чём настаиваю. Посмотрите на сложившуюся ситуацию с логической точки зрения и моментально поймёте, что ваше нынешнее поведение, ваше упрямство неразумно, глупо, противоестественно даже.


«Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое…»


– А? Что вы там шепчете, точно бабка-ворожея?


«И не введи нас во искушение..»


– Ничего не слышу. Чётче артикулируйте слова, Кузьмичев!


«Но избави нас от Лукавого…»


– Вы же образованный человек, Кузьмичёв, – продолжал давить Граф, – и ещё достаточно молодой. У вас вся жизнь впереди. Долгая жизнь! Если, разумеется, вы соизволите внять моим советам. К чему это упрямство? Послушайте старика, голубчик.


– Разве это жизнь? – с горечью спросил я, прервав свою мысленную молитву.


– Что? – шевельнул бровями Граф.


– Я спрашиваю, разве то, что вы предлагаете, можно назвать жизнью?


Граф тихонько засмеялся. Манера смеяться у него была крайне неприятная: он слегка отворачивал голову влево и дробно хихикал, искоса поглядывая на собеседника и прикрывая рот ладошкой с длинными, наманикюренными ногтями.


– Почему же нет, голубчик? – возразил он, отсмеявшись. – Очень даже можно. Полноценной и вполне качественной. Ну, разумеется, кое-какие правила, гхм… для поддержания качества этой жизни соблюдать все ж таки придётся. Куда без этого? Мы все вынуждены подчиняться правилам.


– Правилам?! – возмутился я. – Господи боже! Под правилами обычно понимают нечто правильное. А вы хотите, чтобы я душу, душу свою бессмертную погубил!


Граф поморщился и сменил тон с увещевательного на строгий:


– Возьмите себя в руки, голубчик. Глядите, пожалуйста: душу он боится погубить. Фу ты, ну ты, ножки гнуты. Еще не достаёт, чтобы вы в религию ударились. Смотреть на вас неприятно, право слово.


– Зачем? – воскликнул я в отчаянии. – Почему вы меня здесь держите?!


– Не изображайте святую простоту, Кузьмичёв, – холодно отрезал Граф, – вам прекрасно известно, почему и зачем вы здесь.


Чертов упырь! Однако ж он прав, я и впрямь знал причину своих нынешних злоключений… Всё началось примерно год назад, когда мне в руки попала книга Монтегю Саммерса, его знаменитая «История вампиров», будь она трижды проклята! Помнится, книга эта понадобилась мне тогда для работы. И вот по ходу чтения я с удивлением обнаружил, что сам автор абсолютно уверен в реальности описываемых им существ. И это в XX веке! Поневоле заинтригованный основаниями подобной убеждённости я решил обратиться к трудами его предшественников. Нет, упаси бог, не к растиражированному роману Брэма Стокера или «Кармилле» Ле Фаню, и не к вампирским рассказам лорда Байрона энд доктора Полидори. Беллетристику я отмёл сразу и решительно. Тем паче, всё перечисленное (и гораздо сверху) и без того было мною читано-перечитано. Меня интересовали подлинные, серьёзные исследования, а ещё лучше – первоисточники. Поэтому за «Историей» преподобного Саммерса последовали трактаты французского богослова Антуана Кальме и итальянского архиепископа Джузеппе Даванцати; затем – «Рассуждения о вампирах подчинённых» Иоганна Цопфиуса, «Сочинения и гипотезы по поводу вампиров» Хорста, et cetera, et cetera. Тот факт, что в наш исполненный скептицизма век в Нью-Йорке функционирует настоящий научный институт – Vampire Research Center – посвященный изучению проблемы вампиризма, только подогрел моё любопытство.


По натуре я человек увлекающийся, а потому, углубившись в какой-либо материал, не успокаиваюсь, покамест не докопаюсь до истоков, до самых корней. И вот, по мере накопления фактологического материала, мне открылся ещё один поразительный аспект: легенды о тварях, питающихся человечьей кровью, существовали практически у всех народов, начиная с самых допотопных времён!


Еще за четыре тысячи лет до рождения Христа шумеры страшились кровососущих акшаров; а в Индии рассказы про таящихся на кладбищах веталах бытуют со времен царя Викрамадитьи. В Древнем Китае эти создания были известны под разными именами: ван-сяннебесные собакишань хэшаны или хромые монахи; но всех их объединяла между собой одна страсть – неутолимая жажда крови. В официальной истории династии Сун повествуется, что в годы правления Сюаньхэ, в начале XII века, некие охочие до человечьей крови черные люди ввергли в панику и хаос целые области. Еще раньше, в V веке, население уезда Нанькан терроризировали полчища чудовищных демонов гуй. При этом летописец подробно описывает их внешний вид: ростом гуи были в один чжан, зубы их напоминали зубья пилы, а перемещались они по земле гигантскими скачками. Питались гуи, разумеется, кровью своих жертв. Я уже не говорю о ламияхлемурах и эмпузахвремён античности или родных нам восточнославянских упырях. Жители Черного континента, аборигены Австралии и индейцы обеих Америк также не явились исключением из обнаруженного мною общего правила.


И вот, в конце концов, у меня созрел естественный вопрос: как могли люди и народы, разделённые в пространстве и времени континентами и веками, даже тысячелетиями, независимо друг от друга измыслить столь фантастических и вместе с тем объединенных общим родовым признаком существ? После длительных размышлений я пришёл к выводу, потрясшему моё релятивистское сознание. Со всей очевидностью я осознал, что этому феномену может быть лишь одно разумное объяснение: вампиры действительно существуют. Они тайно живут рядом с нами!


