Максим
1.
Вязкий мрак ползёт по кругу неустанно день и ночь,
Пеленает в темень туго, лучик света гонит прочь.
Звякнет чашечка о блюдце, постучит метель в окно,
Дети зрячие смеются... Зажужжит веретено,
Шерсть и зиму превращая в нить пухового платка.
Говорят, на небе тают кучевые облака.
Только слово — Божье слово — обретает ясный цвет,
Ярче солнца золотого, и в писаньях древних лет
Столько мудрости таится, столько доброго тепла...
Богоматерь-голубица в церковь отрока свела
Помолиться пред иконой, окунуться в благодать.
Мрак споткнулся у амвона — в тьму не смог запеленать.
В мире Божьем люди-свечи свет внутри себя несут.
Будь ты слеп, убог, увечен — заалеет Верой трут,
Огоньком коснётся воска, поджигая в сердце нить,
И тогда всё станет просто — для других, горя, светить.
У Господнего алькова и с молитвой на устах
Понял: «Не ищу иного. Я Максим теперь, монах».
2.
Бузулук в трёх вёрстах, рядом... Но живым не добредёшь.
Без вины наказан адом. Давят злобно, словно вошь.
Переполненные блюдца — глаз незрячих родники.
Сам начальник в форме куцей молвит: «Отче, помоги!
Третий день в огне супруга, хворь свалила, выручай!»
Ты в ответ: «Исчезнет мука, выпьет пусть тюремный чай».
На дощатых нарах жёстких время движется назад.
Дым дешёвой папироски, конвоира лютый взгляд,
Псов охранных лай до хрипа, человеческая боль,
Пол в плевках, рыданья, всхлипы — зэков общая юдоль.
Убивали — не убили, дело шили — распорол.
Грозовые тучи плыли, задевая частокол.
Добрый схимник веком проклят, Богом щедро награждён.
Свечка тает, сердце глохнет, боль смывается дождём.
Врачеватель паствы смирной, упреждающий беду...
Пахло ладаном и миро тело в камерном чаду.
— Знать, Святой летит на небо! Знать, слепой увидит высь!
Распрощавшись с чёрным крепом, к солнцу ангелы взвились.
Зосима
1.
В котомке ветхой светится псалтырь,
Под посохом смиряется дорога.
Святых пещер хранитель — монастырь,
Построен паствой к вящей славе Бога.
Ласкают степь ладони сентября,
Парит орёл вдали крестом небесным,
И паутинки понесла заря
В скитанья по пределам бестелесным.
А странников толкнула в путь беда —
В крови — обида, жить невыносимо.
Гонимых и болящих — всех сюда
Призвал великий праведник Зосима
Молитвами спасать себя и мир,
К добру прийти, сокрытому в Божьей Вере.
Любой паломник, будь богат иль сир,
Заботой наделён был в равной мере.
2.
Смерть не стучалась — смело в дом вошла,
Свеча погасла пред святой иконой.
Детишек пятерых, отца свела
На кладбище в земли сырое лоно.
Хоть в петлю лезь, хоть волком ночью вой.
Казни себя, кори, теряя силы...
Захарий с поседевшей головой
Покинул дом и близкие могилы.
Былинный встрепенулся богатырь,
До срока спящий на сырту в кургане:
— Свято-Никольский будет монастырь
Построен! Заложу я первый камень!
Благословил Кронштадтский Иоанн,
Перекрестил во сне святой Иона...
Теперь — Зосима я, наказ мне дан
Для Господа сложить подножье трона!
3.
По капле наполняется сосуд,
По прутику гнездо большое вьётся.
Купцы дары на доброе несут,
Колокола в бока целует солнце.
Отстроили и церковь с алтарём,
И братский корпус, пчельник с добрым садом,
Колодезь, рукотворный водоём.
Монашьим душам — райская услада.
Молитвы полноводные текли
За край степной во благо всей России...
...из преисподней аспиды земли
В семнадцатом свои подняли выи
И в хищных лапах стиснули страну,
За веру во Христа людей карая.
Монахов добрых бросили в тюрьму,
Почил Зосима, зла хлебнув сверх края.
4.
Повергли в прах обитель... Гнить на дне
Иль оттолкнуться к воздуху и свету?
Протянет длань Господь тебе и мне:
— Спаситесь и спасайте всю планету!
Как в неустройстве жить без Бога нам?!
Мы веруем и будем верить в Бога!
Пойдём к Святым пещерам строить храм —
Котомки есть, и посохов премного.
Спит в каждом русском чудо-богатырь,
Таящийся в душе — степном кургане.
Буди его — восстанет монастырь
На берегу Самары в белом камне.
И разнесётся колокольный звон
Во все концы на крыльях серафима.
Так завещал, ступая на амвон,
Святой народный праведник Зосима!
Кандид
По степи рысцой нешаткой —
От людской беды к несчастью —
Скачет добрая лошадка
Оренбургской рыжей масти.
