Ловцы жемчуга. В уменьшительно-ласкательном о восторженно-похабном.

Сергей Соловьев. Джойс. Нора. «Арт Хаус медиа», 2015

                                        О Нора, какая мура, что я обмираю тебя доконать.
                                        Хватает с меня одного лишь звучанья запретного слова,
                                        одной только мысли, что эта красавица, скромница, руки
                                        заводит за спину и медленно платье приподнимает, 
                                        нагнувшись, и этот мужлан, который так нравится ей,
                                        уже со своим – с позволенья сказать – телеграфным
                                        столбом проникает в нее. Ну ладно, со столбиком
                                        высоковольтным. Как свежи, как девственно чутки снега!

            Вблизи другого далекого берега Индийского океана довелось наблюдать за тяжелой работой ловцов жемчуга. Иногда они выныривали, сплевывая сгустки крови, и едва продирали глаза от границы кессонной спячки. Изредка им светила удача в виде бледно-розовой или поросшей водорослями раковины с божественным чудом внутри. Там на дне, где почти тектонический сдвиг пород земной и водной, вербальной и воображаемой, а заодно таких разных – мужской и женской – совсем недавно находился Сергей Соловьев, писатель, поэт и переводчик писем Джеймса Джойса к Норе Барнакл.

                                                   Ты – моя, ты – любовь, эти строки мои –
                                                   лишь затменье, горячая сперма.

            Не знаю, какой глубины погружение может вызвать подобный отклик на ласково-грубые и брутально-нежные (до исступления) письма автора «Дублинцев» и «Улисса» к своей возлюбленной, но то, что Соловьев – искушенный ныряльщик за словесными жемчугами – бесспорно. Умудриться перевести практически непереводимые взрывные эмоции молодого льва (Джойсу 27) к его любимой львице (Норе 25), где-то граничащие с отеческим, а где-то неприличные до непристойностей – тяжкий труд и вызов, и бремя. Автор перевода справился с тем и с другим, условно говоря, добыв этот жемчуг из третьего – глубин подсознательного и проговоренного/написанного.

                                                    Это в сердце открытая течь затопляет уже
                                                    тихой нежностью все, что есть ты, что есть я,
                                                    моя Нора, моя ясноглазая школьница,
                                                    шкодница, шлюшка, дичок мой, любимая, будь же
                                                    моей – навсегда, сколько хочешь, моей
                                                    дождевой, голубой, по небесной ограде
                                                    бегущей, цветущей моей повиликой!

            В оригинале многое грубее и развратнее самых изощренных представлений о самке и самце, отданных Кем-то друг другу. О Блуме и Молли, о Стивене и Норе – собственно, о великих влюбленных, созданных как Один для Одной – пишет Соловьев. И здесь автор перевода достаточно сдержан – языково и стилистически, проникая в их интимные отношения. Это на грани, но это приемлемо ради эстетики и настоящего восторга, которыми нас иногда награждает жизнь.

                                                    Пиши и целуй – чем грязнее, тем слаще – 
                                                    веселые эти словечки. Но прежде чем слать их,
                                                    просунь, дорогая, под платье, овей их горячим и душным,
                                                    а хочешь – так сделай и больше. Потом отправляй,
                                                    любовь моя, пташка с коричневой попкой. Их ждет –
                                                    как весну соловей – не дождется
                                                    твой Джим.

            Чувственность, граничащая с отрицанием джентльменских и пост-викторианских чопорных устоев добрых старых Островов, как и десятилетие предвоенного европейского декаданса – суть и стиль игривых, а если по ортодоксальным или католическим меркам – распутных посланий мужчины к женщине.  Хотя в страсти и истинной любви не бывает никаких «но» или «нет», или «если». Именно поэтому столетней давности почти бесстыдная романтика так увлекает и сегодня в поэтическом изложении и в штучном издании величиной с ладонь. Издательство «Арт Хаус медиа». 2015, 77 стр.

                                                 Где это было? Пула ли, Пола ль? Полый
                                                 север, постель, славяне, перекати-любляны.
                                                 Где это? – помнишь, ты подо мной лежала,
                                                 как до весны, под снегом, в тихом тепле, 
                                                 и вдруг – ты надо мной, на мне, и пелена
                                                 тонкой твоей сорочки, сорванной, падает,
                                                 падает. Ну же, давай… давай! – шепчешь,
                                                 вскидываясь и оседая, будто рожок мой мал,
                                                 мал для тебя, разбуженной и бесстыжей:
                                                 ну же, fuck up, love! Fuck up, love! Любимый...

            Все перипетии недолгой декабрьской разлуки влюбленных - Джойс уехал в Дублин, Нора в Триесте –  изложены в подробном предисловии и великолепном самостоятельном эссе «Переход». Степень страстного безумства великого (в будущем, заметим – «Улисс» еще в голове, а «Дублинцы» и «Портрет художника» в зачатии…) писателя передать в переводе возможно, только самому обладая недюжинным талантом и чертовски полным погружением в тему. Что и делает автор, искусно бродя по грани между т. н. «порнографией» и дерзкими, сумасшедшими любовными играми вслух (на бумаге, понятно – это письма). Я бы назвал  умение Джойса и, очевидно, Норы (ответных писем которой история не сохранила) доводить друг друга до высшей степени желания такой сумасшедшей сексуальной перепиской, даже по меркам тех пуританских лет – совершенным выражением страсти. Если хотите, подлинным доверием в любви. Хотя в игре, прочитанной Соловьевым в письмах Джойса – очень много всего: и провокации, и открытая ревность, и сжатый в кулак смешок, и филигранная обсценность – и все о чувстве. И  – только из желания сохранить их и быть вместе.

Телесно и иначе.

 Щемь и услада моя, невозможная девочка,
 я совершил это – как ты сказала в письме:
 был в тебе дважды, как только прочел.

            «Все переводы это акт неправды» – это у Виктора Сосноры. На самом деле, поставив перед собой вполне отчетливую эстетическую задачу, Сергей Соловьев нашел способ с ней изящно справиться и донес нам на русском, которым владел и автор непричесанных писем – всепоглощающую страсть и силу настоящего любовного безумства, жажду обладать и быть единственным для второй половины. Сделано это по-настоящему мастерски, и я, возможно, еще попробую отдельно разобрать – как… Уже на уровне сравнительной грамматики, синтаксических рядов, троп и находок каждого, кто занырнул так глубоко. А может, другой лингвист туда же нырнет – в текст оригинала и в замечательную работу Сергея Соловьева.  В любом случае, настоящие жемчуга стоят подобных погружений. Обязательно почитайте без ханжеской снисходительности. Жемчужины даются нелегко…