А с другой стороны, почему нет? Что в моём умозаключении такого уж невероятного? Отчего бы и не жить на земле еще одной расе разумных существ? Не смущает же нас существование, помимо нас, европеоидов, ещё и негроидов, монголоидов, австралоидов или каких-нибудь вовсе экзотических пигмеев. А были времена – не столь и далёкие по историческим меркам – когда бок о бок с нами, кроманьонцами, сожительствовали даже не иные расы, а иные человеческие виды! Неандертальцы, денисовцы, ещё раньше – хомо эректусы и прочие синантропы. И ведь у всех этих видов и рас имелись и по сию пору имеются, собственные неповторимые физиологические особенности... вкусовые предпочтения. Вроде той же характерной для неандертальцев непереносимости лактозы. Или каннибализма. Нас же не удивляет людоедство, которое по сию пору практикуют ряд племен современной Папуа – Новой Гвинеи?! Почему же вампиризм – банальную потребность в питии чужой крови – мы норовим моментально запихнуть куда-нибудь в область бабушкиных сказок и фантастических преданий дремучей старины?


Вот примерно таким образом состоялось моё прозрение, так я познал истину.


Увы, обошлась мне эта истина неоправданно дорого. За всё в этой жизни приходится расплачиваться. Еще одна истина – расхожая, однако, непреложная.


Под влиянием накативших воспоминаний, не в силах долее сдерживаться, я разрыдался.


– Ну, вот, – укоризненно покачал головой Граф, – разнюнились, как барышня-институтка, право слово. Кстати, о барышнях. Я распорядился, чтобы вам разрешили свидание с женой. Полагаю, это пойдёт вам на пользу. Так что сегодня вечером увидите свою драгоценную. Только обещайте, голубчик, что будете вести себя прилично.


На пару секунд я утратил дар речи. А потом, задыхаясь, выкрикнул:


– Не вмешивайте её во все это! Прошу вас! Ради бога! Умоляю!


– Ну, ну, – Иван Евграфович ободряюще похлопал меня по плечу, – не впадайте в истерику. Мы же не хотим звать тётю Клаву, не так ли? Всё будет хорошо. – И веско добавил, пронзительно взглянув мне в глаза. – Так надо.


После ухода Графа я пришёл в состояние крайнего возбуждения, почти паническое и принялся суматошно метаться по камере. Что они замыслили? Зачем им потребовалось это свидание? Неужели, они рассчитывают, что этак я стану сговорчивее? Или за этим кроется нечто другое? Тогда что?


Так я мерил шагами свою темницу, кровь гулкими тамтамами стучала у меня в висках, а отвратительные настенные граффити кривлялись и дёргались, будто исполняя некий ритуальный танец.


Часа через три в полном изнеможении я рухнул на кровать, голова у меня кружилась, во рту пересохло. Фигурки на стенах тут же присмирели, зато ожили пауки и деловито поползли к центру потолка. 


Наконец послышался металлический скрежет запоров, дверь медленно отворилась, и я увидел свою Надежду.


– Здравствуй, Кузьмичёв. – Она всегда называла меня по фамилии. – Как ты тут?


Проигнорировав риторический вопрос, я сел на кровати и в свою очередь спросил:


– Зачем ты пришла, Надя? Это опасно.


Она скорбно вздохнула, присела на край табурета и принялась выгружать из полиэтиленового пакета продукты.


– Вот, апельсинчиков тебе принесла, печенье «Юбилейное», как ты любишь… Томатный сок ещё.


– Мне ничего не нужно.


– Смотри, как ты похудел – кожа да кости. Профессор жалуется, что ты плохо кушаешь.


– Профессор?


– Иван Евграфович.


Я не смог сдержать саркастического смешка.


– Вообще-то его все величают графом.


– Кто «все»? – Надя огляделась и покачала головой. – Опять твои дурацкие фантазии. – Тут её взгляд остановился на испещрённой рисунками стене, она поёжилась и заявила: – Здесь прохладно. Ты не мёрзнешь?


– Нет.


– Нет? Да ты весь дрожишь. Вот хорошо, что я захватила свитер, на-ка одень. 


– Не одень, а надень, – машинально поправил я.


– Что?


– Надеть одежду, одеть Надежду. Легко же запомнить.


Надя подняла брови и раздражённым движением стянула с шеи шелковый платок.


– О чём ты? И когда ты меня одевал, скажи на милость? На какие доходы? – и добавила с легким презрением: – Одевальщик выискался.


– Ну, значит, всё к лучшему, – не удержался я от сарказма, – теперь-то твоя душенька довольна?


– Какой ты, всё-таки, тяжёлый человек, – вздохнула Надя и тут же всхлипнула: – Всю жизнь! всю жизнь с тобой мучаюсь!


– Отмучилась уже, не ной.


– Да-а, как же, – протянула она, озабоченно массируя шею. А потом всхлипнула с новой силой: – Ох, доведёшь ты меня, Кузьмичёв! У меня на нервной почве, кажется, щитовидка воспалилась. – Она придвинулась и приподняла подбородок. – Гляди. Видишь? Видишь?!


– Сходи к врачу, – рассеянно заметил я.