Впереди бугры увалов
И колки земли целинной,
Мимо важного Урала,
Замаравшись влажной глиной,
Сквозь сугробы, грязь, пылищу,
По жаре, дождю вдогонку...
Ксёндз Кандид сухарик ищет,
Запустив ладонь в котомку.
Вот ржаной да с крупной солью
Дразнит карий глаз кобылий.
Так, мечту присыпав болью,
Заменяешь грёзы былью.
Разодрал сутану веткой —
Ткань висит ошмётком бурым,
Чуть прикрыта шляпой ветхой
Загорелая тонзура.
Милосердия взыскует
Обездоленным и нищим —
Ссыльный пан живёт не всуе,
Строит храм на пепелище.
Чёрствый хлеб голодным слаще
Мягких пряников медовых.
Пан Кандид гостинцы тащит —
Короб снеди и обновы,
Пузырьки с микстурой горькой,
Ассигнаций мятых стопку...
К сухарю ржаному с солькой
Тянет лошадь губы робко.
От села и до деревни,
От печалей к бедам лютым —
Укрепясь псалмом напевным,
Ксёндз спешит на помощь людям.
Скачет добрая лошадка
Оренбургской рыжей масти,
Нищелюбец — не загадка,
Жить для ближних — это счастье.
Не удержишь цепью сердце —
Разомкнут замок тревоги,
Для Кандида иноверцев
Не бывает средь убогих.
«Ешь сухарик, и поедем», —
Ободрит кобылу словом.
Сам, как мышь в костёле, беден
Всадник воинства Христова.
Герой
Окна туго забиты мешками с песком.
Прекратился обстрел. На больничной постели
Умер воин от ран, крестик сжав со шнурком —
Тополя вдруг за тысячу вёрст зашумели.
Там в отдельной палате, в родном городке
Одноклассник солдата простился со светом
От удара ножом в дорогом кабаке,
Не оставив потомства отцу-мироеду.
Врач сказал медсестре: «Парню — вечный покой.
До последнего дрался, отход прикрывая».
А в России хирург покачал головой:
«Кто стоит на краю, тот и скатится с края...»
...не привык мой герой тень бросать на плетень,
Плутовать и просчитывать в бизнесе риски.
Пусть в плечах у него не косая сажень,
Да и рост выше среднего, не богатырский.
Просто парень рабочий. В толковых руках
Славно спорилось дело, он в армии тоже
Отслужил год за совесть свою, не за страх,
И женился на девушке чуть помоложе.
Нелегко было им жизнь наладить с нуля,
Честный хлеб трудовой запивая водою.
В дни рожденья детей он сажал тополя
У подъезда под самой счастливой звездою.
Одноклассник его — сын банкира, мажор —
Усмехался, жируя на папины деньги:
— Что деревья? Купи заграничный мотор
Или жёнке на уши с бриллиантами серьги!
Взял бы в банке у нас долгосрочный кредит
И махнул всей семьёй отдохнуть на Канары...
— Кабала долговая мне с детства претит,
Не даются кредиты народу задаром.
— Ну и ладно, плоди, дуралей, нищету, —
Газанул, оставляя шлейф дыма вонючий.
Доставалась герою копейка в поту,
Не привыкшему верить в сомнительный случай.
Да пребудут в России герои всегда,
Незаметные глазу в людской круговерти!
Если отчую землю постигнет беда,
Встанут крепким щитом перед лютою смертью.
Сильных духом и смелых в России не счесть:
Может быть, каждый сотый, десятый, девятый.
И в Донецк защищать грудью русскую честь
Полетел мой герой в телогрейке из ваты.
Птицы смотрят в окошко с раскидистых крон.
Тихо падает пух, разносимый ветрами.
У войны необъявленной строгий закон —
Добровольцев своими не звать именами...
Ростовую скульптуру на чёрной плите
Моет сторож кладбищенский, мзду предвкушая.
С горя запил банкир и вопит в пустоте:
— Для кого же копил, для кого же дышал я!
Для кого повторял: «Правда только в деньгах!
Мы хозяева мира, все прочие лохи...»
Одиночество жизни, бессилие, страх —
Злые спутники жертвы на сломе эпохи.
И забвение — жалкий удел старика,
Позабывшего совесть, мошну набивая.
Не коснётся ребячьей головки рука.
«Кто стоит на краю, тот и скатится с края...»
На могиле другой — обелиск со звездой,
Незабудки растут, стол, скамейка, ограда.
Два сынка — крепких тополя — вместе с вдовой
Поминают отца — работягу, солдата
И героя, презревшего сонный уют
Ради счастья людей с нашей русскою кровью.
— Скоро в доме внучата твои заснуют,
Первоцветы тебе принесут к изголовью.
Будешь в памяти вечно потомков своих,
Зашумит у крыльца тополиная роща...
У России с героем судьба на двоих —
Жизнь во имя добра чище, лучше и проще!