– Ага, как же, к вра-ачу-у-у! – окончательно разрыдалась Надежда, спрятав лицо в ладонях и посматривая на меня сквозь пальцы. – На врача тоже деньги нужны. Ты, что ли, мне лечение оплатишь? И когда ещё тебя отсюда выпустят? – неожиданно я заметил в её глазах колючий злорадный огонёк.


И тут до меня дошло! Тут я всё понял! Мне припомнились и странные взгляды, и приватные встречи с родственниками за моей спиной, и телефонные разговоры шёпотом… И как я раньше не догадался?! Всё же предельно очевидно! Только она… только с ней я поделился своим сокровенным открытием. Больше никто в целом мире не знал про потрясающие результаты моих исследований. Так значит… Выходит… О-о-о!


Я медленно протянул руку и провёл ладонью по её волосам. Решив, что это некий жест примирения с моей стороны, она слабо улыбнулась. Я покрепче намотал её обесцвеченные волосы себе на пальцы и резко дернул…


Аннунаки пляшут… пауки ползут… аннунаки пляшут… пауки ползут… аннунакипляшут… паукиползут… аннунакипляшутпаукиползутаннуна…


Дверь со стуком распахнулась и в камеру пушечным ядром влетела тётя Клава. За её жирной спиной двумя белоснежными тучами клубились апостолы.


– Ага-а-а! – воскликнула она гулким торжествующим голосом, уперев руки в боки и оглядывая обильно забрызганные кровью стены и потолок.


– Ага-ага! Ага-ага! – согласно закивали апостолы.


Я поднял голову, выплюнул изо рта кусок надиной трахеи и глухо зарычал на них, скаля окровавленную пасть. Ноги Надежды всё еще мелко подрагивали, несмотря на то, что голова держалась на одном лишь позвоночном столбе – все мышцы, сухожилия и артерии я перегрыз начисто.


Далее в моей памяти следует длительный провал. В сознание я вернулся уже в родильном коконе, плотно опутанный по рукам и ногам мягкими, тёплыми пеленами. Вот, значит, как эти твари появляются на свет! Впрочем, почему «твари»? Скоро я сам стану одним из них, полноправным членом племени неумирающих. Очевидно, мои последние действия явились своего рода инициацией. Я прислушался к собственным ощущениям: у меня ничего не болело; меня не ломало, не корёжило, воспоминания о содеянном нисколько не тревожили мою совесть… Даже при мыслях о Надежде я ощущал удивительное равнодушие. В памяти всплыл образ бьющегося в конвульсиях, почти обезглавленного тела жены… Но в душе ничего не ёкнуло.


Меня накрыла волна умиротворения, я провёл языком по своим стремительно отрастающим клыкам, блаженно улыбнулся и погрузился в сон, в ожидании окончательной метаморфозы.  


 


* * *


Закончив разговор, Иван Евграфович повесил телефонную трубку, откинулся на спинку похожего на трон кожаного кресла и вперил в подчинённого тяжёлый, как наковальня взгляд.


– Ну-с, теперь ждите гостей. Одной служебной проверкой тут не обойтись. Дознание, следствие – всё, как полагается. А как вы хотели, голубчик? Убийство это вам не… анализ мочи.


Мужчина лет сорока с усталым, мятым лицом закашлялся и принялся нервно застегивать пуговицы белого халата.


– Какое убийство? – прокашлявшись, спросил он. – Этого Кузьмичёва любая экспертиза стопроцентно признает невменяемым. Состава-то нет.


– Бог с ним с Кузьмичёвым, – хмыкнул Иван Евграфович. – Но вы-то, Дмитрий Антонович, полагаю, вполне вменяемы?


Дмитрий Антонович побагровел.


– Знаете, профессор! Между прочим, вы лично распорядились разрешить ему свидание и…


– Ладно, ладно, будет вам! – замахал руками профессор. – Нечего теперь виноватых искать, все хороши. И я не досмотрел, чего уж там. Однако какой анамнез вы мне докладывали, голубчик, а? М-да… В общем следствие наверняка попытается отыскать в действиях медперсонала признаки должностного правонарушения. Халатности какой-нибудь там… Или преступной небрежности. Как говорится, была бы статья, а человек… Эх! А какое пятно на всю больницу! Подумать только: пациент загрыз посетителя, пускай и собственную жену. Никогда такого не бывало! На моей памяти во всяком случае. Позорище, ужас!


– Ну всё ж таки у нас тут не терапия, – робко заметил Дмитрий Антонович, – а психбольница.


– Оно конечно так, – покивал Иван Евграфович. – Знаете что? Освежите-ка мне еще разок историю болезни этого Кузьмичёва.


Дмитрий Антонович надел очки и открыл папку скоросшивателя:


– Значит, поступил он к нам три месяца назад… Первоначально ему был поставлен диагноз: паранойяльный синдром. Но поскольку в структуру упомянутого синдрома никогда не входят иллюзии, галлюцинации и другие расстройства ощущения и восприятия, а у больного всё это в избытке присутствовало, то сразу после госпитализации диагноз был уточнен: ярко выраженные сверхценные идеи в сочетании с бредом преследования. Уже здесь, в больнице, к этой симптоматике добавился бред инсценировки – больной полагал, что его поместили в секретные застенки, а медперсонал состоит из вампиров; любой вопрос воспринимал как допрос, инъекции лекарств и тем более забор анализов – как пытки и отъем крови…


– А кто он вообще по профессии? – перебил профессор.


– Со слов жены Кузьмичёв зарабатывал на жизнь сочинительством – писал романы, рассказы... В основном фантастику.


– Дофантазировался!


– Более того, – продолжил доктор, – специализировался Кузьмичёв в жанре хоррора.


– Как, как? – поднял брови Иван Евграфович.


– Хоррор. «Ужас» в переводе с английского. Ну, это истории про всяких монстров, маньяков, вампиров. Собственно, на фоне увлечения последними и развилась его сверхценная идея – дескать, вампиры тайно живут среди нас и прочее…


– Понятно. Продолжайте.


– В ходе лечения Кузьмичеву я предположительно диагностировал еще и бред манихейства, поскольку больной, судя по ряду признаков, был убежден, что находится в центре некой борьбы, которая ведётся за его тело и душу. Всё это сопровождалось экстатическим настроением и выраженным страхом. Как обычно и бывает, бред величия сочетался с псевдогаллюцинациями и психическими автоматизмами…


– Достаточно! Он сейчас в изоляторе?


– Разумеется. В смирительной рубашке повышенной фиксации.


– Каков его текущий анамнез?


– Больной впал в кататонический ступор, который развился сразу после внезапного припадка агрессии, ну вы знаете…


– Да. Кататония люцидная или онейроидная?


– Пока не выяснили.


– А возможность галлюцинаторного ступора рассматривали?


– Маловероятно, профессор. В состоянии обездвиженности пациент пребывает уже более шести часов, а галлюцинаторный ступор, как правило, носит кратковременный характер. Хотя и имеет тенденцию к повторению.


– Согласен. Проявления ступора?


– Обездвиженность, восковая гибкость, реакция на боль отсутствует; больной застыл в позе эмбриона.


– Нарушения мышления, дезориентировка?


– Нет возможности диагностировать, – пожал плечами Дмитрий Антонович, – но с большой долей вероятности могу предположить бред метаморфозы. По всей видимости больной постепенно утрачивает своё «я».


– Значит так, – решительно подвёл итог Иван Евграфович, – держимся следующей версии: вспышка агрессии была внезапной, ничем не спровоцированной и – главное – непредсказуемой, поскольку в анамнезе у пациента наблюдалось по всем показателям улучшение. Улавливаете? Дескать, симптоматика была положительной, динамика тоже. Поэтому вы, как лечащий врач, на полном основании полагали, что имеет место ремиссия. Да! Тут еще важно, чтобы все мы держались одной версии. Это ясно? Сомкнём, так сказать, ряды. В конце концов, от врачебных ошибок никто не застрахован. Следуйте моим инструкциям, и всё у нас с вами утрясётся. Дознание в отношении медперсонала конечно будет, продлится оно, полагаю, где-то с месяц, не больше, и закончится вынесением постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, за с отсутствием состава преступления. А может – вообще за отсутствием события прекратят. Самого Кузьмичёва признают невменяемым, это ясно. Поскольку он очевидно не отдавал себе отчета в своих действиях и не мог руководить ими. И направят на принудлечение. К нам. А куда ещё? Ну, в целом всё. Вы свободны. Постойте! Кто сейчас присматривает за Кузьмичёвым?


– Тётя Клава… Извините, старшая медсестра Клавдия Ивановна Сугробина.


– Тогда я спокоен. Не сочтите, голубчик, за труд, пригласите её ко мне. Она ведь, полагаю, станет основным свидетелем. И оттого её объяснения чрезвычайно важны! Надо всё как следует согласовать.


Когда кабинет опустел, профессор принялся задумчиво причмокивать губами. Но тут раздался настойчивый стук в дверь.


– Да-да, войдите!


Дверь отворилась и в кабинет вошла старшая медсестра. Она приблизилась к столу и замерла, сложив на животе свои большие руки и преданно глядя на шефа.


– Шепсес анх аммат? – спросил Иван Евграфович.


– Ишешни нут, – подтвердила Клава.


– Шиккуц мешомем?


– Шиккуц мешомем, – согласилась Клава, и добавила, сочно причмокнув толстыми фиолетовыми губами: – Хеди хепер сах-х-х.


Граф рассыпчато захихикал, по обыкновению прикрывая когтистой ладонью острые, загнутые клыки. 


 


 


ТРЕТИЙ ГЛАЗ

Рассказ


 


Начальник отдела дознания окинул подчиненных тяжёлым взглядом.


– Где конкретные результаты, спрашиваю?


Манеев растерянно посмотрел на товарища – старшего оперуполномоченного Гринько. Тот пожал плечами и придвинул шефу стопку листов.


– Так вот же, вот же, Демьян Василич…


– Что «вот же – вот же»? – передразнил его шеф, прихлопнув листы начальственной дланью.


– Список подозреваемых, – уточнил старший опер Гринько.


– Из сорока семи фамилий?! – рявкнул начальник. – Из них пять депутатов, два членкора РАН, семеро – руководящие сотрудники министерств и ведомств, один член Общественной палаты, и ещё чёртова дюжина других… уважаемых людей! Что прикажешь делать с этим твоим списком?


– Ну, мы сейчас пытаемся его как-то сузить, – вновь пожал плечами старший опер.


– Они пытаются! – возмутился начальник. – И сколько вы еще намерены пытаться? Ты понимаешь, что дело на контроле в Генеральной? Ведь похищена не какая-то ювелирная финтифлюшка, пускай бы и дорогая. Украли колье, которое император Александр II подарил своей фаворитке, этой… как её?


– Ванде Кароцци, – подсказал Гринько.


– Вот именно, – кивнул шеф. – А какой нынче год, тебе известно? Год четырехсотлетия династии Романовых! Считай, государственную реликвию, почти святыню свистнули. Пускай и из частной коллекции, но всё одно. А ну как колье за рубежом всплывёт? Это ж национальный позор! И соответствующие кадровые решения. И вообще, это уже пятый случай кражи антикварных драгоценностей за последние полгода. И все – на нашей территории!


– Четыре из них нами раскрыты, – встрял Манеев.


Гринько ткнул его в бок локтем, но Демьян Васильевич уже перевел на Манеева налитые кровью глаза.


– Вами?! Молчал бы лучше… А где, между прочим, похищенное по тем делам имущество?


– «Брюлики», думаю, «тю-тю», – вступился за младшего товарища Гринько. – Вы ж знаете, Демьян Василич, несмотря на неопровержимость улик, все «злодеи» в полном «отказе». Один, правда, на следствии вину признавал, но в суде, как водится, заявил, что первоначальные показания даны под давлением…


– Ладно, – перебил его начальник, – делать нечего. Ступайте опять на поклон к своей ясновидящей. Только, вот что. – Демьян Васильевич помолчал и добавил, значительно чеканя слова: – Об экстрасенсе этом – молчок. Чтоб никому! Даже следователю. Методы нашей работы должны сохраняться в строжайшей тайне. Согласно закону «Об оперативно-розыскной деятельности». Всё понятно?


– Так точно! – хором ответили оба опера.


 


* * *


– Вот это-то знаменитое «колье Кароцци» и было месяц назад похищено из квартиры известного коллекционера Ивана Карловича Зябликова-Крузенберга. Главное, обидно: ведь только-только мы с вашей помощью повязали того злодея, что медальон Людовика XVIII «тяпнул» – и снова-здорово. Просто напасть какая-то на наши головы, – рассказывал Гринько, попивая вместе с Манеевым травяной чай в офисе Наины Гималайской – парапсихолога и экстрасенса.


Стены офиса густо покрывали дипломы и сертификаты; в центре – на почетном месте, высился кубок победителя «битвы экстрасенсов».


– То есть, без вас, Наина, никак и никуда! – подхватил Манеев. – Пропадаем буквальным образом. Спасайте!


Наина, миниатюрная, весьма привлекательная брюнетка лет тридцати, сочувственно кивнула и спросила:  


– А что же сам Иван Карлович? Наверняка он кого-нибудь подозревает.


– В том и штука! – воскликнул Манеев почти радостно. – Грохнули нашего «терпилу»!


Женщина вздёрнула брови.


– Подожди ты, – недовольно оборвал Манеева старший опер и, обращаясь к Наине, пояснил: – Николай хотел сказать, что прежде чем завладеть ожерельем, похититель расправился с потерпевшим. Летальным, так сказать, образом.


– Как… он это сделал? – тихо уточнила Наина. 


– Отравил. Капнул ему в чай батрахотоксина. Между прочим, редкий, экзотический даже яд. Добывается из кожных желез малюсенькой древесной лягушки, обитающей в Колумбии. При попадании в организм – гарантированная смерть в результате остановки дыхания. Вот так вот. Но отсюда вывод: преступление, скорее всего, совершено знакомым потерпевшего. Вряд ли Иван Карлович стал бы пить чай на кухне с незнакомцем. Однако, вся проблема в том, что покойный имел о-очень широкий круг общения. Мы, понятное дело, сразу исключили тех лиц, у которых на день убийства – алиби. Но всё равно, набралось сорок семь человек. И люди-то все, как назло, начальственные да авторитетные – просто так, без достаточных на то оснований, не тронешь! Так вот, я к тому веду, что… может, посмотрите, Наина, а? В смысле, на фотографии потенциальных подозреваемых. Очень хотелось бы заранее знать, который из них «злодей». Я понимаю, мы вам порядком поднадоели со своими просьбами. Время опять же отнимаем. А оно у вас – деньги. Но…


– Не стоит оправдываться, – грустно улыбнулась женщина. – Разумеется, посмотрю. Это мой гражданский долг. И запомните: не всё в этом мире измеряется деньгами. Поверьте экстрасенсу.


– Вот бы и остальные граждане этак рассуждали! – восхищенно заметил Манеев.


– Фотографии у вас с собой? – спросила Наина.


– А как же, – подтвердил Гринько, веером раскладывая на столе перед Наиной сорок семь карточек.


Экстрасенс медленно провела над ними ладонью, потом закрыла глаза и, болезненно морщась, стала тереть центр лба указательным пальцем.


– Чего это она? – шёпотом спросил Манеев.


– Тихо ты, – также шёпотом ответил ему Гринько. – «Третий глаз» настраивает, не видишь что ли?


По телу женщины прошла судорога. Она застонала:


– Я чувствую… враждебные эманации… Кто-то мешает мне… Некто могущественный…


Оперативники с беспокойством переглянулись.


Наина вздрогнула и резко ткнула в одну из фотографий.


– Этот, – выдохнула она с отвращением.


– Ага! Профессор Пухляков! – воскликнул Гринько и покачал головой. – Восьмой десяток, а туда же.


– Гнида старая, – согласился Манеев.


– Постойте, – подняла руку женщина. – Для полной уверенности мне надо видеть этого человека лично.


– Поехали! – решительно поднялся старший опер.


 


* * *


Пока Гринько с Манеевым отвлекали профессора Пухлякова разговорами, Наина с отсутствующим видом и вроде бы бесцельно бродила по его квартире; веки её были полузакрыты, казалось, она вот-вот уснёт. Но следящие за ней краем глаза оперативники знали – это состояние называется «трансом». Вот она, чуть покачиваясь, остановилась у платяного шкафа, пошла дальше, вернулась и вдруг прижалась к шкафу всем телом.


– Что вы тут всё шарите? – заволновался Пухляков. – Зачем трогаете мою мебель? На каком основании?


– Не обращайте внимания, – успокоил его Гринько, – это наш эксперт. Так надо. Значит, вы говорите, что в день убийства Зябликова-Крузенберга находились дома? А кто это может подтвердить?


– Подтвердить? – переспросил Пухляков, нервно потирая руки. – Я одинокий человек, живу здесь совсем один, у меня даже кота нет… Никто не может!


– Выходит, свидетелей того, что вы в тот день никуда из квартиры не отлучались, не имеется, – удовлетворенно кивнул старший опер, переглядываясь с Манеевым.


 – А в чём, собственно, дело? – спросил Пухляков и вытер платком покрывшееся испариной лицо. – Уж не думаете ли вы, молодой человек, что это я… Меня вообще не интересуют ювелирные изделия этого периода! Я собираю исключительно «антику»…


– Там зло! – прервала их разговор Наина и с содроганием указала на шкаф.


– Зло? Где? Какое еще зло?! – вскочил профессор, точно ужаленный. – Что за цирк?!


– Сидеть! – скомандовал старший опер. – Так, Манеев, дуй за понятыми, а я свяжусь со следователем, чтобы взял санкцию на обыск. Без санкции и понятых ничего трогать не будем.


 


* * *


В ходе обыска, в шкафу, среди кип постельного белья, был найден пузырёк с неизвестной жидкостью. Впрочем, ни Манеев, ни Гринько не сомневались – экспертиза покажет, что в пузырьке батрахотоксин. Флаконы с полезным содержимым в белье не прячут! Да и Наина Гималайская ещё никогда не ошибалась.


– Давайте, я подвезу вас в офис, – предложил старший опер, когда всё закончилось.


– Спасибо, – согласилась Наина.


– Что вы, Наиночка, это мы вас должны благодарить! От лица российской полиции!


– Только отвезите меня сразу домой, – измученно улыбнулась женщина. – Сегодня я – не работник.


В машине, уже на подъезде к дому, Наина вдруг ахнула и схватила Гринько за локоть.


– Что с вами? – забеспокоился тот, вглядываясь в её побледневшее лицо.


– Едва не забыла… Там, в квартире профессора, мне было видение.


– Видение? – насторожился опер.– Что за видение? О чём?


– Следующая серия грабежей будет связана с античным антиквариатом. И снова – трупы, трупы… – Наина со стоном закрыла лицо руками. – Ох, знали бы вы, какое это проклятие – прозревать будущее… Но эта информация важна для вас?


– Ещё бы! Чрезвычайно важна.


– Тогда я постараюсь помочь, – кивнула ясновидящая и обречённо вздохнула: – Я должна. Обязана! Это мой кармический долг перед Космосом.


– Наина, вы просто ангел! Святая! Что требуется от меня?


– Как и в прошлый раз, мне понадобится список всех крупных коллекционеров – для ментального сканирования. Только теперь тех, которые владеют собраниями античных ювелирных украшений.


– Будет сделано! – весело откликнулся Гринько.


Дома, выпроводив, наконец, старшего оперуполномоченного за дверь, Наина подошла к зеркалу. Неожиданно её миловидное лицо исказила язвительная усмешка.

– Идиоты, – пробормотала она, примеряя на шею бриллиантовое колье старинной работы, украшенное вензелем «В.К.». – Эзотерические идиоты!  

 

 


МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ

Рассказ


 


– Стакан морковного сока, салат и кусочек говядины, – попросил Семёнов.


– Паровой? – зачем-то уточнил официант.


– А что, – хмыкнул Семёнов, – есть жареная? Тогда мне бифштекс с корочкой.


Официант не оценил юмора и холодно заметил:


– У нас легальное заведение.


Потом окинул посетителя взглядом и спросил:


– Можно посмотреть вашу медкарту?


«И кто меня, дурня, за язык тянул?» – мысленно укорил себя Семёнов. А вслух произнёс:


– Тут такое дело… В общем, карту я дома оставил.


– Разумеется, – прищурившись, протянул официант. – Что ж, тогда придётся взвеситься.


Семёнов со вздохом поднялся и встал на электронные весы.


– Увы, – злорадно заявил официант, глянув на табло. – Пять кило лишнего веса. Мясо я вам подать не смогу.


– Ну так подайте, что сможете, – раздражённо бросил Семёнов, возвращаясь за столик.


Настроение было испорчено. Даже есть расхотелось. «Ничего, ничего, – попытался утешить он сам себя, – оно и к лучшему. А то ещё килограммов пятнадцать – и как раз «бубновый туз» заработаю. Уж лучше перетерпеть».


Сегодня он, кстати, встретил одного такого бедолагу, понуро бредущего с жёлтым ромбом на спине. «Обжорство – путь к ожирению», – предостерегала жирная чёрная надпись на жёлтом фоне. Прохожие косились на толстяка с неодобрением; молодёжь тыкала пальцами, девушки хихикали.  


Семёнов оглядел знакомый полупустой зал. Всё как всегда. Разве что наглядную агитацию обновили. За барной стойкой, над шеренгами разноцветных бутылок с соками, теперь висел плакат с изображением тучного краснолицего мужчины; обливаясь потом, он копал землю ножом и вилкой. Плакат на другой стене предостерегал: «Не берите суши в рот – в них личинки нематод».


Семёнов вздохнул. Ему вспомнились времена, когда в этом самом кафе можно было выпить кружечку пива и поболеть за любимую футбольную команду. Разумеется, в отдельном зале для выпивающих. И по предъявлении справки из наркологического диспансера. Но шесть лет назад приказом Великого Санитара спиртное окончательно запретили. Впрочем, футбол к тому времени всё равно уже было не посмотреть – профессиональный спорт попал под запрет и того раньше.


Вернулся официант и поставил на стол тарелку с какой-то зелёной тюрей.


– Это что, дерьмо повара? – возмутился Семёнов.


– Нет, это витаминное пюре с нулевой калорийностью и массой полезных минеральных веществ, – бесстрастно пояснил официант. – Приятного аппетита.


Семёнов поковырял вилкой зелёную массу, расплатился и вышел на улицу.


Он не сделал и пяти шагов, как по ушам резанул истошный вой сирены. Мимо промчался растрёпанный мужик, отмахивающийся от роя миниатюрных видеокамер. Беглец хотел было нырнуть в арку, но оказавшаяся рядом женщина ловко поставила ему подножку, и он растянулся на асфальте. А уже в следующий миг над ним, взметая пыль, завис полицейский аэромобиль.


– Кто это? – поинтересовался Семёнов у одного из зевак.


– Курильщик! В скверике, гад, в кустах прятался.


– А если бы его дети увидели? – ахнула тётка с желчным лицом и глазами навыкате. – Совсем стыд потеряли, извращенцы проклятые!


За квартал до дома Семёнов почувствовал, что всё-таки голоден, и заскочил в неприметный продуктовый магазинчик.


– Привет, Егорыч, – обратился он к продавцу, – дай-ка мне батон сервелата.


– Справку об уровне холестерина гони, – мрачно ответил тот. – Колбасные изделия отпускаем только по предъявлении…


– Брось, Егорыч! – перебил его Семёнов. – Ты же знаешь, за мной не заржавеет.


– Ох, лишусь я через тебя лицензии, – пробормотал продавец. – Ладно, спрячь только сразу…


Он воровато оглянулся и быстро сунул Семёнову палку колбасы.  


 


* * *


Супруга встретила его как и обычно прохладно.


– Опять дрянь в дом принёс, – потянув носом, проворчала она. – Знает ведь, что я веганка. Не-ет, всё одно тащит и тащит всякую дохлятину. У-у, трупоед! Когда-нибудь лопнет моё терпение, так и знай. Вот сообщу куда следует про все твои грязные делишки. Думаешь, я слепая? Глаза б мои на тебя не глядели…


Семёнов молча прошёл на кухню. Он достал бездрожжевой хлеб с отрубями и уже собрался порезать сервелат, но вовремя заметил две видеокамеры, прицепившиеся одна к занавеске, другая – к потолку. Вот, черт! Видно, в форточку залетели. Пришлось ужинать в туалете. «Минздрав предупреждает: чрезмерное употребление высококалорийных продуктов может стать причиной сахарного диабета, сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний, ведёт к ожирению, преждевременному старению и мучительной смерти», – гласила надпись на колбасной оболочке.


– Ты один, что ли, в квартире живёшь? – не унималась супруга. – Теперь весь туалет провоняет! Только о себе и думаешь…


Семёнов сел в кресло и включил телевизор. Показывали какой-то фильм, судя по всему старый, поскольку лица и руки персонажей то и дело заслоняли жёлтые цензурные ромбы.


– Я пошла спать, – заявила супруга.


Семёнов остался сидеть в каком-то оцепенении. Неожиданно фильм прервался и замигал огонек связи; на экране появился человек в черном с серебром мундире с двумя латинскими «s» на лацканах – инспектор санслужбы.


– Здравствуйте, Семёнов, – произнёс инспектор.


– Здравствуйте.


– Напоминаю, что подошёл срок исполнения вами супружеских обязанностей. Как учит Великий Санитар, умеренность и регулярность – основа семейного здоровья. А здоровая семья – залог здоровья общества. Успехов вам, Семёнов.


– Спасибо, – машинально ответил он.


– Да, и прекратите каждый вечер торчать у телевизора. Это прямой путь к гиподинамии. Займитесь лучше бегом трусцой.


– Хорошо.


– Пока это лишь рекомендация, но… – инспектор значительно шевельнул бровями и отключился.


– Ну, мне долго ждать? – донеслось из спальни. – Или приказы Великого Санитара не про тебя писаны?


Странное чувство охватило Семёнова: словно что-то сломалось у него внутри. Он медленно встал и вышел на балкон. Там, в укромном месте, отыскал мятую пачку с одной единственной сигаретой и коробок спичек.


Почти сразу подлетели две видеокамеры – глаза и уши Великого Санитара – и заинтересованно зависли в воздухе. Семёнов показал им средний палец, чиркнул спичкой и закурил.


Сирена взвыла секунды через четыре. Значит, скоро появится оперативная сангруппа.


Когда в дверь принялись барабанить, Семёнов в две глубокие затяжки докурил сигарету до самого фильтра, перелез через перила и прыгнул.


 


* * *


Очнулся он в просторном помещении, залитом слепящим электрическим светом. Белые простыни, белый потолок, белая дверь. Откуда-то сбоку слышались ритмичные звуки, словно кто-то тяжело вздыхал. Или накачивал велосипедную шину. Сильно пахло хлоркой и лекарствами. Больничная палата, сообразил Семёнов.


В поле его зрения попало какое-то движущееся желтое пятнышко. Он присмотрелся: по простыне, укрывавшей его до самого подбородка, деловито полз рыжий таракан. Семенов попытался его смахнуть. И тут же понял, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже шея отказывалась ему повиноваться! Он хотел застонать, крикнуть, но не смог и этого.


Изо рта у него торчала прозрачная гофрированная трубка. Он скосил глаза: трубка тянулась к установленному на металлическом кронштейне агрегату, именно он издавал те самые ритмичные вздохи. Аппарат искусственного дыхания? Господи, ужаснулся Семёнов, неужели он и дышать самостоятельно не может?!


Дверь распахнулась, и в палату вошёл человек в застиранном синем халате, по всей видимости, санитар. Подойдя к Семёнову, он склонил к нему круглое лоснящееся лицо, моргнул близко посаженными глазками и ухмыльнулся. Потом проследил за взглядом Семёнова и увидел таракана. С неожиданной ловкостью поймал его двумя толстыми пальцами и принялся с любопытством рассматривать, качая круглой головой и причмокивая. «Самочка, – констатировал санитар и добавил почти с нежностью: – Детки скоробудут». Но тут же нахмурился, словно обдумывая некую важную мысль. Вдруг он выдернул изо рта Семёнова трубку, сунул в неё таракана и быстро вставил трубку обратно. Эти манипуляции заняли у него не более секунды. Прусак побежал сначала вверх по трубке, но поток воздуха отправил его Семёнову прямо в рот. Семёнов почувствовал щекотку на языке и нёбе. Он попробовал выкашлянуть отвратное насекомое, но лишь выпучил от бесплодного усилия глаза. Санитар всё это время с жадным интересом наблюдал за Семёновым.     


Тут дверь снова отворилась и два дюжих медбрата медленно вкатили в палату что-то громоздкое. Какой-то медицинский прибор? Круглолицый санитар одной рукой приподнял Семёнова за плечи, второй взбил подушку и осторожно уложил его обратно. Затем отступил на шаг, посмотрел скептически, вернулся и подтянул его повыше. Закончив с этим, он хлопнул Семёнова по плечу, заговорщически подмигнул и исчез.


Теперь обзор у Семёнова заметно расширился. Он увидел, что прямо перед его кроватью установлен металлический столик, а на нём, опутанная разноцветными трубками, находится человеческая голова. По обеим сторонам от головы часовыми застыли медбратья. Но его сейчас больше заботило то, что таракан проник в гортань и, кажется, намеревался продолжить путешествие. Семёнова окатила волна брезгливого ужаса.


Голова открыла глаза и уставилась на лежащего. «Да это же Великий Санитар», – догадался Семёнов. Ошибиться было невозможно – эти впалые щеки, этот цепенящий взгляд из-под чёрных бровей он видел на экране тысячи раз. Так вот почему по телевизору всегда показывали только его лицо.


Один из медбратьев подкрутил какой-то вентиль, и изо рта Великого Санитара раздалось шипение. Голова пожевала губами и укоризненно произнесла:


– Эх, Семёнов, Семёнов. Разве можно так наплевательски относиться к собственному здоровью? Ведь тебя пришлось едва ли не по кусочкам собирать. А как иначе? Я ж вас всех, как родных, люблю. И мне дорог каждый из вас, каждый гражданин. Пускай даже он временно сбился с пути истинного… Но отчего, скажи на милость, вас всех так и тянет ко всякой мерзости? Не пойму. Свиньи вы, а не граждане! Ох, недаром свинья по своей физиологии столь близка человеку – сама природа указывает людям на их место в эволюции.


Вдруг голова засипела и принялась отчаянно вращать глазами. А Семёнов ощутил болезненное покалывание где-то в пищеводе. Кажется, вынужденный подселенец решил попробовать его на вкус. Осваивает территорию? Семёнов с тошнотворной ясностью представил, как внутри него, точно в живом инкубаторе, вылупляются сотни шустрых маленьких таракашек. Беззвучный вопль плескался у него в мозгу, но не мог пробиться за пределы черепной коробки. Тем временем, один из медбратьев поправил ведущие к голове провода и трубки, пощелкал тумблерами, и Великий Санитар продолжил:


– Вот, посмотри на меня. Сколько, думаешь, мне лет? Сто сорок. А все как огурчик. Потому что никогда ничем не злоупотреблял. Не пил, не курил, по утрам бегал трусцой, а кушал только постные продукты отечественного производства… Ну что же ты всё молчишь, Семёнов? Нечем крыть? Ах, ну да, говорить-то теперь ты не можешь. И двигаться, увы, тоже. Ничего не попишешь – спинной мозг повреждён... Ну, не переживай! Поверь: всё к лучшему в этом лучшем из миров. Зато так соблазнов меньше. Сейчас вот подключим тебя к внутривенному питанию, витаминчики проколем, клистирчик сделаем. И будешь ты у нас жить долго и счастливо… Долго, очень-очень-очень долго!


Послышались какие-то отрывистые, напоминающие лай звуки – Великий Санитар смеялся.